— Мороз! Где Мороз?
— Есть Мороз!
Из-за угла, полусогнувшись, выбежал монтер.
— За мной!
Фотиев подтянулся, перевалился на бруствер, покатился к воде. Пули тонко попискивали, попадая в камень, жирно чмокали, плескались в быстром течении.
— Командуй! — крикнул Фотиев. Это относилось к Акулову, и тот понял. Из кармана почему-то вытащил котенка, посадил в угол блиндажа, располагаясь надолго в этом мрачном, сыром помещении. Начальник станции не отступит!
Иван Сергеевич укрылся за камнями на берегу, дожидаясь связиста. Вечернее небо на западе было кроваво-красным. Вода на камнях плескалась тревожно и убаюкивающе, будто бы зализывала раны от чмокающих пуль. И Фотиеву стало не по себе, нервная теплота ударила в глаза. Черта с два! Он вернется в блиндаж... А когда Мороз оказался рядом, он достал из внутреннего кармана конверт, попросил:
— Пошли по адресу. Сам понимаешь когда... — И тут же подумал: «Он что, бессмертен? Почему именно я умру?» Но забрать пакет постеснялся.
А Мороз кивнул рыжей головой, успокоил:
— Обойдется.
Они поползли, держась за провода и маскируясь в камнях. С той стороны били прицельно, кучно... Вот и береговые устои. Фотиев, довольно сопя, вытирал лицо: ушли от прямого обстрела. Жив курилка! Огляделись. Так и есть: перебит провод.
— Давыд Остапович, давай, друг...
На диких камнях берега лежали густые тени устоев. Тонкая травка, пробившаяся из расщелин, мелко дрожала, словно умоляя пощадить ее. И Фотиев досадливо отвернулся. Он стал выбирать кратчайший и более безопасный путь к блиндажу, к подрывной машинке.
Акулову было хорошо видно их. Вот Мороз приподнялся, финкой зачищает провода. Фотиев, крадучись, наблюдает за фашистами. Но что это? Монтер размахнулся, ударил ножом Фотиева в спину...
— Ах, гад!
Захар Николаевич прицелился, выстрелил. Мороз сорвался, вильнул за устой, но вторая пуля догнала его. Скатился головой вниз в воду...
Иван Сергеевич удивленно повернулся, в горячке не разобрался, в чем дело. Что-то липкое, теплое побежало по спине за пояс, помутились глаза. А провод, провод... Иван Сергеевич дотянулся до конца кабеля. Второй, второй... Слабеющей рукой шарил кругом и не находил. Мороз, падая, утащил второй конец в воду. Фотиев свалился по камням в реку. Потоком подхватило его, завертело. Показалась голова в каске, на миг блеснула изношенная подковка сапог... Больше Акулов его не видел.
А немцы уже бежали по высокой потусторонней насыпи, горланили. С «ашей стороны изредка стреляли, но уже не могли задержать, прижать к земле волну рогатых касок...
Акулов выметнулся из дзота: «Что делать?» В траншее визгливо закричал раненый, послышалось клокочущее хрипение, сиплый голос скомандовал:
— Стреляй!
Но выстрел щелкнул одиноко. Немцы уже подбежали к первой ферме, торжествующе что-то орали, шумно трещали автоматы...
В углу завозился котенок, выбежал в полосу света от амбразуры. Он катал щепку, очевидно представляя себе, что это мышь. Акулов как-то сразу решил все и уже поразительно спокойно сунул за пазуху электрическую машинку. Так же не торопясь, расчетливо перебрался через бруствер. Его заметили: с той стороны ударили пулеметы. Пули фьютькали, как дятлы, дробили камень. Акулов пополз к мосту.
Оставалось несколько метров. Еще немного... Только бы не убили... Наконец увидел два провода, подтянул их к себе. Вот и массивный устой. Над головой переплеты железа. Ему видны ноги солдата, спешащего к ящику взрывчатки.
Руки вспотели, плохо повинуются, изодранные об острые камни; наконец-то провода соединены с машинкой. Теперь только повернуть рукоятку...
Уже все небо покрылось закатным багрянцем. И в струящемся свете Захар Николаевич заметил на камнях возле траншеи котенка с задранным пушистым хвостом.
«Прощай, Зоя...» Над головой затопали коваными сапогами. А он с необъяснимым азартом ждал, когда немец наклонится над взрывчаткой. Ну вот и пора!..
Над рекой в сумерках вымахнул высоченный огненный смерч, кинул с бруствера в траншею котенка, завыл диким зверем. Свет его слился с пламенно-красным небом и погас. И более ничего не увидел Акулов, проваливаясь в кромешную темную пропасть.
Поперек реки грохнулись искореженные железные фермы моста, кинув вокруг водоворотные волны и кровавые в закатном свете брызги. Вода взбудо-раженно заклокотала, яростно кинулась грудью на железное препятствие, перегородившее русло. Откатилась, вернулась и ударила с новой силой. Гнутые полосы металла дрожали, но не сдавались. И укрощенные волны огибали частые переплеты, пенясь и затаенно рыча.
А туда, где остался котенок, бежали, пригибаясь и петляя, бойцы. С ходу ввязывались в перестрелку, заполняя пустые боевые ячейки траншей. Из-за домов выглянул танк: султаны взрывов выросли на том берегу.
Осмелевший котенок терся и ласкался у запыленных сапог командира, совсем не страшась выстрелов.
Потом отбежал в угол, притаился, бросился на щепку, словно на мышонка.
Командир взял его на руки. Суровое лицо воина подобрело, усталые глаза налились теплотой. Зазвонил полевой телефон в блиндаже, и командир ответил:
— Закрепились, товарищ генерал!
Поезд, окутанный серым облаком, проскочил дальше, замедляя движение и распугивая лесную тишину грохотом металла. От локомотива во все стороны вырывался горячий пар, что-то шипело. Вода в тендере иссякала: о«а сочилась из самых нижних пробоин. Жизнь паровоза утекала вместе со слабыми струйками.
Палкин очнулся раньше других, потянулся к гудку: из дымного облака раздался хриплый, но еще довольно сильный голос паровоза:
— Жи-и-и-ив!
Машинист попытался что-то сделать для ускорения хода, но, убедившись, что все усилия напрасны, и ничего не видя, крикнул:
— Есть кто живой? Что там видно?
— Дурацкий пар и, кажется, лес кругом.
Демина отплевалась и поднялась с полу.
— Смирнов, где вы?
Павла выбросило на тендер, в уголь. Опомнившись, он осмотрелся: линия железной дороги отошла от переднего края обороны. «Вот и капут, если немцы», — думал он, ощущая замедление хода.
Вдалеке виднелись дома, семафоры.
Это открытие и обрадовало и встревожило Демину. Теперь они могли быть не одни на линии. Вдруг бронепоезд?
— Дотянуть, Трофим Федотыч, до станции.
Палкин с сомнением покачал головой. Обследовали машину. Наткнулись на пробоину в паропроводе. Забили ее березовым колышком.
— Где же наш Мухин? — хватился Палкин.
Павел был на передней площадке, но кочегара не обнаружил.
— Останови поезд. Пойду искать.
Смирнов спустился по лесенке, примеряясь прыгнуть. Трофим Федотович потянулся к рукоятке автотормоза.
Демина моментально оценила обстановку: если, они остановятся, то потом не смогут тронуть поезд с места, закупорят перегон.
— Нельзя! Кровь с носа, а поезд довести до станции, — жестко потребовала она.
Но поезд двигался все тише и тише. Никакие ухищрения машиниста не помогли. Насосы отказывали — воды нет. Это был конец рейса. Смирнов сердито указал Деминой на водомерное стекло:
— Вот умница! Топку так и так тушить. А товарища бросили...
Это было тяжелое обвинение, но Демина промолчала: отчасти помощник машиниста был прав. Ей самой было нелегко на сердце. Мягкостью войны не выиграешь. Ведь Захару тоже было больно отрывать ее от себя. Но он расстался: нужно! И все-таки сердце ныло, горько, надрывно.
С горечью смотрел Палкин вдаль: впервые в жизни он должен бросить состав на перегоне. По традиции машинистов — позорный проступок. Да и товарища потеряли. Но он не порицал Демину: из-за одного, даже очень близкого тебе человека нельзя рисковать жизнью сотен людей. И все же на душе у него было тяжело, больно в груди.
Поезд как-то виновато остановился. Палкин хотел дать сигнал прибытия, но вместо свистка вверху вырвался шумный хрип: давление пара скатилось до нуля. И машинист устыдился такого гудка.
От станции к эшелону спешили люди в военной форме. И от состава к паровозу тоже бежали. Впереди всех — поджарый атлет, громко ругаясь. Он подскочил к Палкину.
— Водовоз! Дать тебе по морде! — заорал верзила, замахиваясь на машиниста. — Завез, сволочь, к немцам!
У Деминой дрожали руки, но она подняла пистолет, чтобы выстрелом вверх испугать беженцев, защитить машиниста от самосуда. Но люди сами оттащили верзилу.
А крикливая жена стрелочника нагнула голову Палкина и поцеловала его в лоб.
Поздней ночью вкатилась на станцию дрезина, Беженцы кинулись к ней за вестями. Зоя искала Акулова, спросила толстого водителя. Тот ответил, что начальник станции с Морозом и комендантом едут где-то на автомашине. Она поняла и поникла и потихоньку пошла в темноту, туда, где натруженно урчали моторы. Крупная горькая слеза выкатилась из самого сердца, плеснулась в глаза.
