— Я знаю. А потом?
— Ну а потом побачимо. Вообще идея добрая. Хвалю! Это уж точно! — Добудько утопил руку Агафонова в своей горячей ладони. — А як же з гармонею?
— Гармонь в полку вместе со мною будет служить.
— Добре. Що ж, вот мне хорошая смена будэ. — Добудько шумно вздохнул. — Мабуть, пора. Старею…
По загорелому лицу старшины легкой тенью пробежала грусть.
Они распрощались.
Уже издали Добудько крикнул:
— Завтра с командиром роты о вас поговорю! Вам, Агафонов, треба в полковую школу… на младшего командира вчитыся… Это уж точно!
— Спасибо, товарищ старшина!
А в это самое время Селиван Громоздкин сидел в кабине своего бронетранспортера и торопливо сочинял письмо Настеньке. Селиван слышал от фронтовиков, что они писали своим возлюбленным перед самым боем. Пусть и Настенька узнает, что он думает о ней в этот трудный для него и ответственный день. Важно только, чтобы она ни капельки не почувствовала, что причинила ему страшную боль своим замужеством. Это самое важное!
И Селиван, приналегши грудью на баранку, писал:
«Здравствуй, Настасья Спиридоновна!
Ты теперь замужняя, и тебя полагается называть по имени-отчеству. Прослышал я, что вы взяли в зятья моего старого корешка Володьку Гришина. Что ж, поздравляю тебя и твою мамашу: зятек что надо! Он и дров нарубает, и корову напоит вовремя, и плетни подымет, и кормов скотине припасет, и воду будет чалить на ваш огород, только держись. В армии он был радистом, так что в твоей избе скоро радио загоргочет — соседям тошно станет! Вы Володьку только подгоняйте, чтоб не разленился. Пирогами с капустой да с калиной не очень-то закармливайте — разжиреет, как наш кот Васька, и мышей не будет ловить. Пусть впроголодь живет — так лучше, больше гибкости в теле и прытче за коровой будет бегать, а то ведь она у вас непутевая — все в чужой огород норовит. А суженому своему передай, что я ему низко кланяюсь — выручил! Чего доброго, а то б, глядишь, я первый попался на эту удочку. То-то была бы верная женушка: ты за порог, а она уже глазами в других стреляет. Так что спасибо ему от всего солдатского сердца. Вернусь из армии — пол-литра поставлю. А мои слова, какие я тебе сказал, — помнишь, там, у Березового пруда? — всурьез не принимай, я просто пошутил — мало ли чего взбредет в голову, особенно, когда она дурная. У меня к тебе, Настенька, большая просьба: фотокарточку мою, которую я тебе подарил сдуру, порви на мелкие кусочки и выброси. А то супруг твой увидит — еще колотить тебя зачнет, — я ведь знаю Володьку! Заодно порви и мое предыдущее к тебе письмо, какое я из госпиталя послал: там сплошное вранье, ни в какой воде я не тонул и никакого бронетранспортера не выручал, а попал в госпиталь по причине чирьев, или фурункулов, как называет эту паршивую болезнь Петьки Рябова мать. Будешь в бригаде, передавай большой привет ребятам.
Вот и все. Будь здоровая.
Селиван».
Громоздкин прочел письмо раз и два, долго о чем-то думал, морща лоб. Потом не спеша свернул его, вложил в конверт. Написал химическим карандашом адрес. Опять долго думал. Сунул конверт куда-то за спинку сиденья. Затем вновь достал его оттуда.
В это время и приблизился к нему Иван Сыч.
— На беседу всех собирают. Подполковник Климов к нам пришел! — сообщил Сыч. — А ты чего забился в кабину? До наступления еще целый час!
— Знаю. Просто так… устал немного…
— А не врешь? Что это у тебя за конверт?
— А тебе какое дело? Отстань от меня!
— Отставать от тебя мне нельзя. Приказано двигаться рядом, — перевел Сыч на другое.
— Ну и двигайся на здоровье.
— А ты чего такой… Черти, что ли, на тебе ездили? Слова нельзя сказать.
— А ты говори умные слова.
— Откуда я их возьму? Занял бы у тебя, но ты и сам ими не богат.
— Отстань, Иван, не до тебя!
— А вот не отстану! Не хочу, чтоб перед самым «боем» ты ходил злым!..
— Ладно, ладно.
— Что «ладно»?
Так, не придя к обоюдному пониманию, они и вошли в блиндаж, который уже был битком набит солдатами. В глубине блиндажа, за маленьким походным столиком, сидел замполит Климов и что-то говорил. Громоздкин и Сыч услышали только конец его речи:
— …Так что, товарищи, атомная бомба — вещь очень серьезная. И тут нужно соблюдать строжайшую дисциплину… Только в этом случае вы обезопасите себя и выполните задачу… Вы что, Громоздкин, опоздали?
— Так точно, товарищ подполковник!
— Ну не беда. Командир взвода вам расскажет, о чем мы тут толковали. Как вы себя чувствуете, Громоздкин?
— Очень хорошо, товарищ подполковник.
— Бомбы не боитесь?
— Она своя. Чего ж ее бояться?
— Ну а если б чужая?..
— Это чуток похуже…
Климов и все солдаты засмеялись.
— Ну что ж, товарищи, желаю вам боевой удачи. До свиданья! — Замполит посмотрел на солдат добрым своим, всегда успокаивающим взглядом, и всем почудилось, что в блиндаже стало немного светлее.
6
Главный наблюдательный пункт между тем жил напряженной жизнью. По всем рациям передавались последние распоряжения. Все делалось быстро. Лица людей были сосредоточенны. Ни улыбок, ни лишнего слова — ничего, кроме редких, коротких, самых необходимых фраз и жестов.
Но вот что-то произошло. Чеботарев шагнул к рации, и Петру показалось, что генерал немного побледнел. Рябов перевел взгляд на других больших начальников и на их лицах увидел печать озабоченности. Как раз в эту минуту заревела сирена: над древним курганом, где расположился главный наблюдательный пункт, на громадной высоте медленно плыл серебристый самолет. Рябов сообразил, что это тот самый бомбардировщик, стоявший на аэродроме часа два назад. Солдат невольно вздрогнул. Маршалы, генералы, старшие офицеры и все, кто тут был, запрокинув головы, следили за полетом бомбардировщика. «А вдруг из его брюха вот сейчас вывалится эта штука?» — мелькнуло в голове Рябова. Но вот кто-то, должно быть министр обороны, сказал что-то отрывистое, и все, еще более посуровев, разошлись по своим местам. Рядом с министром остались лишь несколько человек, в том числе и тот полковник с непонятными эмблемами, к которому обратился маршал, когда приехал на НП. Рябову было хорошо видно лицо полковника, и Петр сосредоточил на нем свое внимание, словно оно могло отразить все, что тут происходило. Солдат заметил, что полковник был озабочен сильнее других и даже крепко стиснул челюсти, когда кто-то громким голосом сообщил: «Внимание! Бомба сброшена!»
Рябов быстро повернул лицо в ту сторону, куда сейчас глядели все: на ослепительно белом горизонте постепенно вырисовывался огненно-яркий, режущий глаз шар, удивительно напоминающий восходящее где-нибудь на юге солнце. Солдат еще не успел разобраться, что это все значит, как по земле, под его ногами, пошли судорожные волны, и в ту же секунду раздался ужасающий грохот, бросивший оробевшего солдата на дно траншеи. Однако любопытство взяло верх над страхом, и Рябов снова выглянул из укрытия. Теперь на том месте, где только-только пылал огненный шар, до самых небес тянулось белое облако, напоминавшее гигантский шевелящийся живой гриб, необъятная шляпка которого непрерывно меняла свою форму. Казалось, невероятной силы вихрь взлохматил поверхность земли, подняв ввысь миллионы тонн пыли. Грозное облако клубилось, двигаясь в сторону укрывшихся в степи войск и наблюдательного пункта.
Все встревоженно переглянулись.
Петр опять посмотрел на полковника, инстинктивно чувствуя, что там, где находится полковник, происходит сейчас самое главное. И тут он услышал, как министр спросил:
— Вы не ошиблись, полковник? — И он указал на радиоактивное облако. — Вам не кажется, что оно приближается к войскам?
— Этого не может быть, товарищ маршал. Прогноз точный. Сейчас повернет…
— Вы в этом уверены?
— Так точно! — ответил полковник, а по его щекам из-под фуражки двумя струйками стекал пот.
Между тем гигантское облако, клубясь и качаясь из стороны в сторону, продолжало двигаться, не меняя направления. Но вот оно остановилось как бы в раздумье, кучерявясь, покрутилось на одном месте и затем медленно стало уходить назад. Полковник вынул из кармана платок и стал торопливо вытирать лицо.
В это же время далеко впереди что-то протяжно и глухо скрежетало, шипело. Петр понял, что это залпы «катюш».
Грохотали орудия и минометы всех калибров. И все слилось в сплошной, лихорадящий землю, приглушенный расстоянием гул. Люди на НП оживились, лица их стали еще более строги и торжественны — наверное, такими они бывали у генералов и офицеров на фронте, в канун большого дела. А Рябов приглядывался к ним и думал: как же много умных, образованных людей занято тем, чтобы в жестокий наш век уберечь родную землю, отвоеванную такой большой кровью у врагов, обезопасить на тот случай, если б нашлись новые охотники до ее великих просторов. Он уже успел выполнить несколько поручений, сопровождая офицера связи, и теперь, очень довольный собой, пристроился возле адъютанта комдива и зорко наблюдал за всем, что здесь происходило. Генерал Чеботарев несколько раз подходил к рации и, передав какие-то приказания, очевидно полковнику Лелюху, снова возвращался туда, где стояли все генералы и маршалы. По радио и телефонам разговаривали шифром, называли кого-то «товарищ двадцатый» или «товарищ тридцатый», и Петру не верилось, будто можно что-либо понять в этакой кутерьме цифр и условных обозначений.
