Я не знал ни минуты передышки; на меня возложили обязанности виночерпия, я носил пустые кувшины, наполнял их вином и подавал на стол.
Было жарко, утро обещало пасмурную погоду, но потом тучи рассеялись и припекло июльское солнце. Однако солнце сидящих за столом не смутило, никто из гостей с места не двинулся, сидели крепко, хотя от жары и вина все взмокли. Когда солнце стало клониться к закату и спряталось за домом, мне показалось, что двор вздохнул с облегчением.
В этот момент кто-то воскликнул: «Кариаули идут!»
Я стоял у калитки и сразу увидел, как по дороге, приближаясь к нашему дому, шествует семейство Кариаули. Их появление было неожиданным, но я не удивился, улыбнулся и даже обрадовался. Впереди шло старшее поколение. Кариаули-отец в тушинской шапке, в черных брюках и в свободной черной рубашке; большой живот обхвачен тонким поясом с пряжкой. Кариаули-мать была в чихтакопи, широкое скуластое лицо с обеих сторон нежно обрамляли каштановые локоны, а в руке она держала раскрытый старомодный черный зонтик и, казалось, не шла, а тихонько плыла. Кариаули-отец ступал тяжело, и видно было, что он стоит на земле очень прочно.
За ними следом появились сияющие дочки, рыжие, румяные от жары, в пестрых легких платьях. Шеи и руки сверкали белизной. Большие груди колыхались впереди хозяек. Я никогда не видел девиц-дэвов во весь рост. В прошлый раз они сидели за столом и показались мне коротышками. На деле же то, что они были крупными и рыжими, не лишало их своеобразной стройности и привлекательности. Кариаулевой вдовы я не увидел и подумал: наверно, она не пошла с ними. Но когда семейство Кариаули приблизилось к нашему двору, я заметил ее среди дэвов — голова и руки опущены, и вся она как бы уменьшилась, похудела.
Я открыл гостям калитку. Анано пошла им навстречу и пригласила: «Входите, входите, — потом окликнула отца — Сандро, встречай гостей!» Первыми во двор зашли Кариаули-старшие, за ними — Кариаулева вдова, а потом уже девицы-дэвы. Они все осветили своей красой! Обе показались мне чуть смущенными и растерянными, но я не понял, застенчивы ли они вправду или притворяются.
Кончился ритуал приветствий и рукопожатий, и Анано представила Кариаули своего брата. Отец с улыбкой встретил гостей, даже поцеловал руку Кариаули-матери. Я стоял рядом и со стороны наблюдал за церемонией. Секундой раньше я подумал: «Интересно, какое впечатление произведут на отца девицы-дэвы?» И сразу стал свидетелем того, как отец сперва опешил и открыл рот, словно у него вырвалось крайне изумленное междометие. Он застыл и протянул руку Кариаулевой вдове, на нее даже не глядя. Бедный, он глаз оторвать не мог от сияющих золотым светом, как куст азалии, девиц-дэвов… Потом он растаял в улыбке, с почтительностью пожал им обеим руки и неуклюже поклонился.
Он проводил всех пятерых к столу, усадил, велел женщинам, хлопочущим у стола, добавить угощения. Собственноручно налил вновь прибывшим гостям вина и только после этого сел против Кариаули и завел с ними сердечную беседу. Я снова занялся делом и о них забыл, но в суете все же заметил, как Анано исподтишка пристально наблюдает за отцом, который смешил девиц-дэвов и сам от души смеялся…
Потом повторилось то же, что и вчера. Гости разошлись поздно вечером с разговорами и песнями. Кое-кто попытался остаться и продолжить застолье, но поддержки не нашел. Соседи наскоро убрали со стола и перемыли посуду, но теперь отец в мытье посуды участия не принимал — после ухода девиц-дэвов он помрачнел.
Наконец мы снова остались втроем в нашей большой комнате. Мы с Анано сидели за столом, а отец снова ходил взад-вперед по комнате. По сравнению со вчерашним он не был так пьян и выглядел бодрее. Наверное, вчера он устал с дороги и потому опьянел, сегодня же он не спотыкался и не шатался, ходил, засунув руки в карманы, и напевал. Потом неожиданно обернулся ко мне.
— Когда поедем? — спросил он.
Я пожал плечами.
— Кто вас гонит? Останьтесь до конца месяца, ничего не случится, — ответила за меня Анано.
— Нет, нет! — решительно сказал отец. — В Тбилиси нас ждет уйма дел… Если я здесь останусь, меня утопят в вине. Завтра я приглашен к председателю колхоза… кстати, как его фамилия?
— Фидо Квалиашвили.
— Ах да, Фидо Квалиашвили… Послезавтра еще кто-нибудь появится, потом — еще… Нет спасенья!
— А ты не ходи. Ведь не тебе одному опорожнять все деревенские квеври!
— Нет, Анано, нет! — Отец прикурил папиросу прямо от лампы. — Послезавтра едем обязательно!
Было решено остаться еще на один день в деревне и потом ехать в Тбилиси, ибо промедленье смерти подобно. Не говоря о том, что должны же мы были подать документы в какой-нибудь институт.
Я, конечно, радовался возвращению в Тбилиси. Но радовался скорее по старой памяти, поскольку радость эта была «запланирована» мною несколько лет назад. Я посмотрел на Анано, думая, что только она может повлиять на решение отца. Заглянув ей в глаза, я сразу убедился, что Анано подчинится любому желанию брата без слов.
Не скажу, чтобы я противился возвращению в Тбилиси и хотел остаться в деревне. Это была бы ложь. Я мечтал о возвращении в Тбилиси, давно мечтал. Но сейчас — скажу не таясь — я думал, что мне будет трудно остаться с отцом один на один там, в Тбилиси. Пока я не успел наладить с ним отношения, потому и хотел еще ненадолго остаться в деревне, с Анано. Анано была между мной и отцом как мостик и облегчала наше общение.
Тяжело мне было покидать Анано. Во-первых, я к ней привык, а во-вторых, считал, что теперь особенно нужен ей: только я знал о ее думах и тревогах, в целой деревне я был единственным, перед кем она раскрыла свою боль, излила сердце. После нашего отъезда она остается одна-одинешенька, и кто знает, чем грозит ей это одиночество. В последнее время она за меня хваталась как утопающий за соломинку. Рассказанное ею все глубже врезалось в мою память, и я боялся, что, уехав, уже не застану ее в живых. Со временем меня стали мучить ее слова: «Разок еще ты приедешь сюда, вместе с отцом приедешь, когда меня уже не будет на этом свете… Ты приедешь на мои похороны, Озо, и на том спасибо».
Отец высказался — и баста. «Давайте спать, уже пора», — проговорил он, зевая, и ушел в свою комнату на втором этаже, оставив нас с Анано вдвоем. Анано устала от дневных хлопот, ей нужно было отдохнуть. Я молча встал и тоже отправился спать.
Возвращение отца так мне и представлялось. Два дня мы праздновали это событие, у нас в доме собралась чуть ли не вся деревня, много было песен и танцев. Но на душе у меня было муторно, словно все два дня я фальшивил. Не мог я смириться с этой неискренностью, мучили меня угрызения совести.
Я как лег, так и заснул — за целый день порядком устал. Не знаю, сколько я спал. Внезапно меня разбудило конское ржание, я повернулся на другой бок и вспомнил, что видел странный сон (хотя все сны странны).
Не успел я вспомнить и осмыслить сон, как услышал скрип лестницы и осторожные шаги. Я сел в постели и прислушался. Явно по нашей лестнице то ли спускался, то ли поднимался кто-то. Вдруг сердце у меня сжалось — я представил себе отца. Быстро вскочив, я бросился к открытому окну.
Луна еще не зашла, и отца я узнал сразу. Он не спустился, а прямо с нижнего балкона перескочил через перила и бесшумно спрыгнул во двор, один раз оглянулся на дом и двинулся к калитке. Он ступал размеренно, осторожно, а затем исчез в тени тутовых деревьев. Я вылез из окна и стал следить за ним с балкона. Я должен был узнать, куда он идет. Во двор я спуститься не мог, так как светила луна и отец бы меня непременно заметил. С балкона уже ничего видно не было. И как назло ни звука слышно не было, чтобы хоть по шагам понять, в какую сторону он направился — направо ли, налево? Если он пошел направо, то ясно, что он отправился к Маро и что это он был виновником вчерашнего переполоха. Но мыслимо ли после такого шума-гама идти в дом, откуда тебя вчера выпроводили.
Справа, за нашим забором, на углу мелькнула и исчезла знакомая тень. Вчера ночью именно там стояла и наступала на отца группа галдящих женщин. Я опешил — абсурд, да и только. Просто не знал, что делать. Ничего лучшего не придумал, как сесть снаружи на подоконник и равнодушно ждать еще большего шума и скандала, чем вчера.
В это время Анано вышла из комнаты, увидела меня на окне и подошла. Я снова напрягся.
— И ты не спишь? — спросила она.
— Не спится.
— Ляг и заснешь. До рассвета далеко.
— Немного посижу.
— Странная ночь, правда?
Анано, как видно, попыталась отвлечь меня, хотя, почему ночь «странная», я не понял. Я спрыгнул с окна и стал вглядываться в ночь. Словно хотел проверить, вправду ли она странная. Воздух был пронизан лунным сиянием. Звучали голоса ночных насекомых: стрекотали кузнечики, звенели цикады, слышалось множество таинственных звуков. Однако мне было не до них. Я весь напрягся и с минуты на минуту ожидал жуткого взрыва, который не мог не поглотить эти мирные чарующие ночные звуки.
