— Мы… — Яшка заминается.
— Отвечайте… не бойтесь, — подбадривает судья.
— Мы с Валькой пуляли из рогуль.
— Из чего-о?
— Из рогуль, — смущаясь, продолжает Яшка. — Палка такая с резиной, в нее камень заложишь, а он как треснет!
— Куда треснет? — удивляется судья.
— А куда нацелиться, туда и треснет, — объясняет Яшка и окончательно сбивается, услышав гул сдержанного хохота.
— Так!.. И что же вы сделали, когда увидели, что собака Волк душит соседских кур?
— Так они, товарищ судья, сами лезли к нам на грядки…
— Я не про то! Вы ответьте, что вы сделали, когда увидали, что собака душит кур?
— Мы… так мы когда подошли, то уже Волк убежал.
— А куры были уже дохлые?
— А кто их знает… может, и не дохлые… может, они просто с перепугу обмерли.
— Садитесь… Свидетель Степан Сурков. Верно ли, что ваши куры забрели на чужой огород?
— Они не сами забрели, их нарочно зерном подманили.
— Почему же вы думаете, что подманили?
— Обязательно подманили. А то чего же они на чужой двор пойдут? Что у них, своего нет, что ли?
— Когда вы подобрали кур, то они были уже дохлые?
— Вовсе дохлые… а у одной даже полноги не хватало. Мать как понесла их на базар продавать, то тех двух ничего, а эту третью насилу…
Тут Степан, почувствовав вдруг тычок в бок со стороны сидевшей рядом матери, внезапно умолкает.
Но уже поздно, и судья спрашивает строго и удивленно:
— Так, значит, вы… дохлых кур. продали на базаре?
Степкина мать чувствует, какую оплошность допустил ее сын, и пробует вывернуться:
— Врет он, товарищ судья! Куры только помяты были, а вовсе еще живые; я их, конечно, зарезала и продала.
— Та-ак! — растягивая слова и хитро сощуриваясь, говорит судья. — Значит, вы утверждаете, что зарезали своих живых кур и продали их на базаре… Но позвольте: о чем же тогда может быть иск?
Зал дружно смеется, а Яшка чуть не взвизгивает от удовольствия. Яшка наверняка знает, что Волк задушил кур, но после того как Степка сболтнул, что их продали на базаре, Степкиной матери никак невозможно утверждать, что она продала дохлых кур.
— Ух! — кричит он, через некоторое время выходя из суда. — Наша взяла.
А позади разозленная лавочница говорит тихонько Степке:
— Погоди, вот домой придем, я тебя выдеру, покажу я тебе, как языком брехать! — И, поворачиваясь к Яшкиной матери, она кричит сердито: — А вы скажите своему сорванцу, чтобы он не безобразничал! Утром отворяю кладовку, да так и обмерла — по всему полу ящеры шмыгают. Знаю я, кто это с огорода через окошко напускал.
Но Яшка дергает мать за подол и говорит ей убедительно:
— Не верь, мама! Что я, змеиный укротитель, что ли? Я и сам всех ящеров и змеев хуже смерти боюсь.
XI
В предыдущий вечер Дергач, захватив нанизанную на бечевку козлятину, пустился бежать к «Графскому».
В подвале стоял уже полумрак. Дергач зажег свечу и, кинув кусок мяса всегда голодному Волку, улегся на охапку сена и опять вынул фотографию.
— Так вот он кто! — прошептал Дергач. — А я думал, что это только кличка у него… В эполетах… А теперь до чего дошел человек… Так, значит, это его вся усадьба была…
Дергач сунул карточку в карман и, уложив с собою теплого, плотно закусившего Волка, закрыл глаза.
Под сводами каменного подвала стояла мертвая тишина. Слышно было даже, как колотится равномерно сердце Волка да шуршит под окном на пруду тростник.
Дергач уснул. Спал он крепко, но беспокойно. Во сне он видел пальму, а под пальмой Яшку.
«Иди сюда», — звал Яшка. И вдруг Дергач увидал, что это вовсе не Яшка, а сам грозный налетчик Хрящ стоит и манит его пальцем: «А ну, пойди сюда, пойди сюда… А почему ты захотел быть домушником[17], а зачем ты бросил стремя?»
Дергач хотел крикнуть, но не мог; хотел бежать, но трава заклеила ноги; он рванулся и… открыл глаза.
Волк стоял рядом. Видно было, как зеленоватыми огоньками горели его глаза. Дергач погладил собаку и почувствовал, что каждый мускул ее напружинен и напряжен.
— Ты чего? — спросил Дергач шепотом и, прислушиваясь, уловил где-то далеко вверху еле слышный шорох.
«Это совы гоняются за летучими мышами, — подумал он. — Кто сюда ночью придет. Ложись, Волк, ложись… Никого нет. Мы одни».
И, крепко обняв собаку, он полежал еще немного с открытыми глазами, потом уснул и больше не просыпался до рассвета.
XII
Дергач ответил Вальке, что никакого света он в верхних комнатах не зажигал. Но при этом он так смутился и нахмурился, что это не ускользнуло от глаз мальчуганов.
— Я думаю податься завтра отсюда, — совершенно неожиданно заявил он.
— Куда податься? Зачем, Дергач? Разве тебе здесь с нами плохо?
Дергач помолчал… Видно было, что он колеблется и хочет что-то сказать ребятам.
— Все туда же, — вздохнув, проговорил он. — Дом свой разыскивать. У меня ведь и отец и мать где-то есть. Как был голод, так я потерялся от них возле Одессы, а теперь и не знаю, где они. Думаю в Сибирь, в город Барнаул, пробраться, там где-то у меня тетка есть — она уж наверно адрес родителей знает. Да вся беда только в том, что я фамильи ее не знаю, а знаю, что зовут ее Марьей. Да в лицо немного помню.
— Трудно найти без фамильи, Дергач.
— Трудно, — подтвердил Валька. — Во, возьмем хоть у нас три соседских дома, а и то в них четыре Марьи, ежели не считать даже Маньку Куркину, которой один год, да коз, которых Машками зовут. А как твоего отца фамилия, Дергач?
— Елкин Павел, а меня Митькой раньше звали. Это уже когда я в беспризорники поневоле попал, то там мне кличку дали.
— А почему, Дергач, ты так вдруг собрался уходить?
Дергач опять нахмурился.
— А потому… — сказал он после некоторого раздумья, — что очутился я здесь, убегая от Хряща. Мы на главной линии, на ветке с ним нечаянно столкнулись. Он там был с одним еще, а теперь по некоторым приметам думаю я, что не сюда ли они направлялись тоже.
— Ну и тебе-то что? Что тебе Хрящ, начальник, что ли?
— Хрящ-то? — И Дергач насмешливо посмотрел на Яшку, как бы удивляясь нелепости такого вопроса. — Хрящ ежели поймает меня, то обязательно убьет.
— Да за что же убьет? Разве есть такой закон ему, чтобы убивать?
— У них есть закон.
— У кого — у них?
— У настоящих налетчиков. Я со стремя убежал, на которое они меня поставили… А у них уже так заведено, что кто со стремя самовольно уйдет, того обязательно убивать, как за измену.
— Что же это за стремя?
— Как тебе сказать… Ну, караул… или наблюдатель, которого выставляют возле дома для сигнала, пока грабят. Вот меня Хрящ и поставил, а я убежал нарочно… из-за этого двое тогда сгорели…
— Пожар был?
— Да не пожар… Сгорели — это, значит, попались и в тюрьму сели… Да чего вы стоите, рты поразинув?
— Чудно больно, Дергач, — робко ответил Валька. — И рассказ такой страшный, и слова какие-то непонятные…
— С собаками будешь жить — сам насобачишься. И до чего вредный этот Хрящ! Сколько он ребят смутил, сколько из-за него в исправительных колониях сидят! Эх, и надоела мне эта собачья жизнь! Все равно, ежели хоть не найду своего дома, ото всех сил буду стараться куда-нибудь пристроиться — к сапожнику в ученики либо в подшивалки, — уж где-нибудь, а приткнусь. Да чего тут говорить? — кончил Дергач и тряхнул лохматой головой. — Трудно хоть, но если захочешь, то все-таки на хороший путь вывернешься… Кончим про это разговаривать, побежим лучше на речку пиявок ловить; у Козьего заброда есть страшенные; потом купаться будем, а то чего про горе раздумывать…
Дома мать сказала Яшке:
— А тебя тут отец все разыскивал. Фотографию какую-то, говорит, не брал ли ты.
— Какую еще фотографию?
— Да спроси у него самого. Он в амбаре чего-то роется.
«Вот еще новая напасть, — подумал Яшка. — И на что она ему понадобилась?»
Из амбара вышел отец. Он был засыпан пылью и держал в руках кипу каких-то пожелтевших бумаг.
— Яшенька, — сказал он ласково, — не видал ли ты где карточку с пальмой?
— Видал где-то!
— А ты пойди принеси мне ее…
— Хорошо! — сказал Яшка и направился было в комнаты, но, по дороге вспомнив, что карточка осталась у Дергача в кармане, он вернулся. — Да я не помню уже, папаня, где я ее видел. И зачем она тебе вдруг понадобилась?
— Нужно, милый! А ты вспомни обязательно. Ежели вспомнишь и принесешь, я тебе полтинник подарю.
— По-олти-инник? — расцвел даже Яшка. — А не обманешь?
— Обязательно сразу же подарю.
Яшка исчез, теряясь в догадках, с чего это отец решил так расщедриться. Раньше бывало, гривенник в воскресенье не всегда выпросишь, а тут вдруг сразу целый полтинник.
Он выскочил и засвистал Вальку.
— Валька! Ты не знаешь, где Дергач?
