Взвизгнули тормоза, и самосвал остановился рядом с Оксаной Васильевной. Она испуганно отскочила в сторону.
— Садись, подвезу! — крикнул Марченко из кабины.
— Спасибо, дойду сама. Здесь недалеко.
— Садись. Чего боишься. Не съем...
Он распахнул дверцу. Оксана подумала немного, а затем поднялась в кабину и устроилась на высоком сиденье. Марченко, косясь на округлые колени бывшей жены, дотянулся до дверцы и захлопнул ее.
В кабине чисто, ни пылинки. «Ухаживает за машиной»,— отметила про себя Оксана.
— Возвращайся ко мне. Не пожалеешь! Любое желание исполню... На руках носить буду!..
«Водкой от него несет, — поморщилась Оксана,— а говорил, что капли в рот не берет. К тому же сейчас за рулем...»
— Не стоит об этом говорить, — взглянула мельком на него Оксана. — У меня новая семья... Женился бы ты...
Марченко обогнал машину, которая шла за гранитом, потом свернул на бетонку. Люди по этой дороге не ходили, и машины неслись здесь на повышенной скорости. Еще километр, и дорога пойдет по крутому спуску.
— Конечно, там директор, — с издевкой сказал Марченко,— не то что я — простой рабочий. Шофер. Но, может, и твой директор завтра станет никем. Поговаривают, что снимут. Проворовался... Ну, чего молчишь?..
— Жду, может, что толковое скажешь.
— Где уж нам, темным...
— Останови машину! Я больше не желаю слушать твою болтовню. Мы с тобою развелись. Устраивай свою жизнь сам. Я тебе не мешаю. И ты мне не мешай...
— Нет, ты послушай меня! Послушай!..
— Ну, что еще?
— Значит, на чужом несчастье свое счастье строите? — выдавил сквозь зубы Марченко и весь напрягся.— Не будет этого! Слышишь, не будет! — закричал он, зверея, и нажал на педаль газа. Самосвал помчался еще быстрей.
Смуглое лицо Марченко потемнело, нижняя губа отвисла.
Вдруг он резко повернул руль вправо.
— Что ты делаешь, сумасшедший!—закричала Оксана. — Дочка у нас! Опомнись!..
У нее зарябило в глазах.
Мгновение спустя Марченко сбросил газ, вывернул руль влево, к бетонке, но было уже поздно. Машина стремительно полетела вниз, в лиловую пустоту...
— Так-то оно лучше, — донеслись до Оксаны последние слова ее бывшего мужа.
5
Ребята сидели после обеда на досках, ждали взрыва. Блоки теперь подрывают порохом. Далеко отходить не нужно, осколки дальше двухсот метров не летят. Бригада сейчас сплоченная, дружная. Все их уважают. Полированная плита, наконец, пошла! Сегодня, при вручении бригаде переходящего знамени, читали поздравительную телеграмму самого министра.
Погода улучшилась. Снег растаял, даже ночью теперь землю не подмораживало.
Странная зима на Полтавщине. То снег выпадет в начале октября, то в декабре вдруг потеплеет, и на Новый год — ни снежинки. Так и сейчас. Уже конец ноября, но солнце греет по-весеннему.
Зима на носу, а на строительстве производственных объектов только возводят стропила. Да, поздновато за них взялись. Все было брошено на главный участок — вторичное дробление.
Переходящее Красное знамя развевается прямо в карьере. Вечером его заносят в контору.
Строители — народ веселый. Они тоже пообедали и теперь поют:
Місяць на небі, зіроньки сяють,
Тихо по морю човен пливе.
В човні дівчина пісню співає,
А козак чує, серденько мре...
Хорошо поют. И песня задушевная, широкая, все в ней — и радость, и девичья грусть, и мечта о близком счастье. Старинная песня. Пели ее, наверно, еще наши бабушки и матери.
— Здорово поют! — задумчиво говорит Середа.
На него зашикали: не мешай, мол, слушать. Вскоре зазвучала новая песня, задиристая, бодрая. Ее начали парни:
Колеса диктуют вагонные:
Где срочно увидеться нам?
Мои номера телефонные
Разбросаны по городам.
Потом подхватили девушки:
Заботится сердце,
Сердце волнуется —
Почтовый пакуется груз.
Мой адрес —
Не дом и не улица,
Мой адрес —
Советский Союз.
Песня затихла. Ребята прислушиваются, не запоют ли снова. Но нет, строители принимаются за работу. Они-то в зоне безопасности, и осколки от взрывов их не беспокоят.
Сирена возвестила отбой.
— Как вы думаете, — обращается Середа к Степану Степановичу Бороде, — теперь Григоренко позволит заниматься памятником?
— Приедет, узнаем, — ответил старик.— Должен позволить. План у нас идет. А там — кто его знает...
Все расходятся по своим рабочим местам.
6
— Мерзавец! — простонала Оксана.
В ее голове гремели барабаны. Но боль как-то не чувствовалась.
«Я в больнице! Значит, жива! — догадалась Оксана. Мысль эта пришла не от боли, а от запаха эфира и йодоформа. — Но почему с потолка светят яркие фары? И почему вокруг так много людей?.. Кто-то ощупывает мою голову...» Оксана, стиснув зубы, потянулась рукой к повязке, чтобы немного ее ослабить. И сразу застонала, потеряла сознание.
Когда Оксана пришла в себя, ее руку кто-то держал.
— Падает пульс...
«Это обо мне говорят», — догадалась она.
Ее подняли, положили на операционную каталку. Оксана заколыхалась, словно на волнах; так бывает, когда лежишь в лодке и смотришь в небо, а лодка плывет...
Оксана открыла глаза, яркие фары исчезли. Но люди в белых халатах не расходились. Они смотрели на нее. А один из них внимательно разглядывал рентгеновский снимок, который только что принесла сестра.
— Как себя чувствуете? — спросил врач, смотревший снимок. — Спина как?
— Нормально, — одними губами прошептала Оксана.
— Вы говорите: четвертый и пятый? — обратился врач к одному из ассистентов. — Помогите-ка мне...
Голос его строгий, властный.
Чьи-то руки осторожно повернули Оксану вниз лицом. Согнули и разогнули ногу. Потом сильно нажали твердыми пальцами на позвоночник. Оксана почувствовала страшную боль.
— Пошевелите ногой. Еще... Больно?
— Больно, ой больно... — застонала Оксана.
— Это хорошо, что больно, очень хорошо!..
Врачи продолжали говорить между собой, а Оксана соображала: «Где же Сергей? Почему его нет? Как там девочки? Постой... это же его голос! Сереженька! — прошептала она. — Я знала, ты бросишь все и приедешь. Мне теперь лучше...» Но ее голоса никто не услышал.
7
Троллейбус полупустой. Григоренко сидел и отсутствующим взглядом смотрел в окно. Город к вечеру побелел. Подъехали к Приднепровскому парку. Запорошенные снегом деревья притихли, боясь пошевелиться, чтобы не потерять свой новый, зимний наряд. Но вот парк закончился, появились дома. Они выглядят празднично, нарядно, будто их специально посеребрили. Улицы заполнены людьми. Все радуются выпавшему снегу.
— Гостиница! — объявил водитель троллейбуса.— Следующая — «Дормаш».
«Год назад я устраивал Оксану в эту гостиницу,— вспомнил Григоренко. — Нет, не легким оказался для нас прошедший год!»
Впереди Григоренко сидели две пожилые женщины. Сергей Сергеевич отчетливо слышал их беседу.
— Гляди, птицы садятся на верхушки деревьев; значит, быть морозу! — сказала одна.
— Ну, что было — видели, а что будет — увидим,— ответила собеседница.
Они помолчали. Потом опять заговорила первая:
— Вы слыхали? Жена директора Днепровского комбината упала в карьер. Говорят, она ехала в машине с бывшим мужем...
Григоренко было неприятно слышать этот разговор. Но ничего не поделаешь, на ходу из троллейбуса не выйти.
— Горе одно не приходит. То мать похоронил, то с женой такое несчастье, — сокрушенно ответила вторая женщина. — Да еще вроде с работы должны его снять...
— Свое счастье на чужом несчастье не построишь.
— Что ж ему, всю жизнь одному жить? Да и у нее что за жизнь была? Прежний муж — пьяница... Не слыхали, выживет ли она?
— Говорили, что жива, но в безнадежном состоянии. Доктора от нее не отходят.
Женщины на мгновение снова умолкли.
— А этот бухарик, видать, любил свою жинку, если в карьер с машиной бросился. Надо же, на такое решился!
— Подлец он, раз решился на такое. Дочка ведь у них!
— Да, дети не виноваты. Детей, конечно, жаль.
— Вы думаете, легко будет директору пережить такое?.. Нужно гранитное сердце иметь, чтобы все это выдержать. В прошлом году...
Григоренко встал, прошел к выходу.
«Гм, гранитное сердце!» — повторил он услышанные слова.
Нет, сердце у него не из гранита. И никому не ведомо, сколько он пережил в ту ночь, когда жизнь Оксаны держалась на волоске...
«На чужом несчастье свое счастье строит!..» Нет. Этот упрек Сергей Сергеевич решительно отбрасывает. Его совесть чиста.
