– Журнал у нас поведет по специальности товарищ корреспондент.
– А! – сказал профессор и весело тряхнул руку Карасику.
Карасика познакомили с семейством. Профессорша очень милостиво улыбнулась журналисту, дочка подарила Карасику благосклонный взгляд и сказала, протянув руку:
– Лада. А мы о вас много слышали. Нам про вас рассказывал ваш друг Димочка Шнейс.
– О, Димочка! – сказала профессорша. – Он у нас в доме совсем как свой. Ужасный шалопай, не правда ли? Но блестящий человек.
– Да, – сказал Карасик.
– Ну, с богом, ни пуха ни пера, – сказал профессор. – Только не резаться. Прошу вас… Что? Впрочем, проси вас не проси, все равно будете гнаться.
– Экипаж по местам, машины на старт! – раздался откуда-то сверху безличный и пресный голос мегафона, голос, никому не принадлежащий, но всех касающийся, вещий, как сама судьба.
Загремел оркестр, глиссерщики попрыгали в машины. Они снимали кепки и надевали шлемы. Стартер поднял свой флаг. Вот она, торжественная минута старта.
Карасик поспешно выгребал из чемодана все самое необходимое и запихивал вещи в принесенный кем-то берестяной баульчик, напомнивший ему детский ботанический короб.
Ужасно унизительно было при всех ворошить свое белье, вытаскивать галстуки, подтяжки.
– Товарищ корреспондент, займите место.
– Есть занять место! – браво ответил Карасик… и, оступившись, свалился в воду, так как освобожденная от пут машина слегка отплыла и между ней и мостками образовался просвет, полный воды.
– Корреспондент за бортом! – закричал кто-то.
– Стоп, отставить! – приказал Баграш.
Все бросились к плоту.
Карасик барахтался и ухватился за борт. Толстый белобрысый глиссерщик, которого звали Фомой, легко втащил его на машину. С Карасика текло и капало. Все смеялись.
– Шляпа! – закричал чей-то женский голос.
Шляпа Карасика, покачиваясь, плыла вдоль плота. Кто-то выловил ее и подал Карасику. Тот машинально надел ее, мокрую, и тотчас сдернул. Но было поздно…
– Чарли Чаплин! – закричали мальчишки сверху.
Карасик готов был разорвать себя на части. Тут он увидел Настю Валежную. Она стояла на нарядной американской машине и, вытянув подбородок, с любопытством глядела на Карасика. Карасик видел, что она кусает губы, чтобы не рассмеяться. Потом вдруг она закрыла лицо руками и присела за каюту. Она понимала, что нельзя смеяться, что сию же минуту надо сделаться серьезной, но ничего не могла поделать с собой.
– Ну ничего, на воде дйржитесь, – сердито сказал Баграш. – Идите, быстренько переоденьтесь и больше таких номеров не отрывайте.
Карасик сбегал в раздевалку, напялил на себя все чужое и, путаясь в длинных штанах, завернув рукава непомерно огромного пиджака, снова появился на мостках.
Все пошло к черту. И как это его угораздило плюхнуться? «Ах, будь я проклят, шляпа несчастная!» – ругал себя Карасик.
Все смотрели на него, улыбались и почему-то отворачивались. Только мрачный механик Бухвостов с завода Гидраэр смотрел на него ненавидящими и презрительными глазами.
Нахлобучив на голову шлем с очками, Карасик в отчаянии влез на свое место.
– Ну, сели? – оглядываясь, спросил Баграш и взялся за пусковую рукоятку стартера. – От вин-та!
Командующий стартом поднял флаг:
– Стартует глиссер Гидраэра!
Стало тихо, так тихо, что Карасик слышал, как прежний мальчишка сказал сверху:
– Гарри Пиль!
– Эй, вы! – закричал вдруг сверху шикарно одетый молодчик, с нагловатым лицом, с подбритыми под бокс висками. – Вы зря большой-то чемодан не берете! Куда голы складывать будете?
Тут наступила очередь смущаться всем глиссерщикам. Все они делали вид, что не слышат насмешливого голоса, что все это вообще не к ним относится.
– Они сухую везут, думают – на воде размочат! – опять закричали сверху.
Все это было непонятно Карасику. Он не знал, что футбольная команда гидраэровцев недавно отчаянно проиграла магнетовцам, вбившим глиссерщикам три сухих, то есть совершенно неотыгранных мяча.
– Максим Осьпич, – умоляюще зашептал механик, – запусти ты скорее!
На глиссере шел традиционный разговор моторного старта:
– Выключен?
– Выключен.
– Контакт?
– Есть контакт…
Грохот, рев, рывок вперед. Мотор, вода и воздух взбеленились. Откинутая в пену и брызги, ушла пристань в. мельканье рук, платков, шляп. Там остался позор Карасика, все там осталось. Начался поход. Началась новая, настоящая жизнь.
Баграш повернул рычаг:
– Полный газ!
Позади вскинулся белый смерч.
– Скорость семьдесят. Старт взят!
– На редан вышел! – кричит сквозь оглушительный скрежет мотора Бухвостов.
На редан – значит машина касается воды лишь в двух местах: уступом днища и кормой. Все остальное в воздухе. Баграш наклоняется над бортом, опускает руку, подводит ее под днище. Потом он показывает руку Карасику – рука сухая. Машина вышла на редан.
– На редан, на редан! – Карасик сам вышел на редан. Он поет какую-то чушь: – Как сказал Шеридан, сам я вышел на редан.
Никто не слышит. Мотор ревет. Вкусный воздух рвется в легкие.
– Видали, как прет? – орет ему в ухо Баграш. – Здтрово!.. А «американец»? Красота!..
Пронесясь под гулким решетчатым сумраком Крымского моста, они прогремели по водоотводному каналу и через шлюз у островка снова вылетели на реку. После тесной канавы река показалась просторной и светлой.
Баграш газанул. Ревущий скрежет мотора оглушил Карасика. Река зеркально гладка, как студень. Карасику мнится, будто он ощущает упругое натяжение этой сверкающей плевы. Рой маленьких радуг сопровождает их. Сзади бежит хрустальный столбик взвинченной воды.
Редан высекает из воды искрящиеся выгнутые струи. Два широких водяных крыла. У борта, где сидит Карасик, солнце подсвечивает струю снизу, и хрустальное крыло становится лазоревым, как у сизоворонки.
Ленивое утро выходного дня лежит на берегу. Взволнованная собачонка со всех ног улепетывает по песку. Чайка тяжело пытается уйти от настигающего глиссера. Она висит в воздухе на неподвижных крыльях, ветер сносит ее, и она сползает, скользит по невидимому откосу.
– Хорошо! – кричит во все горло Баграш.
– Хорошо! – орет Карасик.
– А они злы на меня, как собаки!.. – кричит Баграш и подмигивает на сидящих сзади Фому и Бухвостова.
– За что?!
– Вы им не говорите!.. Это я нарочно Настю на «американца» посадил. Теперь наши не отстанут, расшибутся, но не отстанут! И гначки не будет, а то бы непременно гоняться стали. Я их как облупленных знаю.
Так они секретничают во все горло, надсаживая глотки. Но гром мотора плотно законопатил уши и заложил все щели вокруг.
– Они славные! – орет опять Баграш. – Узнаете поближе… Ребята отличные. Культуры бы им набраться только. Не хватает иногда. Вот вы с нами свяжитесь крепче… Люди нам нужны до смерти, да и вам полезно будет! Верно?
Карасик что есть силы мотает утверждающе головой.
– Конечно, – слышит он сквозь неистовство мотора, – а то вы немножко, заметно, небоевитый какой-то…
Но тут в реве мотора происходит какая-то заминка. Мотор дает перебои. Карасик бы ничего не заметил, но у Баграша приподнимается с одной стороны клапан шлема, как ухо у умного пса. Водитель вслушивается в путаницу ревов и тресков. Карасик смотрит на него. Водитель очень худ и мускулист. Типичный человек машинных скоростей, человек точной жизни, где части плотно пригнаны одна к другой. Лицо грубоватое, расплющенный нос уродует его. Но глаза хороши – зоркие, развеселые глаза лоцмана и хорошего товарища. У него цепкие, длинные руки. И по тому, как ведет он машину, как, не глядя, тянется к нужной рукоятке, видно, что человек любит свое дело и знает его до конца.
Фома, перегнувшись через сиденье, что-то кричит под самый шлем водителю. Баграш вслепую спокойно берется за рычажок. Грохот сразу резко спадает, машина делает кивок и, козырнув, как змей, зарывается носом в воду. Глиссер подруливает к берегу. Лопасти винта два раза рубанули воздух и сразу стали неподвижными. Мотор смолк. И Карасику сперва кажется, что он оглох, Мир невероятно тих. Потом возникает звон в усталых ушах, и до слуха Карасика начинают пробиваться шумы оседлой жизни, лай собак и скрип телеги. Он разбирает уже голоса переругивающихся между собой гидраэровцев.
– Жеклеры? – спрашивает Баграш.
– Это тоже надо отметить, – говорит Бухвостов. – Масло какое дали!
Жеклеры промывают в керосине. Все снова усаживаются в машину, запускают мотор – и снова грохот, скольжение, воздух, рвущий ноздри. Карасика смущает нос Баграша. Он старается не смотреть на этот изъян в физиономии командора, но глаза, как нарочно, так и косят сами, куда не надо. Баграш, очевидно, заметил в конце концов это.
