Он фыркнул и вынес чемодан, поставил его и ушел на кухню. Девушка глянула на чемодан и начала бледнеть. Она глядела на открытый замок. Один замок был закрыт, а другой отскочил. Она взяла чемодан за ручку и приподняла его. Господи, какой страх, какое отчаяние отразились на ее лице.
— Там совсем пусто, — пролепетала она.
— Скажите, что там было?
— Туфли были, кофточка, юбка шелковая… — перечисляла она, бросаясь возле чемодана на колени, открывая его, копошась в тряпках. — Поверьте! Господи! Какие мерзавцы! Какие мерзавцы! И сапожек нет!
— Здешние парни? — спросил я, тряся ее за плечо, потому что она уже ни на что, кроме своего чемодана, не обращала внимания. — Здешние?
— Никто другой не мог!
— А бригадир где?
— Не знаю! — теперь она не врала.
— Тащи за мной чемодан, — сказал я и вошел в салон ресторана. Уходить отсюда было нельзя. Надо было следить за этой шпаной. Но кто им мешал давно переправить вещи в другой вагон? И кто им мешал в крайнем случае выкинуть их в окно, если бы они серьезно опасались обыска? Но они знали, что девушка сама задержанная, ей не поверят и вряд ли будут тратить время на розыски ее шмуток. Они все это знали точно. И этим были еще омерзительнее.
Я попытался разбудить спящего на стульях мужчину. Это оказалось безнадежным делом.
Тогда я сказал парням, что сейчас в поезд сядет опергруппа. И что, если они хотят кончить дело в тишине, пускай вернут вещи.
— Вы ее больше слушайте! — сказал парень с перебитым носом. — Разве таким верить можно?
И он говорил правду. Никто, кроме, пожалуй, меня, ей ни в чем бы не поверил теперь. Теперь следовало не верить, а проверять, тщательно и длинно.
— Какие мерзавцы! Какие вы мерзавцы! — все повторяла она. Пожалуй, еще раньше они получили с нее что-то вроде натурной платы за укрытие.
Я взял ее чемодан и повел в служебное купе. Теперь она не совала руки в карманы и не виляла бедрами. И в первом же тамбуре разрыдалась судорожно и безнадежно.
— Отец есть? — спросил я, чтобы отвлечь ее.
— Нет, — рыдала она. — Нет, нет, нет…
— Не реви, — пробовал утешить я. — Вещи найдутся обязательно. За этим я прослежу…
— В тюрьму бы лучше, чем это! — сказала она, кивнув на двери вагона, в котором помещалось служебное купе.
— Зачем ты ездила в Воркуту? — спросил я. Я знал, что только без свидетелей она может выдавить из себя хоть миллиграмм правды.
— К отцу, — сказала она.
— Ты только что сказала, что его нет.
— Я ездила искать его… Он где-то там… И у меня украли деньги, честное слово!
— Тебе хватило бы на билет, если продать шмутки… И зачем тебе было нужно так много вещей? И зачем тебе надо было путаться с бригадиром?
— Я с ним не путалась. Он хотел, но я нет. Лучше в тюрьму, чем это.
Больше она не говорила. Правда, ее больше ни о чем и не спрашивали. Ее ссадили на первой остановке и занялись пломбированием ресторана, а я пошел спать. Но мне муторно было на душе, и потому не спалось. Черт его знает, что я должен был сделать, кому помогать, кому верить и за кого вступаться. И я думал о том, как все быстро и безнадежно запутывается, если даже один человек один раз солжет другим людям. Какая тут начинается феерическая неразбериха!
Уже светало, когда заглянула Аня. Она стала неинтересной мне, но я шепотом, чтобы не разбудить Бориса и других моих попутчиков, спросил о девушке и предложил Ане чай.
Вещи оказались выброшенными из поезда, их подобрали обходчики. Улик против парней из ресторана не было. Бригадира ждало возмездие. Директора ресторана тоже. И Аня была довольна. Она выполнила свой долг главного ревизора. А в чем был мой долг?
— Чего ради вы меня-то впутали в эту историю? — спросил я.
— Вы же писатель, — сказала она. — Мне моряки точно объяснили, что вы писатель. Мне ваша песенка из «Пути к причалу» нравится.
— Я к этой песенке не имею никакого отношения, — сказал я. — И при чем здесь то, что я писатель?
— Вам бы мне отказать стыдно было. Не каждого ночью из постели вытащишь.
— Что сделают с девушкой? — спросил я.
— Вернут вещи, сообщат на работу или в техникум и отправят на все четыре стороны… Мало ее наказывали в детстве. У нас строже, — сказала Аня.
— Где у вас?
— В Осетии. У нас много еще осталось старого. У нас и пережитки есть. Меня первый муж украл, похитил. В горы увез. Прямо с экзаменов в десятом классе. Только через три года я от него удрать смогла… А здесь уж восьмой год живу. Муж у меня военный летчик. И сыну восемь. Хотите, карточку покажу? — И она показала мне карточку доброго круглолицего российского парня в военной форме. И карточку сынишки.
Мне уже хватало впечатлений.
Я рад был, когда показались пригороды Котласа и Аня ушла.
Пожалуй, я впервые почувствовал, что здорово устал за рейс. Дороги требуют напряжения, даже когда не попадаешь в большие шторма.
На верхней койке посапывал капитан с нашего каравана Ижов, очень обходительный, сильно пожилой человек, начавший плавать чем-то ниже юнги еще в середине двадцатых годов. Он проснулся, когда хлопнула дверь за Аней, протер глаза, свесился с полки, глотнул пива из горлышка, сказал:
— Доброе утро, Виктор Викторович! Как спали?
— Хорошо, — сказал я.
— А мне сейчас бабушка снилась, — сказал капитан Ижов. — У моей бабушки было имение недалеко от лермонтовских Тархан. И однажды великий князь приехал — бабушка хотела имение продать. Так вот, князь посмотрел и покупать отказался. Сказал, что такого имения нет у самого царя и ему, великому князю, оно тоже потому не пристало. И сейчас мне бабушка приснилась.
— Трогательно, — сказал я.
— Бабушка умерла в Швейцарии, — сказал Ижов.
— Еще несколько лет назад о таких вещах молчали в тряпочку, — сказал я.
— Я тоже молчал, — согласился Ижов. — Я прожил трудовую жизнь от киля и до клотика. И хотя мог удрать к бабушке тысячу раз, даже не думал об этом никогда… А теперь жаль стало старушку — одиноко ей помирать было… Внизу есть еще пиво?
Я подал ему бутылку.
— А знаете, какое мне первое поручение было, когда я первый раз на судно пришел? — спросил он, пускаясь в воспоминания. — Гуся капитан приказал отнести его любовнице. Это же в голодные годы было. И вот я марширую по Питеру с гусем, а гусь возле Казанского собора от меня драпанул…
Но это я слышал уже сквозь сон. Сложности российской жизни сморили меня окончательно.
Была тьма и осенняя слякоть в Ленинграде, когда мы вышли из вокзала к стоянке такси, отягченные авоськами с копченым муксуном. Муксун ехал к нашим домашним. Он провисел всю дорогу за окнами вагонов и прокоптился еще больше паровозным дымом.
Разбираясь с машинами и выясняя, кто куда едет, мы как-то даже и не попрощались толком, хотя здорово привыкли друг к другу за перегон.
У меня было паршивое настроение. Не люблю я появляться домой под утро. И недавняя история с девушкой в красном пальто все не отпускала меня. Я думал о том, что мои попытки вмешательства в жизнь всегда бессмысленны и незаконченны, как и эта. Хорошо, что я хоть теперь понимаю это, признался в этом.
Я ехал по пустынному ночному Ленинграду, курил, сидя на заднем сиденье машины, и не мог отделаться от строчек Маяковского, которые бесконечно повторялись в голове: «Море уходит вспять… море уходит спать… море уходит вспять… море уходит спать…» Неужели все люди страдают от таких идиотских штук?..
На пустынном Невском слабо блестели лужи. Моя дорога заканчивалась. Позади остался обычный, спокойный — без происшествий и приключений — перегонный рейс. Наш СТ-760 сейчас торопился за целинным хлебом по огромной реке к Алтаю, туда, где Бия и Катунь, сливаясь, дают начало Оби, а может быть, наш СТ-760 свернет в Иртыш, воды которого катятся к Карскому морю от самой китайской границы. СТ-760 повидает Новосибирск и Омск, Томск и Тюмень, Тобольск и Барнаул. Мы привели его в привольные места. И сделали это хорошо, без аварий и лишних затрат. Приятно, когда работа сделана хорошо. В этом есть утешительное.
Такси выехало к Неве, и у поворота к площади Труда я увидел свою родную набережную. Она пряталась в ранних утренних сумерках за мостом Лейтенанта Шмидта.
Вот круг и замкнулся. Привет тебе, набережная Лейтенанта Шмидта! Рано или поздно, по воде или по суше — я возвращаюсь к тебе. И хорошо бы сейчас выпить с тобой, но мама не любит, когда от меня попахивает при возвращении.
Я видел возле набережной низкие силуэты спящих судов. Это были такие же, как и наши, самоходки. Они стояли в несколько рядов, носом к мостам. И ждали, когда их поведут в Салехард, на Енисей, Колыму или на Лену. Еще о девушке в красном пальто Уважаемый Виктор, здравствуйте!
Заранее прошу прощения, пожалуйста, не удивляйтесь, что пишет Вам незнакомка, но мы немного, даже лично знакомы, правда, не в очень приятной обстановке, но все-таки оно оставило приятное впечатление о Вас.
