Лицо Василисы то бледнело, то чернело, губы мелко-мелко дрожали, и она, слушая мужа, готова была расплакаться. Боялась, как бы, помимо ее воли, не сорвались с ее вздрагивающих губ те страшные слова, которые в душе своей она давно вынянчила и которые теперь так просились наружу… Не она, а сердце ее, сжимаясь от боли, порывалось крикнуть: «Так знай? Лукич, к тебе я не вернусь! Отмучилась, хватит! И буду ли я арбичкой или еще кем — моя печаль, и разрешения у тебя не спрошу!» С трудом удержалась, и только плечи ее, как под тяжестью, сжались, и она, не в силах стоять, опустилась на лавку.
— Как же корова, птица? — приоткрыв дверь, спросил Иван Лукич. — Или сын-архитектор ими будет заниматься?
— Груня обещала подсобить, — чужим, сдавленным голосом ответила Василиса, когда за широкой, чуть согнутой спиной мужа тихо закрылась дверь.
Как ни больно было Василисе сознавать, что с мужем все кончено, как ни надрывалось ее сердце, но она понимала, что самое трудное для нее был не этот короткий и обидный разговор, а та встреча с Ксенией, от которой, как она того ни желала, уйти не могла. Мысль о свидании с Ксенией жила, разбухала, и забыть об этом, отвергнуть эту мысль, отказаться от нее, — у Василисы не было сил. Сама еще толком не соображая, зачем, ради чего нужна ей эта встреча, не понимая, о чем могут беседовать две женщины — молодая и старая, Василиса желала этой встречи, ждала ее. Мучительно думала о том, как Ксения войдет в комнату, как они, глядя друг на друга, без слов поймут, почему встретились, и поэтому желание повидать Ксению и поговорить с ней о муже росло в ней с каждым часом…
Вечером, в канун отъезда, когда все пожитки были собраны и увязаны, а сама Василиса мысленно была уже у сына Алексея, она вдруг попросила внука Ванюшку побежать в гараж и сказать Ксении, что ее зовет Иван Лукич.
Ничего не подозревая и думая, что Иван Лукич не захотел ехать на мотоцикле, Ксения подкатила к книгинскому дому на «Волге». Мельком заглянув в смотровое зеркальце, бывшее у нее всегда перед глазами, и поправив поясок на узких трикотажных брюках, Ксения быстрыми легкими шагами смело прошла в дом… И сразу догадалась; что ее позвал не Иван Лукич, а его жена, смотревшая на нее полными удивления и горечи глазами. Ксения испуганно прикрыла дверь, прижалась к ней спиной, не отрывая от щеколды рук, как бы боясь, что Василиса вдруг накинет на них наручники или свяжет веревкой. Вся ее тонкая фигура гибко выпрямилась, как перед дракой, и только правая стройная нога, опираясь на носок, чуточку вздрагивала. Миловидное лицо ее с колечками-завитками волос на висках вспыхнуло таким густым румянцем, что покраснела даже тонкая, точеная шея. Строгие, немигающие глаза, озаренные сильным светом свисавшей, с потолка лампы, смотрели с мольбой и словно говорили: зря ее сюда позвали, она ни в чем не повинна.
Василиса смотрела на молодую красивую женщину и видела не Ксению, а себя, свою молодость, и теперь она понимала, почему так ждала и так желала этой встречи. До чего же, оказывается, хорошо устроена жизнь. Иногда можно посмотреть на себя со стороны, можно взглянуть на ту Ва-сену, которую когда-то любил Иван Лукич. Такое случается не часто, и поэтому боль под сердцем, которая столько времени мучила ее, вдруг исчезла… Василиса улыбнулась, и эта ее улыбка и повеселевшие, в мелких морщинках глаза сказали Ксении, что бояться ей нечего и что она может отойти от дверей и даже сесть. Все так же приветливо улыбаясь, Василиса взяла Ксению за руку, ласково, как мать свою любимую, но в чем-то провинившуюся дочь, и усадила ее на диван. Сама она, говоря своими веселыми глазами, что давно ждала этой встречи, аккуратно подобрала рукой юбку и села рядом. Ксения облегченно вздохнула и подумала: «Значит, о том, что Иван Лукич ко мне пристает, она ничего не знает, а я, дура, так испугалась… Тогда зачем же меня позвала? И о чем мы будем говорить? Может, о Ванюшке? Нет, о Ванюшке ничего не скажу…»
Но Василиса заговорила своим тихим голосом не об Иване. О нем она даже не вспомнила, и это еще больше удивило Ксению. Василиса поведала о том, что завтра покидает Журавли, и надолго; что ехать ей к Алексею, необходимо, а мужа одного оставлять дома жалко: как оя, бедняга, без нее будет жить, кто за ним приглядит и присмотрит… Слушая молча эти ненужные ей откровения, Ксения снова насторожилась, снова сердце ее наполнилось тревогой, и правая нога с острой, как у девочки, коленкой мелко-мелко задрожала. «И чего, бедняжка, вся дрожишь?» — подумала Василиса. Ксения выпрямила ногу, хотела успокоиться и не могла. А Василиса говорила все также спокойно и все смотрела сбоку на Ксению, смотрела так пристально, точно впервые увидела ее. Этот странный, настойчивый взгляд пугал Ксению. Она была молода и не могла понять, что старая женщина ничего плохого о ней не думала, что она смотрела на самое себя и никак не могла насмотреться, что говорила она одно, а думала совсем другое. Василиса думала о том, как устроена жизнь; оказывается, молодость не пропадает, не исчезает бесследно; та пора жизни, когда человек молод здоров, красив, переходчива, погостит у тебя положенное ей время, порадует, а потом перейдет к другому… Никому не обидно. Когда-то молодость была у Василисы, а теперь она у Ксении. Думала Василиса и о том, что когда-нибудь постареет и Ксения, и тогда рядом с ней, как свежий росток возле старого дерева, появится другая молодая женщина, такая же стройная и красивая, как и сама Ксения. И так будет всегда. Думая об этом, Василиса приходила к выводу, что и Иван Лукич постарел и что осуждать его за то, что он любит Ксению и что ему с ней хорошо, нельзя; что ничего в том нет плохого, если Ксения, работая у Ивана Лукича шофером, улыбнется ему ласково, и обед сготовит, и бельишко постирает. И тут она сказала то, что давно хотела сказать:
— Ксюша, милая, оставляю Ивана Лукича на твое попечение.
— Тетя Василиса! — со стоном вырвалось у Ксении. — Что вы такое говорите?
— А что? — искренне удивилась Василиса. — Я тебя как мать прошу, как старшая… Человек он немолодой, останется один-одинешенек. — Нагнулась и фартуком тронула влажные глаза. — Дочек у него нету, а на сына Григория да на невестку надежда у меня плохая.
Ксения слышала тихий голос Василисы, а слов не понимала. Она припомнила курган в лунном свете и усатое лицо. Ей стало страшно, и она согнулась, как бы ожидая удара. Покусывая губу, крепилась, боялась, что не удержится и крикнет: «Тетя Василиса! Вы же ничего не знаете, и как же вы можете такое мне поручать!» Выпрямилась, увидела матерински доброе лицо Василисы, улыбнулась и встала. Отошла к дверям, а Василиса снова взяла ее руку своей мягкой и ласковой рукой, и в глазах ее теплились слезы. И когда она снова заговорила о том, что за старым человеком некому будет приглядеть, Ксения, желая поскорее кончить этот тягостный разговор, быстро кивнула головой и тихо, одними пересохшими губами сказала:
— Хорошо, тетя Васюта… Если вы так… если вам…
Запнулась, быстро-быстро ладошкой тронула вьющиеся колечки на висках, постояла, затем доверчиво улыбнулась и ушла. Василиса прикрыла дверь, постояла, как бы ожидая, что Ксения еще может вернуться, затем подошла к чемодану и к свернутой постели, перетянутой веревкой. «Ну, вот и славно, что мы так душевно побеседовали, — подумала она. — Еще одна тяжесть с плеч долой. Теперь я спокойно уеду к Алеше…»
Как только рубчатые колеса рано утром придавили плохо прибитые, загремевшие доски на мосту и грузовик, растянув длиннющий хвост пыли, перевалил через бугор, Журавли вдруг потонули за холмами, пропали, будто их и не было. И Василиса, сидя рядом с молчаливым, хмуро смотревшим на дорогу шофером Петром Станюковым, подумала: вот если бы так же, как исчезли из глаз Журавли, забылась бы и вылетела из памяти та жизнь, что была прожита на егорлыкских берегах, если бы не сохранилось в сердце все то, что ещё вчера так волновало и тревожило! Грузовик уносил ее по тряской разбитой дороге все глубже и глубже в степь, втер трепал седые, выбившиеся из-под платка волосы, а она мысленно была еще в Журавлях и то думала о сыне, то о муже, то разговаривала с Ксенией.
Когда же дорога, петляя, начала спускаться с горы, и по низине растянулись хутора с колодцами и скотными базами, и зеркалом блеснул пруд, Василисе показалось, что никогда она еще не видела ни эту растянувшуюся по взгорью дорогу, ни эти просторные незнакомые поля, ни этих колодцев с дощатыми срубами. И она успокоилась… Склонила к дверке голову, а мимо, обгоняя и укрывая грузовик пылью, прошумела «Волга». Когда пыль осела, Василиса увидела, что знакомая «Волга» стоит поперек дороги. «Неужели Иван Лукич вздумал меня догонять?» — подумала Василиса. Грузовик остановился. Подошла Ксения и сказала:
— Петро! Вещи доставишь в Сухую Буйволу, а Василису Никитишну я увезу… Прошу, тетя Василиса!
