Пока матросы осматривали берег, реку и местных жителей, робко наблюдавших за ними издали, появились Селиванов с каким-то поляком. Одетый в довольно потертые пиджак и брюки, с непокрытой головой, на которой ветерок шевелил жиденький пушок, и болезненно бледный, он казался слабым, даже забитым.
— С этой цацей кровушки попортим.
— А чего ее портить? Саботировать начнет — Буг рядом, а трибунал в Пинске остался.
Так рассуждали некоторые матросы, наблюдая за беседой своего командира с поляком. Однако скоро мнение изменилось. Поляк оказался местным начальством и, вопреки обманчивой внешности, очень скорым на слова и действия. Едва кончилось совещание, как он крикнул что-то, и немедленно от толпы, стоявшей в стороне, К нему подбежал пожилой мужчина, вытянулся по-военному, выслушал, приказание, а еще через несколько минут берег огласился стуком топоров: начали сооружать скат для катеров.
— Видать, шарики у него не заржавели, — одобрительно заметил кто-то.
— Он их, не то что ты, частенько проворачивает, — моментально откликнулся другой.
— Во время работы прошу разговаривать только о деле. — Это сказал уже поляк, неожиданно вырастая около них.
Матрос выпрямился, играючи всадил топор в бревно, хотел было обрезать непрошеного указчика и осекся: в изможденном лице поляка было что-то такое от чего пропала вся охота разговаривать.
Поляки и матросы работали с краткими перерывами для еды и на сон, и уже к вечеру следующего дня первый бронекатер, взметнув брызги, неуклюже съехал в реку и лениво закачался на затихающих волнах.
Стоянка около Треблинки не была напрасной тратой времени. Моряки не только спустили все катера на воду и подготовили всё для следующих эшелонов, но и познакомились с населением, убедились, что и здесь очень много друзей. Побывали они и в лагере смерти, увидели своими глазами и бесконечные рвы-могилы, и ненасытные печи. Матросы своими руками осторожно перебирали детскую обувь, разложенную фашистами по сортам, сами находили в жирном пепле обломки нехитрых детских игрушек. И не стало благодушия, начавшего было зарождаться в головах некоторых людей, которые считали, что турнули фашистов со своей земли — и ладно, нечего торопиться добивать; дескать, пусть союзнички поработают, а свою голову и поберечь не грех.
Ко дню отплытия бригада была по-прежнему подтянутой, злой, охочей до драки.
* * *
— Ясно, Селиванов? Сейчас сентябрь, а в середине октября мы ждем тебя под Сероцком, — сказал Голованов и испытующе посмотрел на молодого комдива. Адмирал не особенно верил в расторопность Селиванова и не скрывал этого, чем не только обижал его, но и сердил.
«Что я, маленький, что ли? — думал Селиванов, глядя на карту. — Будто впервые поведу катера! Добро бы еще в бой, а тут простой переход в несколько сот километров», — В конце этого месяца будем на месте, товарищ контр-адмирал, — ляпнул Селиванов. — Если мы пойдем даже экономическим ходом…
— Арифметику и мы когда-то изучали, — поморщившись, перебил его Голованов, — Что вы знаете об этой реке?
Леня замялся. Река как река. Наверняка есть перекаты и плесы. Но раз выбросили здесь, значит, плавать по ней можно.
— То-то и оно, — неожиданно подобрел Голованов. — Ни вы, ни я толком ничего не знаем. Железная дорога подходит к реке здесь, ну и выбросили нас. Дескать, плывите!.. А у нас даже ни одной лоцманской карты нет. На ощупь пойдем… Ну, счастливого плавания!
Как хорошо, когда у тебя под ногами гудят моторы, а катер, чуть приподняв нос, на крыльях вздыбленной им волны несется вперед. Берега уплывают назад, сосновый бор сменяется лугами, на которых серыми смушковыми шапками торчат маленькие копенки. За лугами — березовая роща. И кажется, что нет никакой войны и плывешь ты по родной реке, еще немного и… дом.
Большой белый дом с колоннами рельефно выделяется на фоне темной зелени парка. И невольно брови сходятся над переносицей. Барский, панский дом это. И большой крытый скотный двор, и машины, и пруд, и теплицы — всё панское. У панов даже дороги свои. Они, асфальтированные, начинаются от порога усадьбы и стрелкой бегут до шоссе.
У простого люда свои дома и свои дороги. Маленькие, вросшие в землю хатки, покрытые потемневшей, полусгнившей соломой, тонут в море непролазной грязи. Здесь нет не только асфальта и клумб, но даже и деревянных полоп. Вместо них — земля. По ней ходят и люди и скот, живущие под одной крышей.
Такой моряки видели Польшу.
Вдруг тошнотворный скрежет железа о камни. Катер резко остановился, и не ухватись Селиванов вовремя за леера, так бы по инерции и слетел в мутную воду, шипящую у бортов.
— Сели, — говорит Волков, глушит мотор и выходит из рубки. Вместе с Селивановым он смотрит на волны, все ещё расходящиеся от катера, и хмурится: ползут они с загнутыми гребнями, шипя. Значит, справа и слева тоже мель.
Только несколько секунд размышления, а на мели уже сидят и второй, и третий, и четвертый катера. Остальные застопорили моторы и сбились в кучу.
— Первая, — говорит Селиванов и чертыхается. Вот тебе и приду к концу месяца! Трепло несчастное…
Катера снялись с мели и, как слепые котята, тычутся в нее носами, пытаясь найти фарватер. А солнце не останавливается, у него на пути нет препятствий, и оно идет, идет, отсчитывая часы. Давно миновала пора обеда, а фарватер все не найден. Полосатые футштоки торчат свечками, чуть погрузившись в воду.
— Дозвольте скупаться? — скаля зубы, предлагает Губанов, кряжистый и неимоверно конопатый матрос. Он уже расстегнул пуговицы, крючки и ждет только слова начальства, чтобы сбросить одежду.
Холодный ветер рябит воду, продирает даже сквозь шинель. Но иного выхода нет, и Селиванов говорит:
— Давай.
Губанов, стыдливо прикрываясь красными широкими кистями рук, прыгает в воду, ахает, секунду стоит, не смея вздохнуть, потом окунается, не то восторженно, не то подбадривая себя гогочет и медленно бредет поперек реки. Долго он петляет, но ни разу вода не может скрыть его белого зада.
— Влипли! — констатирует Селиванов. — Какой черт только выдумал плавать по этой речушке?
— Разрешите кормить команду? — спрашивает Волков. Селиванов зло смотрит на него, потом его вдруг охватывает апатия, и он говорит усталым, безразличным тоном:
— Команду накормить, и пусть отдыхает… Сколько мы прошли за день?
— Пока двенадцать километров.
— Да, дела….
Остаток дня тоже ушел на бесплодные поиски фарватера.
— Хоть на плечах тащи, — ворчит Селиванов и сдвигает фуражку на затылок. Этот жест говорит: «Бейся, не бейся — толк один».
— А ведь это идея! — оживляется Гридин. — Положим на дно реки катки — и волоком через перекат!
— Скажешь тоже, — недоверчиво косится на него Селиванов. — Как при царе Горохе…
— При чем здесь царь Горох? — обижается Гридин. — Иного выхода нет.
— Да ты думай, что говоришь! Кто полезет в такую воду и станет в ней целый день копошиться? Добро бы еще июль…
— Губанов снова полезет! Коммунисты полезут!.. А если прижмет, то и ты!
Но лезть в воду не пришлось. Поздним вечером на полуглиссере прибыл Голованов. Он молча внимательно выслушал Селиванова, просмотрел составленную им карту глубин, покачал головой и сказал:
— А ты говорил… Ну да с кем промашки не бывает… Завтра пришлю тебе два трактора. Выпросил у армии. Пойдешь на буксире у них.
И смешно и обидно: бронекатера, «водяные танки» — на буксире у тракторов! Слыхал ли кто-нибудь о подобном плавании?!
— Ты нос не вороти, — продолжал Голованов, заметивший гримасу недовольства, скользнувшую по лицу Селиванова. — Я до седых волос на флоте дослужился, да и то не гнушаюсь такой помощи, а тебе сам бог велел!.. День они у тебя работать будут, на весь день и поставь трактористов к себе на питание. И аттестатов не спрашивай. Так своему Чернышеву и передай, он ведь у тебя жмот порядочный. Даже с меня и то норовит содрать… Чернышев! Слышишь, про тебя говорю?
— Так точно, слышу, товарищ адмирал, — поспешно ответил Чернышев, немного помялся и выпалил — Только ставлю в известность, что это незаконно. У самих продуктов тютелька в тютельку!
— Знаю, все знаю, да молчу до поры до времени, — > усмехнулся Голованов. Ои еще не сердился, хотя в голосе и появились предостерегающие нотки.
— По ведомости проверить можно, — попытался отстоять свое добро Чернышев, не чуя беды.
— Для начала завтра же сдашь Чигареву два ящика консервов. Из тех, что еще под Пинском с базы флотилии незаконно получил. Законник!
— Товарищ адмирал…
— Мало? Я про обмундирование пока еще молчу.
— Все будет в ажуре, товарищ адмирал! — поспешно заверил Чернышев и как сквозь палубу провалился.
— То-то, — усмехнулся Голованов, посмотрел вслед Чернышеву и сказал неожиданно тепло, сердечно — Хороший командир базы. Из-под земли достанет, а обеспечит!.. Только за ним глаза да глазки нужно… Все понял, Селиванов?
