Осис до тех пор не давал покоя Мартыню, пока тот, собравшись с духом, не отправился в одно из воскресений в Ранданы. Да что он, мальчишка, что ли, испугался преподобного Зелтыня? Даже сапоги надел и еще с вечера хорошенько смазал их. Осис наточил ему бритву, чтобы почище сбрил бороду; Осиене дала белый платочек на шею. Хозяин собирался после завтрака в Клидзиню — Матисон известил, чтобы приехал посмотреть новую веялку. Мартынь попросил у хозяина рубль, хотел отнести Лизе.
Смелости-то у него довольно, — по крайней мере так он сам внушал себе. Гордо, решительным шагом он спустился с горки, прошел через мост и по большаку повернул к Стекольному заводу. У корчмы Виксны сидели на крылечке два стеклодува и, стуча деревянными башмаками, спорили между собой. Мартынь не говорил по-немецки и все же ясно понял, что накануне вечером один из них выпил на счет другого, и угощавший требовал от приятеля на опохмелье. Увидев прохожего, они разом помирились, один даже вскочил, потом оба стали манить руками, зазывая.
— Что такое, хозяин! Заходи, нога отдыхай!
Мартынь только отмахнулся.
— Деньги нет, нет деньги!
И прибавил шагу, не слушая, какие ругательства посылали они ему вслед.
В этой самой широкой части долины Лемешгальское урочище тянулось версты на три. Большой лес синел вдоль дивайской границы. За корчмой Виксны большак шел по болотистому кочкарнику, поросшему мелкими замшелыми елочками, багульником и голубикой. Когда начался густой березовый молодняк, Мартынь вырезал увесистую дубинку — у лесника Мелнбарда было два злющих пса, и редкому вознице удавалось отстоять коня, чтобы не искусали морду. Рига Мелнбарда стояла по Другую сторону большака, там тоже сушили рожь, окошко было открыто и из него вырывались белые клубы пара. Под навесом два старика лениво кололи отменно сухие ясеневые дрова, — это были пришлые, из айзлакстцев, и Мартынь отвернулся, будто всматриваясь, не выбежали ли со двора собаки. Собак на этот раз не было; близ дома, в цветнике лесниковых дочерей, красовался невиданно высокий, с ель, георгин, весь в темно-красных цветах. Когда за Лемешгале опять началась земля Дивайской волости и нужно было свернуть от Межамиетанов к Ранданам, Мартынь Упит вдруг спохватился, что идет слишком медленно, еле шагает, и сердито тряхнул головой. Черт бы его взял! Разве он мальчишка, чтобы бояться этого хрыча, старика Зелтыня?
Однако последние две версты до Рандан показались длинными и трудными. Только пройдя мостик через Браслу, Мартынь увидел хуторок зиверсовских лесорубов, до него оставалась всего сотня шагов. Он стоял в чаще леса, среди огромных ясеней. Это был самый отдаленный угол волости. Отсюда до ближайшего хутора Межамиетанов больше версты через большой еловый лес и болото. Постройки здесь обветшавшие, длинные и будто приплюснутые к земле, под замшелыми соломенными крышами. Жилой дом о пяти окнах и двух трубах, крыльцо клети с невиданными резными столбиками; пять дверей, когда-то выкрашенных коричневой краской, теперь все в полосках. Лес вокруг шумел как-то странно, неуютно, с непривычки прямо жутко становилось.
Зелтынь сидел у поленницы и читал Библию. Сам примостился на одной колоде, а на другой, застланной полотенцем, лежала книга. Кругом чисто убрано, даже метлой выметено; дрова в поленнице выложены одно к другому, как по счету. Благочестивый Зелтынь был маленький, тщедушный и сердитый; лапти на ногах старые, но тщательно починенные, онучи отстиранные добела; рубаха тоже чистая, — насколько чисто удавалось Лизе, не щадя рук, отстирать без мыла, в одном щелоке. Редкие седые волосы гладко расчесаны на две стороны, с пробором посредине, большие роговые очки только с помощью бечевки держались на носу, напоминавшем куриный клюв. Гладкое сухое личико — жена обработала как только умела ножницами для стрижки овец: пользоваться бритвой Зелтынь не мог по слабости зрения. Нижняя челюсть у него выдавалась вперед; время от времени он сердито прикусывал мелкими зубами верхнюю губу и посасывал ее; поэтому или еще по какой причине она была гораздо тоньше нижней.
Читал он громко, резко отчеканивая слова, словно кидал камни во все пять окон дома. Мартынь Упит плохо разбирался в Библии, понял одно — Зелтынь читал книгу какого-нибудь разгневанного пророка: проклятия, напоминания о карах и адском пламени так и сыпались одно за другим. Вероятно, он слышал, как Мартынь покашливал и шаркал по траве тяжелыми сапогами, а возможно, и видел его, но головы не поднял, хотел дочитать страницу до конца. Дочитал ли, нет ли, но вдруг он вскочил, схватил прислоненную к колоде ясеневую палку и запустил в соседскую курицу, которая пробралась к поленнице выкупаться в опилках.
— Кыш, проклятая! Спасения нет от этих дьяволов, все кругом разрыли, хоть с палкой стой у огорода, и то не укараулишь.
Каждое слово он точно ногтями выдирал из себя. Снял очки и серыми слезящимися глазками посмотрел на подошедшего. Мартынь Упит поздоровался еще раз, и только тогда Зелтынь узнал его.
— Откуда ты взялся? — спросил он, будто заподозрив недоброе. — Никогда не приходил, а тут вдруг пожаловал?
Мартынь растерялся — к такой встрече он не подготовился. Мысли его заметались в разные стороны в поисках ответа. Нужно было сходить в Межамиетаны, а по дороге вот завернул сюда, решил поглядеть, как живут лесорубы в этой глуши.
Зелтынь зыркнул на большую кучу хвороста и разного хлама, сваленного возле соседской поленницы.
— Как свиньи живут, как скоты. Видишь, даже ради праздника не желают подмести и прибрать, чтобы богу глаза не кололо.
Сказал он это таким тоном, что Мартынь Упит невольно оглянулся: а вправду не явился ли сюда бог, не стоит ли где-нибудь за дровами? Преподобный Зелтынь поднялся, вложил очки в Библию, завернул ее в полотенце и благоговейно подержал в руке. Потом поднял свою палку с вырезанными по зеленой коре крестиками и зарубками.
— Пойдем в клеть, посмотришь, как живу, — пригласил он и бойкими шажками засеменил вперед.
Его клеть, вторую от края, сразу можно было узнать по нарисованной на двери мелом звезде — в знак какого-то заклятья. Различными крестиками, кружками и метками изрезаны были и порог и столбик крыльца.
— От колдовства, от чар и от всякой нечисти, — объяснил Зелтынь, заметив, что гость глупо уставился на все эти диковинки. — Иначе спасения нет, в этой глуши кишмя кишит всякая чертовщина. Намедни перебежала крыльцо большая, красная, как медь, ящерица. Тьфу ты, нечистый дух!
Мартынь хотел было сказать, что раз опушка так близко, понятно, откуда ящерица, и какой же она нечистый дух, — ведь и в Бривинях ящерицы часто бегают на солнышке по камням. Но, взглянув на зловещий клюв старика, счел за лучшее смолчать.
Клеть была заставлена до потолка. Старик поднял покатую крышку ларя, в сусеках которого были мука, крупа и чистый серый горох. В закромах и в туго набитых мешках еще с прошлого года хранились рожь, ячмень и овес. К потолочной балке были подвешены кусков десять копченого мяса. Один кусок уже начали, Зелтынь повернул его и заворчал — должно быть, слишком много отрезали. Рядом с мясом на желтом еловом колышке висела пара сапог, связанных продернутым в ушки лыком. Вся волость знала, что эти сапоги хранились еще со времен женитьбы Зелтыня; идя в церковь, он нес их все так же связанными, перебросив через плечо, и надевал, только сойдя с горки. Множество связок желтого лыка, пучки тмина и различных сухих трав висели по стенам, в пустом закроме — целая куча метел и связка можжевеловых кнутовищ — несколько лет тому назад он нарезал их в саласпилсских песках, когда ехал из Риги. Огромная лубяная корзина с шерстью с наглухо закрытой крышкой, на ней белые жгуты чесаного льна. Белые ушаты с деревянными обручами, бадьи и лари, кадки, долбленные из черной дуплистой ольхи. Все сделано своими руками, обработано разными напильниками, долотами, но топорно и неуклюже, не то из-за слабости зрения, не то от недостатка сноровки.
На толстой колоде стоял довольно большой жбан с наглухо закрытой крышкой. Зелтынь взял кувшин и, вынув затычку, нацедил пенящейся искристой жидкости желтоватого цвета, напился сам и подал гостю:
— Пей, хорош!
Перебродивший березовый сок был сладковатый, с привкусом солода и лесной черной смородины. Мартынь отведал и крякнул — крепкий напиток щекотал горло и ударял в нос. Похвалил, сказал, что такого вкусного еще никогда не пил.
На лице преподобного Зелтыня промелькнуло некое подобие улыбки.
— От берез на болоте такого не получишь, я подсачиваю на барсучьей горке, где плакучие березы растут. Далеко ходить, зато уж сок что вино.
Он поднял крышку жбана и посмотрел. Плававшая поверху смесь из овса, мякины, зернышек черной смородины и малины превратилась в зеленую корку. Старик засопел и процедил сквозь зубы.
