Осторожно, чтобы не расплескать, он поднес бокал к губам, выпил до дна, обвел смеющимся взглядом всех сидящих за столом и швырнул бокал об пол.
Все молчали.
— Кому еще мадеры? — спросил Пал Палыч.
— Мне! — громко и зло сказал Закс. — Вот сюда! Я тоже хочу сказать тост…
В голосе Закса был вызов, но Капилицын не слышал. Он вообще был не из тех людей, которые слушают других. А сейчас, наклонившись, не спеша, он деловито обгладывал белыми мелкими зубами куриную ногу, мастерски запеченную в курнике.
Закс встал.
— Я, возможно, и не совсем понял речь вот этого товарища, — он вежливо кивнул в сторону Капилицьша, — да, собственно, я и не собираюсь ему возражать. Я тоже желаю счастья Пал Палычу и его жене. В этом я совершенно согласен с предыдущим оратором. Но вот по поводу счастья у домашнего очага в эпоху великих свершений, как выразился здесь товарищ, кушающий курицу, — тут позвольте мне усомниться.
— И мне! — крикнул Щупак. — Правильно, старик!
— Призыв к неизменности тихого счастья, — напряженно и по-прежнему зло говорил Закс, — есть, по существу своему, призыв к мещанскому образу жизни, к мещанскому, скучному и пошлому счастью. И именно потому, что мы живем в эпоху великих свершений, никто из нас не имеет права ориентироваться на вашего, товарищ, «сверчка». Не работая, жить неинтересно, и не было еще в истории, я утверждаю это, супругов, проживших счастливо без всякого дела… Разве что Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна.
— А что? — миролюбиво возразил Капилицын. — Неплохо старики прожили свою жизнь…
— Я не собираюсь спорить с вами, — вдруг покраснел Закс, — тут не место этому и не время. Если вам желательно, поговорим отдельно, хоть там вот — на диванчике. Я только хочу пожелать молодым счастливой жизни и счастливой работы.
— Я и работаю, — чужим голосом сказала Антонина, — в парикмахерской на Большом проспекте.
— Насколько я понимаю, — усмехнулся Капилицын, — ваш тост, товарищ Закс, за счастливую жизнь и за счастливую работу в парикмахерской. Верно?
— Верно, — вызывающе подтвердил Закс, — конечно, верно…
— Ну вот видите, даже «конечно, верно», — тускло улыбнулся жирными от еды губами Капилицын, — а раз верно, да еще «конечно, верно», то нельзя не выпить! Что ж! Ура!
Он поднял бокал и с видимым удовольствием выпил вино.
Пока он пил, Антонина смотрела на него и не слышала, как отворилась дверь и вошли Женя и Сидоров.
Сидоров был в белом свитере, Женя — в простом, свежем платье. Они оба опоздали из-за нее, из-за Жени, так говорила она, стоя перед Антониной.
— Пришлось дежурить в клинике, понимаете? До двенадцати часов. Сидоров, бедный, сидел и дремал внизу, в вестибюле, под часами.
— В какой клинике? — не поняла Антонина.
Женя назвала.
— Ах, боже мой, — вдруг обрадовалась Антонина, — ведь я там рожала. Ах, как давно это было! И сейчас там тоже рожают?
— Тоже, — улыбнулась Женя.
— Вы же моего сына не видели, — говорила Антонина, — пойдемте, я вам его покажу.
Она взяла Женю за руку и потащила ее в коридор. В коридоре, в темноте они обе разом остановились.
— Я рада, что вы приехали, — сказала Антонина, — у нас весело.
— И я рада. Я только сегодня очень устала, знаете? Как вы живете?
Антонина не ответила. Ей не хотелось говорить, что хорошо.
Федя спал, одеяло с него сползло, рубашка подкатилась к самому горлу.
— Совсем замерз, — сказала Антонина и с усилием вытащила его из кроватки, — ну совсем простыл мальчишка.
Улыбаясь, она поцеловала его в лоб, в переносицу, в пушистые ресницы.
— И не сажала его нянька, наверное, их какая, право! — говорила она. — Подождите, я сейчас.
Было слышно, как за ширмой Федя вдруг спросил:
— Умывальников начальник?
— Спи, спи, — тихо говорила Антонина, — спи, деточка.
Потом с сыном на руках она вышла из-за ширмы и села в кресло у камина. Угли еще тлели. Женя подкинула щепок и два полена, подула, дрова вспыхнули и мелко затрещали. В комнате было полутемно и тихо — смех и голоса из комнаты Пал Палыча едва доносились…
— Ну вот, — сказала Антонина, — посмотрите, хороший?
Женя нагнулась над мальчиком, завернутым в одеяло, и, улыбаясь, сказала:
— Очень. На вас похож.
— Правда?
— Правда. Ресницы совсем ваши. И лоб ваш. И нос.
— Нос как раз отцовский, — сказала Антонина, — это вы неверно. Вот рот — мой. — Она дотронулась пальцем до губ мальчика, потом показала свои, накрашенные, четко вырезанные. — Видите, одинаковые? Господи, что ж это я, — вдруг спохватилась Антонина, — ведь вы не ели ничего…
В комнате у Пал Палыча было шумно, накурено и, видимо, весело. Все чему-то смеялись, один толстый Щупак сидел с недовольным лицом. Антонина усадила Женю меж Пал Палычем и Сидоровым, налила ей вина, подвинула закусок и жаркого, выпила сама и подсела на диван к Заксу.
— Вы чего убежали?
— Так.
— Так только вороны каркают, — сказала она и засмеялась — ей хотелось выглядеть счастливой. — Ешьте! — крикнула она Жене. — Там жаркое вкусное, с грибами. Ну, чего же вы уединились? — спросила она опять у Закса.
Он молчал.
— Давайте я вас побрею, — вдруг предложила она, — хотите? Вон вы какой небритый. Пойдем в кухню, я вас там отлично побрею. Ведь я мастер, и хороший. А? Ко мне самые капризные клиенты ходят. То есть ходили, сейчас я мало в мужском зале работаю, больше в дамском. Хотите, побрею?
— Нет, спасибо, — улыбаясь, сказал Закс? — я боюсь.
— Почему?
— Вы пьяная.
— Вот уж неправда, — растерянно сказала Антонина, — это уж чистая неправда…
— Впрочем, и это неважно. Важно другое: вы на меня рассердились за мой тост и зарежете меня нарочно. Но ведь прав я, а не он. Ужасно это горько и, знаете, неразумно. Сколько полезных людей тратят свою жизнь только на домашний очаг, на все это липовое счастье, и, взрослея, старея, понимают, что жизнь-то прожита даром.
— Вы — партиец?. — спросила Антонина.
— Нет.
— А Женя?
— Женя — комсомолка.
— А что вы делаете на массиве?
— Я там заведую электричеством.
— И Сидоров над вами начальник?
— В общем, начальник.
— А Щупак ваш сердитый.
— Почему сердитый? Нисколько. Он отличный товарищ и работник очень хороший, куда лучше вашего этого… оратора…
— Почему же он мой? — удивилась Антонина. — Я его первый раз вижу. Вы же слышали, он, кажется, об этом и сам говорил. Мне он, кстати, тоже не нравится… А это правда, — оживившись, спросила она, — правда, что вы с двумя ребятишками живете, и стираете на них, и все делаете?… Правда?
— Правда.
— И вы… довольны?
— В основном доволен. Я думаю, что работа спасает человека от всего. Я бы, наверное, не выдержал, лопнул бы, если бы не массив и не ощущение своей там, извините, полнейшей незаменимости. Знаете, очень ведь еще важно быть незаменимым… Тогда все можно перенести, все легко, все даже как-то само собой делается.
— Да, но стирать, обед варить, очереди, завтраки, уборка. Ведь с одним сколько дела, это ужас, а тут двое, да еще вы мужчина… Вы стирать-то хоть умеете?
— Чего ж там уметь, — сурово улыбнулся Закс, — уметь там нечего. Стираю, и все тут…
— Не «все тут», — рассердилась Антонина, — вот и видно, что не умеете. Погодите, я к вам приду, всему вас научу. Господи, — вдруг испугалась она, — а учиться? Ведь вы же студент, как же… Мне Пал Палыч рассказал, я точно не понимала, а на вас смотрю… Это же вовсе невозможно, чтобы так было — и учиться, и ребята… И денег у вас мало, да?
Закс молчал. Антонина смотрела на него горячими, почти нежными глазами. Он вдруг широко и ясно улыбнулся, закурил папиросу и тихо спросил:
— Что ж мне, по-вашему, их в детский дом отправить? Справлюсь, ничего.
— А я к вам все-таки приду, — погодя сказала она, — обязательно приду.
— Приходите, — опять улыбнулся Закс.
— Вы только не сердитесь, — сказала Антонина, — это, может быть, нехорошо, что я спрашиваю, но я не понимаю: это что, ваши дети?
— Да, мои.
Не торопясь, спокойно он рассказал ей, как от него в прошлом году ушла жена, как он не отдал ей детей.
— Но ведь она же мучается, — перебила Антонина, — ей же тяжело…
— Она искалечила бы их, — сказал Закс. — У нее вот такой муж, — он кивнул головой в сторону Капилицына, — такой же ферт и пошляк, с такими же даже рассуждениями, только еще похлеще, — знаете, «рви цветы, пока цветут», и так далее. А дети существуют, и я хочу, чтобы из них выросли люди.
— Такие же, как Безайс и Матвеев? — тихо спросила Антонина.
— А вы читали эту книгу?
Она кивнула. Он удивился:
— Как же тогда вы можете…
— Ладно, не стоит об этом, — перебила Антонина. — Мало ли что написано в книжках и что случается в жизни! Лучше скажите, вы свою жену и сейчас любите? То есть я хочу сказать — бывшую жену?
