Нюра, Нюр! – позвала Люба девушку. – Принеси нам, голубушка… Чего принести-то? – повернулась к Егору.
– Красненького, – сказал Егор, снисходительно поморщившись. – У меня от водки изжога.
– Красненького, Нюр! – Загадочное производила впечатление Люба: она точно играла какую-то умную игру, играла спокойно, весело и с любопытством всматривалась в Егора, разгадал тот или нет, что это за игра?
– Ну, Георгий?.. – начала она. – Расскажи, значит, про себя.
– Прямо как на допросе, – сказал Егор и мелко посмеялся. Но Люба его не поддержала с этим смешком, и Егор посерьезнел.
– Ну, что рассказывать? Я – бухгалтер, работал в ОРСе, начальство, конечно, воровало… Тут – бах! – ревизия. И мне намотали… Мне, естественно, пришлось отдуваться. Слушай, – тоже перешел он на «ты». – Давай уйдем отсюда: они смотрят, как эти…
– Да пусть смотрят! Чего они тебе? Ты же не сбежал.
– Вот справка! – воскликнул Егор. И полез было за справкой в карман.
– Я верю, верю, господи! Я так – к слову. Ну, ну? И сколько же ты сидел?
– Пять.
– Ну?
– Все… А что еще?
– Это с такими ручищами ты – бухгалтер? Даже не верится!
– Что? Руки?.. А-а. Так это я их уже там натренировал… – Егор потянул руки со стола к себе.
– Такими руками только замки ломать, а не на счетах… – Люба засмеялась.
И Егор, несколько встревоженный, фальшиво посмеялся тоже.
– Ну а здесь чем думаешь заниматься? Тоже бухгалтером?
– Нет! – поспешно сказал Егор. – Бухгалтером я больше не буду.
– А кем же?
– Надо осмотреться… А можно малость попридержать коней, Люба? – Егор тоже прямо глянул в глаза женщины. – Ты как-то сразу погнала вмах: работа, работа… Работа – не Алитет. Подожди с этим.
– А зачем ты меня обманывать-то стал? – тоже прямо спросила Люба. – Я же писала вашему начальнику, и он мне ответил…
– А-а, – протянул Егор, пораженный. – Вот оно что… – И ему стало легко и даже весело. – Ну, тогда гоню всю тройку под гору. Наливай.
И включил Егор музыку.
– А такие письма писал хорошие, – с сожалением сказала Люба. – Это же не письма, а целые… поэмы прямо целые.
– Да? – оживился Егор. – Тебе нравятся? Может, талант пропадает… – Он пропел: «Пропала молодость, талант в стенах тюрьмы. Давай, Любовь, наливай. Централка, все ночи полные огня… Давай, давай!»
– А чего ты-то погнал? Подожди… Поговорим.
– Ну, начальничек, мля! – воскликнул Егор. – И ничего не сказал мне. А тихим фраером я подъехал. Да? Бухгалтером… – Егор сам хохотнул. – Бухгалтер… по учету товаров широкого потребления.
– Так чего же ты хотел, Георгий? – спросила Люба – Обманывал-то… Обокрасть, что ли, меня?
– Ну, мать!.. Ты даешь: поехал в далекие края – две пары валенок брать. Ты меня оскорбляешь, Люба.
– А чего же?
– Что?
– Чего хочешь-то?
– Не знаю. Может, отдых душе устроить… Но это тоже не то: для меня отдых – это… Да. Не знаю, не знаю, Любовь.
– Эх, Егорушка…
Егор даже вздрогнул и даже испуганно глянул на Любу: так похоже она это сказала: так говорила далекая преступная Люсьен.
– Что?
– Ведь и правда, пристал ты, как конь в гору… только еще боками не проваливаешь. Да пена изо рта не идет. Упадешь ведь. Запалишься и упадешь. У тебя правда, что ли, никого нету? Родных-то?..
– Нет, я сиротинушка горькая. Я же писал. Кличка моя знаешь какая? Горе. Вот мой псевдоним. Но все же ты мне на мозоль, пожалуйста, не наступай. Не надо. Я еще не побирушка. Чего-чего, а магазинчик-то подломить я еще смогу. Иногда я бываю фантастически богат, Люба. Жаль, что ты мне не в эту пору встретилась… Ты бы увидела, что я эти деньги вонючие… вполне презираю.
– Презираешь, а идешь из-за них на такую страсть.
– Я не из-за денег иду.
– Из-за чего же?
– Никем больше не могу быть на этой земле – только вором. Это Егор сказал с гордостью. Ему было очень легко с Любой. Хотелось, например, чем-нибудь ее удивить.
– Ое-ей! Ну, допивай да пойдем! – сказала Люба.
– Куда? – сам удивился Егор.
– Ко мне. Ты же ко мне приехал. Или у тебя еще где-нибудь заочница есть? – Люба засмеялась. Ей тоже было легко с Егором, очень легко.
– Погоди… – не понимал Егор. – Но мы же теперь выяснили, что я не бухгалтер…
– Ну уж, ты тоже выбрал профессию… – Люба качнула головой. – Хотя бы уж свиновод, что ли, и то лучше. Выдумал бы какой-нибудь падеж свиней – ну, осудили, мол. А ты, и правда-то не похож на жулика. Нормальный мужик… даже вроде наш, деревенский. Ну, свиновод, пошли, что ли?
– Между прочим, – не без фанаберии заговорил Егор, – к вашему сведению: я шофер второго класса.
– И права есть? – с недоверием спросила Люба.
– Права в Магадане. Я правду говорю.
– Ну, видишь, тебе же цены нет, а ты – Горе! Бича хорошего нет на это горе. Пошли.
– Типичная крестьянская психология. Ломовая. Я – рецидивист, дурочка! Я ворюга несусветный. Я…
– Тише! Что, опьянел, что ли?
– Так. А в чем дело? – опомнился Егор. – Не понимаю, объясни, пожалуйста. Ну, мы пойдем… Что дальше?
– Пошли ко мне. Отдохни хоть с недельку… Украсть у меня все равно нечего. Отдышись… Потом уж поедешь магазины ломать. Пойдем. А то люди скажут: встретила – от ворот поворот. Зачем же тогда звала? Знаешь мы тут какие!.. Сразу друг друга осудим. Да и потом… не боюсь я тебя чего-то, не знаю.
– Так… А папаша твой не приголубит меня… колуном по лбу? Мало ли какая ему мысль придет в голову.
– Нет, ничего. Теперь уж надейся на меня.
Дом у Байкаловых большой, крестовый. В одной половине дома жила Люба со стариками, через стенку – брат с семьей.
Дом стоял на высоком берегу реки, за рекой открывались необозримые дали. Хозяйство у Байкаловых налаженное, широкий двор с постройками, баня на самой крутизне.
Старики Байкаловы как раз стряпали пельмени, когда хозяйка, Михайловна, увидела в окно Любу и Егора.
– Гли-ка, ведет ведь! – всполошилась она. – Любка-то!.. Рестанта-то!..
Старик тоже приник к окошку…
– Вот теперь заживем! – в сердцах сказал он. – По внутреннему распорядку. Язви тя в душу! Вот это отчебучила дочь!
Видно было, как Люба что-то рассказывает Егору: показывала рукой за реку, оглядывалась и показывала назад, на село. Егор послушно крутил головой… Но больше взглядывал на дом Любы, на окна.
А тут переполох полный. Не верили старики, что кто-то, правда, приедет к ним из тюрьмы. И хоть Люба и телеграмму им показывала от Егора, все равно не верилось. А обернулось все чистой правдой.
– Ну, окаянная, ну, халда! – сокрушалась старуха. – Ну, чо я
