Нет, он не уйдет из школы! Он будет бороться.
Когда он принимал это воинственное решение, он не знал, что бороться ему придется физически, то есть кулаками, и что победителем из этой борьбы выйдет не он.
…Но и за стенами школы было немало огорчений. Случались, правда, и радостные события в Ленькиной жизни, но огорчений все-таки было больше.
Прошло почти полтора месяца с тех пор, как он сбежал с лимонадного завода, а он все еще не мог успокоиться. Каждый звонок на кухне заставлял его настораживаться и трепетать. И пугало его не то, что появиться Краузе и потянет его к ответу, а то, что обо всем узнает мать. Он так и не сказал ей, почему ушел с завода. Первое время она спрашивала его о деньгах, и он врал ей, говорил, будто ходит к хозяину, напоминает, требует, но что хозяин обманывает его, кормит «завтраками»… На самом же деле, он, конечно, не только не ходил в «Экспресс», но даже на Сенную и на прилегающие к ней улицы боялся заглядывать.
Потом постепенно мать перестала спрашивать о деньгах. Она работала, получала хорошую зарплату и паек. Несколько миллионов перепадало с каждой получки и Леньке. Получив от матери подарок, при первом случае он бежал в Александровский рынок к букинистам и покупал книги. Правда, денег было немного, но все-таки каждый раз он возвращался домой с одной-двумя книгами. Те же заветные книги, которые он откладывал и припрятывал до лучших времен, все еще лежали на полках букинистов и покрывались пылью, потому что лучшие времена в Ленькиной жизни все еще не наступили.
…Однажды, получив от матери в подарок пятнадцать миллионов рублей, он зашел после школы к знакомому букинисту.
– Здорово, читатель-покупатель! – приветствовал его старик-книжник. – Новый товар получил. Иди, покопайся, может быть, что-нибудь отберешь…
Ленька спустился по железной винтовой лесенке в тесный полутемный подвал. Новый товар, о котором говорил букинист, оказался огромной кучей старых, антикварных книг, свезенных сюда из какой-нибудь барской усадьбы или особняка. Книги были в толстых кожаных переплетах, от них удивительно вкусно пахло: плесенью, типографской краской, свечным нагаром и еще чем-то неуловимо тонким и изящным, чем пахнут только очень старые, уже тронутые временем книги. Здесь были и Тредьяковский, и Сумароков, и Дидеротовская «Энциклопедия», и первое издание «Илиады» в переводе Гнедича, и Фома Кемпийский 1784 года издания, и масса французских и немецких книг с отличными старинными гравюрами. У Леньки разбежались глаза. Особенно захотелось ему купить маленькие аппетитные томики «Плутарха для юношества»… Плутарха он никогда не читал, помнил, что эти книги были когда-то в библиотеке Волкова, но те были скучные на вид, современной печати, а здесь – плюшаровское издание начала XIX века, на синеватой с водяными знаками бумаге, переплетенное в рыжую свиную кожу. В издании не хватало одного тома, поэтому букинист отдавал сто за бесценок: все одиннадцать томов за пятьдесят миллионов рублей.
У Леньки на руках было всего пятнадцать миллионов.
– Нет, это мало, – покачал головой старик. Потом подумал, полистал книгу и сказал:
– Ладно, так и быть, бери в кредит. Остальные занесешь после. Ты у меня покупатель постоянный. Я тебе верю.
Предложение было соблазнительное. Но Ленька не сразу решился взять книги. Где же он достанет столько денег? И хорошо и честно ли это – брать в долг, не зная, сумеешь ли вовремя уплатить его?
– Я ведь раньше, чем через неделю, вам заплатить не смогу, – сказал он букинисту. – А может быть, даже через две недели…
– Ну, что ж, – сказал букинист. – Через неделю сорок миллионов заплатишь. А через две недели пятьдесят. Деньги-то, они, сам знаешь, в цене падают… Бери, ладно, чего там…
Торговец связал бечевкой все одиннадцать томиков. Ленька отдал ему пятнадцать миллионов, простился и выбрался по железной лесенке наверх.
После темного подвала на улице было необыкновенно светло. Падал пушистый снежок. Но на душе у Леньки было не очень ясно. Он уже не рад был своей покупке и ругал себя за легкомыслие и малодушие.
А тут еще эта встреча подвернулась.
Он переходил на перекрестке улицу и вдруг услышал у себя над головой голос, который заставил его вздрогнуть:
– Эй, кум! Поберегись!..
Ленька съежился, не оглядываясь перебежал улицу, свернул за угол и с бьющимся сердцем прижался к стене. Только через минуту он решился осторожно выглянуть. По Садовой в сторону Покрова ехал извозчик. У Подьяческой он свернул на трамвайные рельсы, обогнал нагруженную ящиками тележку, и Ленька издали узнал сгорбленную спину и зеленую жилетку Захара Ивановича. Он почувствовал, что щеки его краснеют. С какой стати он прятался от этого доброго и несчастного старика? Может быть, догнать его? Но что он ему скажет? И что скажет ему Захар Иванович? Пожалуй, он только одно и может сказать:
«Эх, – скажет, – Леня, Леня… Нехорошо ты, братец мой, поступил! Натворил делов, набедокурил, а меня, старика, отвечать за себя заставил…»
…Домой Ленька вернулся мрачный. Но, раздеваясь в коридоре, он услышал за дверью Стешин голос. И сразу на душе у него потеплело.
Стеша сидела за круглым столом под абажуром и учила Лялю вязать крючком.
– Эх, ты, – говорила она. – По три, по три петельки надо захватывать, а не по две…
– Здравствуйте, Стеша! – еще из дверей крикнул Ленька.
– А-а, Книжный шкаф пришел!.. Ну, здравствуй, иди сюда… Что это мокрый такой? Фу, и меня всю вымочил. Снег идет?
– Да, что-то сыплется.
– Боже ты мой!.. Книг-то, книг! Откуда это?
– Купил, – сказал Ленька, краснея.
– Купил? Ишь ты, какой богатый стал. Что это? В кожаном… Священное что-нибудь?
– Нет… Это – называется Плутарх. История.
– Ах, история? Древняя или какая?
– Да, древняя.
– Ну, что хорошо. А я вон тебе – тоже принесла.
– Что? – поискал глазами Ленька.
– Подарочек. Вон, возьми, на шифоньерке лежат. «Дон-Кихот Ламанчский» – читал?
– Читал, – сказал Ленька. – Только я давно и в сокращенном издании.
– Ну, а этот уж небось не в сокращенном. Эва какие толстенные.
– А мне тоненькую Стеша принесла. Зато вон какую! – похвасталась Ляля, показывая над столом «Крокодил» Корнея Чуковского.
– А что это ты, кавалер, как будто нос повесил? – сказала Стеша, приглядываясь к Леньке. – Случилось что-нибудь?
– Нет, – сказал Ленька, перелистывая книгу.
– В школе-то у тебя как? Идет?
– Ничего.
– Ничего или хорошо?
Ленька вздохнул и захлопнул книгу.
– Учусь довольно прилично, неудов нет, а вообще…
– Что вообще?
– А вообще довольно паршиво.
Он хотел рассказать Стеше о своем столкновении с Прейснером и обо всем, что с ним случилось, но при Ляле постеснялся.
– Ребята, в общем, неважные, – сказал он, присаживаясь к столу.
– Как это неважные? А ты сам-то что – важный?
– И я неважный…
Стеша испытующе смотрела на него.
– Лялечка, – сказала она, обращаясь к девочке. – Ты бы, деточка, чайком угостила нас, а?
– Хорошо, – сказала, вылезая из-за стола, Ляля. – Только я примус не умею разжигать.
– А ты приготовь чайничек, налей воду, а я сейчас приду – помогу тебе.
Ляля взяла чайник и ушла на кухню, бросив из дверей понимающий и довольно ехидный взгляд на брата. Стеша прикрыла за нею дверь и вернулась к столу.
– Обижают? – спросила она, присаживаясь рядом с Ленькой и заглядывая ему в глаза.
– Кто? – не понял Ленька.
– Ребята.
– Положим, – пробормотал он, смущаясь. – Не очень-то я боюсь этих гогочек.
– Каких гогочек? Что еще за выражения?
– Ну, факт, что гогочек…
И Ленька рассказал Стеше о тех старорежимных нравах, которые царят у них в школе. О Прейснере же и о том, что его назвали «вором» и «колонистом», он почему-то и Стеше не решился сказать.
Стеша выслушала его и нахмурилась.
– Ну что ж, – сказала она. – Картина знакомая. Комсомол-то хоть у вас в школе есть?
– Нет. Не знаю, впрочем… Кажется, нет.
Она еще похмурилась, помолчала, подумала и сказала:
– Вот, Лешенька, дорогой, поэтому нам и нужно с тобой учиться. Образование нам нужно с боя брать, как… ну, я не знаю, как, что ли, наши давеча Кронштадт взяли. С этой буржуйской интеллигенцией, с бобочками или с гогочками, как ты говоришь, каши не сваришь. Их долго еще, – ох, как долго – перевоспитывать придется. А нам, я уже тебе говорила, своя, пролетарская, советская интеллигенция нужна.
– Да, но ведь я же не пролетарий, – мрачно усмехнулся Ленька.
– Ты-то?
Стеша, прищурившись, посмотрела на мальчика, как бы прикидывая на глазок его классовую принадлежность.
– Да, – рассмеялась она. – Пролетарий из тебя пока что не вышел. В настоящий момент ты скорее всего являешься деклассированной личностью. А это что значит? – сказала она серьезно. – Это значит – к какому берегу пристал, на том и стоять будешь. А ведь ты уже давно выбрал, к какому берегу плыть? А? Ведь знаю, выбрал ведь, правда?
