Антон Антонович принес книгу «Алитет уходит в горы», тут же, не дожидаясь расспросов, высказал о ней самый похвальный отзыв, даже изъявил желание побывать на Севере. Он охотно разговаривал и был учтиво-любезен, сказал, что ему хочется почитать что-нибудь увлекательное, и выбрал «Остров сокровищ». Затем, собираясь уходить, не спеша и старательно протер платочном стеклышки, поднес их к глазам, и они тотчас цепко прилипли к переносью…
Вторым посетителем был Игнат Савельевич Хворостянкин. Он вошел твердым и смелым шагом, — так обычно входил в свой кабинет или в кладовую. Придирчиво-строгим взглядом посмотрел на полки и на шкафы с книгами, как бы хотел убедиться, все ли здесь стоит на месте; так же строго осмотрел стены, как будто желал узнать, правильно ли развешаны плакаты и портреты…
Лиду удивило не то, что Игнат Савельевич так внимательно все осматривал, и не то, что председатель впервые появился в библиотеке, а то, что пришел он так рано и принес две книги.
«Книги из библиотеки — это я вижу, но как они к нему попали?» — думала Лида и все же встретила Хворостянкина своей девичье-скромной улыбкой.
— Лидия Борисовна, — начал Хворостянкин, задумчиво поглаживая усы, — как оно работается? Может, есть какие жалобы? Или нужна помощь?
— Все хорошо, Игнат Савельевич, — отвечала Лида, — жалоб никаких нет.
— Добре, добре… А может, литературы маловато?
— Да, это верно, книг у нас еще мало.
— А можно сделать так, что их будет больше?..
— Если бы правление помогло.
— Напиши мне лично. — Хворостянкин помолчал, пожевал кончик уса. — Напиши просьбу лично на мое имя — поможем. Есть у нас кое-какой фонд… Тебя командируем в Ставрополь — закупишь книги. Без книг нынче жить нельзя.
— Это верно, Игнат Савельевич, — отвечала Лида, и ее большие серые глаза блестели от счастья. — В техникуме директор нам всегда говорил, что увеличение книжного фонда…
— Меня тот директор хотя и не обучал, но я и сам знаю, — продолжал Хворостянкин, — я хотя на библиотекаря не учился, а с партийной линии все понимаю. — Он положил на столик книги. — Возвращаю с благодарностью романы — Тургенева «Отцы и дети» и Лермонтова «Герой нашего времени».
— Ну как, Игнат Савельевич, понравились вам эти книги? — спросила Лида.
— Как тебе сказать? — На лбу у Хворостянкина появились морщины, правая бровь приподнялась. — Конечно, художественность в них имеется, а также, сказать, всякие любовные романы — тоже все как полагается… А только лично мне, как руководителю, такая литература не подходит. Мне дай такое, чтобы в один раз подковать себя можно было… А разве любовными романами себя подкуешь? Вот ты, Лидия Борисовна, подбери мне такую книжку, чтоб там большевистская идейность была и чтоб можно было поучиться…
— Игнат Савельевич, а вы читали «Кочубея»?
— «Кочубея» давай! Это как раз мне подойдет.
— Игнат Савельевич, а откуда у вас эти две книги? — спросила Лида, когда записала и вручила Хворостянкину «Кочубея». — Вы у меня их не брали.
— Верно, не брал. — Хворостянкин рассмеялся. — То мне их одна женщина дала… А вот и она, Татьяна Николаевна… Да, так ты напиши, прямо на мое имя напиши насчет литературы.
Лида кивнула головой, а Хворостянкин уже протянул сильную руку с широкой ладонью, поздоровался с Татьяной и, скосив плутоватые глаза, говорил:
— Литературы у нас маловато, так вот мы с Лидией Борисовной обсуждали, как бы это дело поправить… Как, по-твоему, Татьяна Николаевна, если мы весь, наш культфонд истратим на литературу?
Вместо ответа Татьяна спросила:
— Принес книги?
— Принес… А что ж? И еще взял «Кочубея»…
— А эти прочитал?
— А то как же! — бойко ответил Хворостянкин.
— Что-то очень быстро…
— Да я же всю ночь читаю… Жена спит, а я читаю.
После этого Хворостянкин и дергал усом и моргал, как заговорщик, видимо, хотел этим что-то сказать Татьяне, а та, как на грех, или ничего не могла понять или не хотела и продолжала расспрашивать о прочитанных книгах. Тогда Хворостянкин быстро вышел в коридор и позвал Татьяну таким властным голосом, точно их ждало неотложное дело. Когда она вышла, Хворостянкин указал на лестницу. Они молча поднялись наверх и вошли в кабинет.
— Ох, и беда с тобой, Татьяна Николаевна! — со стоном вырвалось у Хворостянкина. — Ну что ты есть за женщина? Никакой у тебя логики нету… Татьяна Николаевна, ты меня не то что не жалеешь, а прямо-таки не щадишь, извини за выражение, заживо угробляешь…
— Да что такое? Что случилось?
— И чего ты задумала перед этой девчушкой меня в стыд вводить! — почти крикнул Хворостянкин. — Она хоть и техникум прошла, а кто такая эта Чебанюк и кто есть я? Ну, почему ты это всегда забываешь?
— Аа-а… Вот ты о чем! — Татьяна подошла к окну. — Сам же виноват… Дал мне слово, а не читал… Ведь так же, Игнат Савельевич?
— И не буду читать эти романы.
— Почему?
— Ты хочешь знать почему? Взяла надо мною верх и теперь требуешь? — Хворостянкин сел за стол, тяжело откинулся на спинку стула. — Так я зараз отвечу… Скажи по совести: какая от тех книг польза лично для меня, как руководителя? Что в них поучительного лично для меня, как председателя крупнейшего колхоза? У меня, ты же знаешь, какой размах в работе, какими планами я ворочаю, какое хозяйство лежит на моих плечах, а ты заставляешь читать про то, как жили помещики при царизме, как они на курорты приезжали да влюблялись от безделья. Меня лично это мало интересует… Мне идейность нужна!
— Игнат Савельевич, кого ты обманываешь? — Татьяна повернулась спиной к окну, оперлась руками о подоконник, и ее стройная фигура, освещенная сзади, показалась Хворостянкину строгой. — Себя же обманываешь… Я просила прочитать «Поднятую целину», ты взял, обещал и не прочитал под тем предлогом, что, дескать, сам строил колхозы и все это тебе известно… Попросил романы великих русских писателей — я это желание удовлетворила… А что получилось? Не читал, обманул… Обещал показать конспекты по истории партии, а где они? Не показал! Обманул! Так дальше, Игнат Савельевич, продолжаться не может. Мне надоело говорить о тебе и на бюро и на общем собрании. В райком я жаловаться не буду, а вот мое тебе последнее мирное слово: либо завтра ты принесешь конспекты, чтобы я увидела, как ты учишься, и начнешь читать самым честным образом те книги, которые я буду рекомендовать, либо я высмею тебя не только перед Лидой Чебанюк, а перед всем районом. Даю честное слово, Игнат Савельевич, напишу о тебе в газету такую злую статью, что всю жизнь будешь помнить…
— Пиши, Стегачев охотно напечатает, — пробурчал Хворостянкин.
— А я пошлю эту статью не Стегачеву, а в краевую газету. Пусть по всему краю узнают, какой ты есть председатель…
Она нарочно не досказала и в упор посмотрела в глаза вспотевшему и покрасневшему Хворостянкину.
— Погоди в газету писать, — проговорил Хворостянкин и встал. — Не щадишь ты меня, Татьяна… Тяжело, понимаешь, тяжело… и через то кипит у меня тут! — Он сильно размахнулся кулаком, но к груди приложил его тихонько и мягко. — Ежели б кто другой такое со мной творил, я бы ему показал… А с тобой не могу… И не боюсь я тебя, а не могу… И ты погоди писать… До весны погоди… и конспекты будут… Я сдержу слово…
— А от курсов увиливать тоже перестанешь?
— Эх, опять ты свое! — Хворостянкин вытер лоб кулаком. — Сказал же! Чего ж еще?
— Хорошо, в последний раз поверю на слово… — Татьяна подсела к Хворостянкину. — А теперь давай поговорим о молочной ферме. Как тебе известно, второй день у нас на ферме находятся электрики из Усть-Невинской, а делать им нечего: нету провода. Наряды ты получил, и нужно сегодня выслать подводу…
Хворостянкин хмурился, сопел и что-то записывал на листке бумаги; забывшись, он по привычке откинулся на спинку стула, потянулся к тому месту, где были устроены кнопки сигнализации, и тотчас отдернул руку, точно она прикоснулась к чему-то горячему. А Татьяна, видя все это, смотрела на Хворостянкина, и в ее молодых глазах играли веселые искорки.
После короткой беседы о всяких текущих делах в колхозе Хворостянкин, подпушивая усы, пообещал сегодня же послать подводу за электропроводом и даже любезно проводил Татьяну до порога… Когда дверь закрылась, он тяжелым шагом снова подошел к столу и, грузно усевшись на стул, развернул книгу, смотрел в нее, но читать не мог.
«Так-то, Игнат Савельевич, кажись, она тебя совсем заарканила, — подумал он, кривя в улыбке губы. — Придется подчиниться… И хотя я еще не знаю, лучше после этого мне будет или хуже, а вижу — надо подчиниться…»
В это время Татьяна спускалась по лестнице и неожиданно встретила Григория Мостового. Григорий только что вышел из библиотеки со стопкой книг — они были перевязаны пояском. Он первый заметил Татьяну и остановился, краснея и, видимо, не зная, как ему быть: спрятаться ли снова в комнату Лиды Чебанюк, стоять ли вот так, пока Татьяна подойдет, или же самому подойти к ней и заговорить? Одет он был несколько странно — не по-домашнему и не по-степному: большие сапоги, сухие и серые от пыли, комбинезон с нашивными карманами, которые были до блеска замаслены. Видимо, Григорий находился в поле и пришел в станицу за книгами. Серая, совсем еще новенькая кубанка — та самая с серебряными галунами кубанка из мельчайшего курпея, которая нравилось не только ему, но и Татьяне и которую он надевал только по праздникам, — доказывала, что Григорий был дома и пришел сюда нарочно, не иначе, чтобы повидаться с Татьяной…
