Ветер замер. Сверху лились потоки зноя. Широко раскинулось море и голубело, как небо, а там, где преломлялись в нем лучи солнца, ослепительно сияло.
Усталые матросы, пользуясь свободным послеобеденным временем, крепко спали кто где мог: на палубе, рострах и мостиках. От жары разметались корявые руки и босые ноги с широкими ступнями и кривыми пальцами. Кое-где слышалось звонкое всхрапывание. По временам кто-нибудь лениво ворочался или тревожно поднимал голову, щурясь, бестолково водил вокруг себя заспанными глазами, словно что-то соображая, и снова засыпал мертвым сном.
Крейсер, недавно окрашенный в серо-зеленый цвет, с вымытой палубой и сверкающей медью, был безукоризненно чист и опрятен, словно приготовился к торжественному празднику. И несся он по светлой шелковой равнине легко и плавно, оставляя за собою длинное серое облако дыма. Казалось, что его зовет, манит светло-голубая даль, а он, бурля воду, во всю мочь стремится туда, в сияющую даль. Мачты, вытянувшись, точно часовые матросы у флагов, резали синеву неба. Напружинившись, нервно вздрагивали туго натянутые ванты. Над кораблем, кружась, летали чайки и жалобными криками выпрашивали пищу.
Удар в судовой колокол возвестил, что времени — половина второго.
Вахтенный начальник, петухом прохаживаясь по верхней палубе, отдал приказание:
— Команду будить.
Квартирмейстер Дергачев, высокий ростом, неуклюже сложенный, с круглым загорелым лицом, лоснящимся, как медный бак из-под супа, просвистал в дудку и, набрав в себя воздух, зычно скомандовал:
— Встава-й! Ча-ай пить!
Молодые матросы вскакивали на ноги торопливо и, протирая глаза, испуганно озирались кругом. Старые поднимались медленно и вяло, а некоторые из них, потягиваясь и сочно зевая, продолжали еще нежиться в теплых лучах летнего солнца.
Настроен Дергачев был злобно: час тому назад, передавая командиру какое-то поручение вахтенного начальника, он все перепутал, за что получил жестокий разнос.
— Вставай, вставай! Какого дьявола дрыхнете! — направляясь в кормовую часть судна, сурово выкрикивал он, на ходу подталкивая ногою лежащих.
Матросы из баковой аристократии, недовольные тем, что нарушили их сладкий и безмятежный сон, сердито ворчали:
— Эх, скулила!
— Ишь, как авралит!
— Эй, сват акулы, глотку вылудил бы! А то хрипит!
Дергачев, показывая кулак величиною с детскую голову, огрызался:
— Подожди, дармоеды, я вас еще промурыжу! Черти! И зачем только вас на службе держут!
Поднялся на задний мостик, послышалась отборная ругань. Через минуту и там были все на ногах.
Только один матрос, весь покрытый копотью и грязью, продолжал лежать, не обращая ни на что внимания.
Такая непочтительность к власти сильно задела квартирмейстера, тем более что у этого грязного человека не было видно на плечах капральских кондриков.
— А ты, куча навозная, чего валяешься? Особой команды, что ли, ждешь?
Он оглянулся кругом и поддал пинком по животу раз-другой, точно по мешку с зерном.
Матрос остался неподвижным.
— Вот сонный дьявол! — даже удивился Дергачев. — Ну, подожди, я тебя проучу.
Он снял со своей шеи медную цепочку от дудки и сильно, несколько раз, хлестнул ею лежащего матроса.
Тот даже не пошевелился.
— За что убил человека? — зловеще крикнул чей-то глухой голос.
Дергачев вздрогнул, и лицо его вдруг стало серым. Рука беспомощно опустилась, нижняя губа отвисла, как у замученной лошади. Застыв на месте, он безжизненно, отупелыми глазами оглянулся вокруг, — знакомые лица подчиненных ему людей ответили злорадными взглядами, почти в каждой паре глаз сверкало что-то новое, непривычное, пугающее.
Дергачев попятился, точно его ударила невидимая рука, тяжело передвинул ноги и вдруг, нагнув, как бык, голову, бросился бежать, гремя ногами по ступеням трапов.
Все офицеры, исключая вахтенных, пили чай в кают-компании, когда вбежал туда Дергачев.
— Ваше высокобродье! — падая на колени перед старшим офицером, крикнул он.
— Это что значит? — топнув ногой, тревожно спросил старший офицер.
Дергачев мотал головою, точно желая спрятать ее, хлопал себя в грудь руками и хрипел:
— Помилосердствуйте… Пропал я… Верой и правдой всегда… Сами знаете… Как приказано… Для дисциплины…
— Надрызгался? — почти ласково подсказал офицер, чувствуя недоброе, а все другие, молча поднимаясь из-за стола, окружали Дергачева, сумрачно оглядывая его.
— Ваше высокобродье… Защитите… Жена, дети… Как перед богом говорю: слегка хватил…
Старший офицер, оскалив зубы, снова топнул ногою и поднял кулак:
— Говори, болван, в чем дело?
— Ногой по животу… Глядь — а он мертвый…
В кают-компании стало тихо, и в тишине подавленно прозвучало:
— Как? Кто? Кто мертвый?
— Матрос…
— А-а, так ты его убил! — сорвав фуражку с головы Дергачева, тихо сказал старшой.
И снова наступила секунда тяжелого, жуткого молчания.
— Простите! — завыл квартирмейстер.
— Молчать! — рявкнул старший офицер во весь голос. — Под суд пойдешь, разбойник! Показывай — где?
Все бросились вон из кают-компании, торопливо и невразумительно переговариваясь на ходу, а старший офицер отдал распоряжение:
— Доктора позвать. Фельдшеров и санитаров с носилками наверх. Николай Аркадьич! Идите скорее в рубку и доложите о несчастье командиру.
Юный мичман, оправляясь, побежал в рубку, а офицеры тесной толпой поднялись на мостик.
Дергачев, без фуражки, качаясь, шел впереди всех: лицо его налилось кровью и снова стало медным, а глаза точно выцвели. Вдруг он остановился, вздрогнув, растерянно озираясь, приложив руку ко лбу: на месте, где лежал покойник, никого не оказалось, лишь вдали несколько матросов, приготовляясь к чаю, искоса поглядывали на офицеров.
— Где же убитый? — угрюмо спросил старший офицер.
Дергачев тупо посмотрел вокруг.
— Вот тут он… Вот тут…
— Где?
— Должно, убрали… унесли, — бормотал Дергачев и вдруг крикнул, подняв руку к голове:
— Убежал, ваше высокобродье!
Несколько молодых офицеров фыркнули, матросы ухмылялись, а старшой, перекосив физиономию, вцепился обеими руками в грудь Дергачева и, встряхивая его во всю силу, захрипел:
— Что-о? Мертвецы бегают?! Да ты издеваться надо мной!
— Так точно… Я… как это… — пытался он что-то сказать, но не находил нужных слов: они куда-то исчезли, а на язык нелепо просилась песня про акулькину мать, и это было обидно Дергачеву почти до слез.
Весь задрожав от ярости, старший офицер поперхнулся и тяжело закашлялся.
— На каком основании ты побежал в кают-компанию, а не доложил мне первому? — ядовито придрался к Дергачеву вахтенный начальник, прищурив острые, недобрые глаза.
— Умереть не умерла, — шептал Дергачев.
— Ты что губами шлепаешь? — орали на него.
Он глубоко вздохнул и с усилием плотно сжал губы.
Прибежали фельдшер и санитары с носилками; вслед за ними появился доктор, небольшой человечек; на тощем, желтом лице его вместо бороды сердито торчал клочок рыжих волос, серые глаза были неподвижно мертвы. Матросы называли его помощником смерти.
Наконец, переваливаясь с ноги на ногу и шумно пыхтя, поднялся на мостик сам командир. Низкого роста, но несуразно толстый, всегда потный, с распухшим синим лицом, он похож был на разбухшего утопленника. Нервно теребя свою черную бороду и захлебываясь слюной, он еще издали набросился на старшего офицера:
— На корабле убийство! Безобразие! Как вы допускаете это!
Все вытянулись, но стали меньше ростом, незаметнее, и все замолчали.
— Извините, Анатолий Аристархович, что вас побеспокоили, — оправляясь, виновато, негромко заговорил старший офицер. — Вот этот дурак переполох наделал. Но я положительно не могу его понять. Бог знает что говорит…
Он стал кратко докладывать о происшествии.
Чайки, опускаясь, кружились над головами людей низко, как будто тоже желали узнать, в чем дело.
Дергачев, как столб, стоял в стороне и все смотрел на то место, где лежал убитый и теперь исчезнувший человек, — глаза его были сухи, и зрачки расширены.
— Это ты что, а? — обратился к нему командир.
Он встрепенулся, быстро приложил руку к голове и, ничего не отвечая, бессмысленно уставился в лицо начальника.
— Как смеешь отдавать честь без фуражки? — закричал командир.
Дергачев продолжал отдавать честь, пока командир насильно не дернул его руку вниз. Голова его была пуста, словно все эти грозные слова начальства вышибли из него мозг. Он чувствовал лишь одно, что все кругом него качалось и двигалось, как во время сильной бури, а в памяти визжали слова пьяной песни:
Умереть не умерла, только время провела-а…
Матросы, заполнив почти весь мостик, с, любопытством следили за происходившим. От всей души ненавидя «аврального» квартирмейстера, часто их подводившего под ответ начальству, они были довольны, что и над ним наконец стряслась беда.
