— И этим давать? — удивился Савва.
— Ну, хотя немного. Бревен сто.
— Ах ты, горе! — Савва почесал затылок. — Тому сто, другому сто, а что мне останется? Сережа, помнится мне, ты был большой противник вести все станицы в одном строю, говорил, что надо приветствовать особо тех, кто выдвигается вперед, — вроде как бы гвардейцев. А теперь и сам подстраиваешь все станицы в одну шеренгу?
— Вот чудак! — воскликнул Сергей. — Да разве ж это одна шеренга? Устьневинцы давно всех обогнали, а за ними пошли все… Какая же это шеренга?
— А электростанция?
— Эх, беда с тобой! Когда ты бросишь об этом говорить?
— Не говорил бы, да зло берет. — Савва горестно покачал головой. — И с детства я тебя не мог понять, и зараз ты для меня загадка… Все тебе мало, все не так. Я уж думаю, Сережа, что если бы тебя избрали председателем крайисполкома, то ты нашу гидростанцию сделал бы не районной, а краевой… А! Как ты думаешь — угадал?
— Возможно, — неохотно ответил Сергей. — Ты у Грачева был?
— Наведывался.
— Ну и что?
— Сплошная неразбериха. Там столько наворочено разного железа и чугуна, что и понять нельзя, что к чему. А Виктор ничего, веселый… Что-то сооружает.
— Люди ему не нужны?
— Не просил… А знаешь, Прохором он очень доволен, да и Грицька хвалит. Электриками, говорит, будут.
— Людей на курсы отправил? — спросил Сергей.
— Люди-то уехали, да и сидят там без дела.
— Почему?
— А ты разве не знаешь? Преподаватель из «Сельэлектро» не приехал… Заболел, что ли… Вчера я был у Кондратьева…
— Новое дело, — Сергей забарабанил пальцами по стеклу. — Вот это, черт возьми, задача! Виктор мог бы помочь. Не хотелось к нему ехать, а придется.
— А вот и родниковцы ползут, — сказал Савва, протирая рукавом стекло. — Ай, ай, ай! Вся станица идет! Валом валит! Пойду встречать, такая моя теперь обязанность.
Когда Сергей подъехал к зданию гидростанции, в машинном отделении шумели голоса: там только что была водружена на фундамент станина турбины, и вокруг нее еще толпились возбужденно-радостные монтажники. Виктор Грачев, в шапке, лихо сбитой на затылок, в новом коричневого цвета комбинезоне, уже испачканном на коленях и на локтях, вытер паклей замасленные руки и подошел к Сергею.
— Погляди, Сережа, какая красавица!
— Да, красавица что надо!
— Очень удобно лежит, — тоном знатока вмешался в разговор Прохор. — Скажу тебе — так лежит, будто специально для этого места делалась!
— А вот это местечко для генератора, — продолжал Виктор. — Поторапливайся, Сережа, с каналом.
— Завтра начинаем, — сказал Сергей. — Там столько собралось народу, что я уже побаиваюсь, как бы за монтажниками не было задержки.
— Об этом ты не печалься. — Виктор посмотрел на голые стропила: — Вот о чем побеспокойся… Под снегом работаем.
— Кровельное железо ждем со дня на день.
— Ну, пойдем погреемся, — сказал Виктор. — Нельзя же гостя держать на холоде.
Они прошли в инструментальную — небольшую пристройку, крытую камышом. Там горела железная печка и было дымно и душно. Всюду лежали то крючья, то медная проволока, то куски кабеля, то алюминиевые шины, то изоляторы — и фарфоровые и стеклянные.
— Виктор, у меня есть разговор посерьезнее и канала и турбины, — начал Сергей, когда они сели у печки и закурили.
— Что такое? — насторожился Виктор.
— Гидростанцию мы строим, а специалистов не готовим.
— Ах, ты вот о чем! — Виктор снял шапку и пригладил пальцами влажные волосы. — Да, без опытных людей не обойтись.
— Выручай, Витя… Срываются у нас районные курсы электриков. Инструктор из «Сельэлектро» обещал приехать и не приехал… Так вот я и пришел к тебе с просьбой.
— Много курсантов?
— Человек тридцать… От каждого колхоза.
— Как же я в район буду ездить? Свою-то работу не брошу?
— Можно перевести курсы в Усть-Невинскую. А занятия будешь вести по вечерам.
— Свою невесту посылаешь учиться? — вдруг спросил Виктор. — Она у тебя девушка бедовая.
— Откуда ты успел ее узнать?
— Во время перевозки турбины познакомились.
— А-а… — Сергей задумался, бросил в огонь недокуренную папиросу и, вспомнив свой последний разговор с Ириной, сказал: — Это ее личное дело…
— А я бы на твоем месте…
— Что — на моем месте! — вспыхнул Сергей. — Брось эти разговоры, не до них! — Сергей побагровел, брови его насупились. — Я прошу тебя, как друга, — помоги!
— А ты, оказывается, злой… Ну, хорошо, я согласен. Только переводи курсы в Усть-Невинскую.
Сергей пожал Виктору руку и хотел уходить. В это время появился с огромным гаечным ключом Прохор.
— Внутренние болты затягивать или подождать? — спросил он, подсаживаясь к огню и грея руки. — Сергей Тимофеевич, все я умею делать — был и пастухом, и молевщиком, и плотником, и сапожником, довелось и печи делать, а на старости лет решил изучить электрическую технику. — Видя на лице Сергея одобрительную улыбку, Прохор обратился к Виктору: — Как ты скажешь, Виктор Игнатыч, будет из меня какой толк?
— А почему же ему и не быть!
— Вот и Прохора надо послать на курсы, — сказал Сергей.
— Я по части теории не мастер. Мне подавай все практически.
Виктор и Сергей рассмеялись.
…Возвращаясь в Усть-Невинскую, Сергей укрыл углом бурки лицо и думал:
«Познакомились на перевозке турбины»… «Она у тебя девушка бедовая»… Это забавно»…
Евсей Нарыжный поехал не в район, как это все предполагали, а к Афанасию Головачеву — председателю соседнего колхоза, с которым издавна находился в приятельских отношениях.
— Да, Евсей, заварил ты кашу на свою голову! — проговорил Афанасий, выслушав торопливый и сбивчивый рассказ друга. — Дело это подсудное. С чем, с чем, а с хлебом шутки шутить нельзя. Ты не маленький и должен был это знать.
— Да я и знаю, но я же без всякого умысла, — сказал Нарыжный, и чертики в его глазах насторожились, не зная, прятаться или пускаться в пляску.
— С умыслом или без такового — это все едино, — рассудительно отвечал Афанасий. — Прокурор об этом тебя спрашивать не станет, а спросит как раз о другом… Есть факт укрытия хлеба? Есть. Так об чем же разговор?
— Но укрытие укрытию рознь, — не подымая голову, проговорил Нарыжный. — Я ж не кулак какой-нибудь, который злостно хоронил пшеницу в землю.
— А какая в том, Евсей, разница — кулак запрятал хлеб или же председатель колхоза? — Афанасий задумался. — Тут различия, как я полагаю, нету: и то и другое против закона.
— Что же мне делать? — Нарыжный поднял голову.
— Поезжай в район. Только ни к кому не заявляйся, а иди к Федору Лукичу Хохлакову.
— Так он же зараз власти не имеет?
— Ну, тогда иди к прокурору, тот власть имеет, — с усмешкой сказал Афанасий. — Иди, как я тебе говорю, к Федору Лукичу и обо всем ему чистосердечно признайся, — Афанасий вынул кисет. — Попроси заступиться. Он хоть зараз и ведает мельницей, а вес в районе по-прежнему имеет…
Нарыжный заночевал у друга и только к обеду вернулся в «Светлый путь». Он не удивился тому, что председателем была избрана Глаша Несмашная.
«У-у, ябеда, дождалась моего горя!» — думал Нарыжный, но в глаза Глаше смотрел добродушно.
Он передал ей печать, которая хранилась в железном сундуке, наглухо прибитом к полу. Дня три не выходил из дому, а когда узнал, что в колхоз приехал следователь, никому ничего не сказал и пешком отправился в район.
Остановился Нарыжный у двоюродного брата, работавшего весовщиком в «Заготзерне». С вечера побрился в парикмахерской и рано утром пошел к Хохлакову в дом.
В этот день Федор Лукич собирался побывать у Кондратьева и поэтому не ушел на мельницу. Когда Нарыжный робко приоткрыл дверь и сказал: «Хозяева дома?» — Федор Лукич, только что умывшись, в галифе и в сапогах, но еще в одной нательной рубашке, просматривал вчерашние газеты.
— А, Евсей Гордеич! — крикнул он. — Заходи, заходи!.. Давно, давно бы тебе пора проведать старика!
— Как твое здоровье, Федор Лукич? — пожимая руку, заискивающе спросил Нарыжный.
— Да что ж здоровье? Старый конь еще стучит копытами! — И Федор Лукич улыбнулся своей мягкой и приятной улыбкой. — Помирать еще не собираюсь.
— Ну и слава богу! — Нарыжный сел на стул. — А как поживаешь, Федор Лукич? Как новая служба?
— Работы я не боюсь, а вот в жизни оборачивается все как-то не так, не по-моему.
— Порядку нету? — спросил Нарыжный, и в глазах его показались веселые искорки.
— Не в том дело. — Федор Лукич отложил газеты. — Газеты к критике нас призывают, а в районе такое повелось, что чуть кого критикнешь, так на тебя сразу чертом смотрят.
— Истинно, истинно.
