Пришли две купеческих семьи, и вслед за ними, кланяясь, не спеша, вошел Никита Захарович с Василисой.
— А где Сережа? — глаза хозяйки беспокойно забегали по лицу Никиты.
— Задержался. Скоро приедет, — тихо ответил он и занял стул.
Василиса Терентьевна поправила кашемировое платье с воланами, и пока хозяйка занималась гостями, она успела осмотреть обстановку гостиной. Бархат, ковры, трюмо с множеством безделушек из кости и ореха, мягкая плюшевая мебель, горки серебра и посуды в старинном буфете, украшенном инкрустациями, — все говорило о богатстве хозяйки. Даже толстый бухарский кот, растянувшийся на подоконнике среди цветов, как бы подчеркивал довольство дома Видинеевой. Дарья Петровна, по случаю поминок мужа, оделась в черное платье из тяжелого шелка, которое выгодно оттеняло белизну ее лица и шеи.
Сергей пришел, когда уже закончился молебен и гости усаживались за стол. Стафей, одетый в сатиновую рубаху и плисовые шаровары, стоял за спиной хозяйки. Улавливая незаметные для гостей знаки Видинеевой, глухонемой слуга выносил из кухни разные блюда. Мясного по случаю великого поста не полагалось. Никита Захарович по просьбе хозяйки угощал мужчин наливками, которых у Дарьи Петровны было в изобилии. Выпил и Сергей. Духовные отцы и купечество к концу обеда, потихоньку расстегнув верхние пуговицы брюк, продолжали опустошать тарелки с рыбой и пирогами. Разговор за столом стал оживленнее. Никита Захарович пил мало и только следил за гостями и хозяйкой. Пьяный дьякон тупо таращил свои круглые глаза на рыжик, поддетый им на вилку, и бормотал: «А-а, попался. Вот я тебя съем. Ам!» — гавкнул он по-собачьи и, напугав сидевшую рядом попадью, ловко подбросил грибочек в рот, зажмурился и провел ладонью по своему пухлому животу.
Наблюдавший за ним Стафей потрогал хозяйку за плечо, радостно замычал и показал на дьякона. Та весело закивала головой и занялась женщинами. Попадья что-то зашипела на ухо своему супругу, беспокойно ворочая маленькой головкой на тонкой шее то в сторону дьякона, то на пустые бутылки, стоявшие перед ним. Протоиерей лениво махнул рукой. По его добродушному лицу было видно, что он привык к выходкам своего дьякона. Первым стал собираться домой богатый мануфактурист Петр Иванович Кочетков. За ним поднялись и остальные гости.
Провожая их к выходу, Дарья Петровна шепнула Сергею:
— Останься.
Молодой Фирсов молча кивнул, и когда Никита Захарович и Василиса поднялись, Видинеева, улыбаясь, сказала: — Сережу я отправлю позднее, он мне нужен по одному делу. — Фирсов погладил жиденькую бородку и покосился на стоявшего к нему спиной сына.
Когда закрылась за стариками дверь, Дарья быстро подошла к Сергею и, положив руку на его плечо, спросила:
— Почему такой пасмурный? Ты не доволен, что остался?
Юноша повернулся к хозяйке и, взяв ее за руки, слегка притянул к себе:
— Дарья Петровна, не хочу тебя обманывать, другая у меня на уме.
— Кто, скажи, кто? — ее губы задрожали и лицо слегка побледнело. — Кто? Ну, говори. — Дарья прижалась к Сергею и, гладя его волосы, ждала ответа.
— Устинья Батурина, дочь ямщика, — тихо сказал Сергей.
На мгновение взгляд Дарьи стал холодным, потом снова потеплел.
— Ты ее любишь? — Юноша молчал. — Любишь?
— Не знаю, — с трудом произнес Сергей и, точно стряхивая с себя какую-то тяжесть, сказал окрепшим голосом: — Выпьем, Дарья Петровна, раз справлять поминки, так лучше по обоим.
— По ком еще? — Глаза Видинеевой настороженно посмотрели на молодого Фирсова.
— По Устинье, — ответил решительно Сергей. — И, подойдя к столу, налил себе большой бокал вина и выпил залпом.
— Ну вот, это дело, — повеселела Видинеева и торопливо наполнила второй бокал.
Доставая икру, она прикоснулась грудью к плечу Сергея, и юноша почувствовал, как им стало овладевать непонятное, одурманивающее чувство. Быстро отодвинув рюмку, он порывисто поднялся и с какой-то незнакомой ему ранее, только что пробудившейся силой грубо обнял Дарью и жадно припал к разгоряченным губам..
…Проснулся он, когда уже было светло. На широкой кровати из красного дерева, под балдахином, разметав по подушке пышные волосы, спала Дарья. Дышала она глубоко и ровно, полуоткрытые припухлые губы манили Сергея, он наклонился и мягко припал к ним. На пышном ковре, катая клубок ниток, играл кот. Приподнявшись на локте, юноша долго смотрел на разрумянившееся лицо Дарьи. Боясь потревожить ее сон, он тихо оделся и вышел из дому.
…Никита Захарович, вернувшись из гостей, долго бродил из угла в угол в своей маленькой комнатке.
— Неужто дурак, проворонит свое счастье, а? Ведь капитал-то какой, миллионщица. Господи, вразуми ты его, — шептал он, ускоряя шаги.
Чутко прислушиваясь, не стукнет ли дверь в комнате Сергея, он продолжал бегать, точно запертый в клетку волк. И лишь когда часы пробили полночь, он немного успокоился и пошел в спальню. Василиса Терентьевна после трех рюмок наливки спала крепко, пожевывая во сне губами. Никита с ненавистью посмотрел на жену и, двинув ее в бок кулаком, привалился к стене.
На рассвете он поднялся на ноги и на цыпочках подошел к дверям комнаты Сергея. Прислушался. Там стояла тишина. Фирсов приоткрыл дверь. Кровать была пуста.
Потирая на ходу руки, Никита зашагал обратно в спальню, зажег лампаду и опустился на колени. Благочестивые старцы Зосим и Савватий угрюмо смотрели с иконы на коленопреклоненного Фирсова. Крестясь на праведников, Никита думал:
— Плохой лак попал, борода-то у Савватия облупилась, на вершок короче стала, чем у Зосима. Надо прошпаклевать. Сергей ночевал у Дарьи, дай бог удачи.
Перекрестившись еще раз, Фирсов поднялся на ноги и облегченно вздохнул.
Перед пасхой, в великий четверг, Устинья вместе с горянскими девушками пошла в городской собор. Когда девушки подошли к храму, с колокольни ударили два раза. Устинья заторопилась.
— Опоздали, девоньки, — поднимаясь на паперть, сказала она подругам, — уже два евангелия прочитали.
Войдя в левый придел, где обычно молились женщины, они протискались через толпу ближе к амвону и, продолжая шептаться между собой, торопливо закрестились. Двенадцать евангелий читал сам протоиерей отец Дометиан. Устинья украдкой стала разглядывать молящихся. Впереди ее стояла какая-то дородная женщина с мальчиком, сбоку старушонка, одетая в старомодное пальто. Взглянув через плечо, девушка изменилась в лице. Недалеко от царских врат она увидела Сергея. Рядом с ним стояла какая-то дама в накинутой на пышные плечи ротонде. Трепетавшее пламя свечей освещало молодое, чуть надменное лицо женщины. Устинья почувствовала, как заныло ее сердце. Вот они опустились на колени, и незнакомка, прижавшись плечом к Сергею, устремила сияющие счастьем глаза на лик нерукотворного Спаса. Через несколько минут юноша помог ей подняться и повернул бледное лицо к Устинье.
«Нет, не узнал, — с горечью подумала девушка и прижала руку к груди. Сердце учащенно билось. — Не узнал, а может быть, чуждаться стал? Богатая рядом стоит. — Но тотчас же разубедила себя. — Нет, была бы не по душе, не искал бы встреч со мной. — К горлу Устиньи подкатил тяжелый ком. — Сергей, Сереженька», — шептала она про себя. Готовая разрыдаться, Устинья уткнулась лицом в платок.
Прозвучал третий удар колокола. В ее душе он прозвучал, как похоронный звон. Девушка опустилась на колени и стала горячо молиться. Но успокоения не было. Стоявшая рядом с ней старушонка внимательно посмотрела на нее и прошамкала:
— Молись, молись, отроковица, слова святого писания облегчают душу и через них тебе будет уготован путь в царствие небесное.
Близко к полночи раздался двенадцатый удар колокола; с зажженными свечами, вделанными в цветные бумажные фонарики, народ стал выходить из собора.
Оберегая слабо трепетавшее пламя свечи от сильной струи теплого весеннего воздуха, Устинья вышла на паперть в надежде встретиться с Сергеем.
Вскоре под руку с незнакомой дамой показался молодой Фирсов. Он что-то оживленно ей рассказывал. Сергей прошел, не заметив Устиньи. Девушка до боли закусила губы и, смешавшись с толпой, спустилась со ступенек паперти. Она видела, как Сергей помог незнакомке подняться на подножку мягкого фаэтона и, усевшись рядом с ней, застегнул полость.
— Трогай, — послышался голос Фирсова. И вскоре фаэтон исчез за поворотом улицы.
Устинья одиноко побрела к своему домику. На улице то тут, то там мелькали сотни зажженных фонариков идущих из собора прихожан. Казалось, по улицам города плыли мерцающие звезды, то исчезая, то снова появляясь. Устинья дошла до дома и, прикрывая рукой огонек, тихо постучала. Дверь открыла мать.
Над Марамышем спустилась теплая апрельская ночь. Шумела река, заливая вешней водой небольшие островки, поросшие березняком и мелким кустарником. На стремнине, точно боясь отстать друг от друга, неслись изъеденные водой и солнцем рыхлые льдины и, натыкаясь порой на каменистый берег, ползли вверх и, падая, рассыпались мелкой шугой. Где-то в выси, в черном, как бархат, небе, мягко перекликались казарки и, рассекая частыми взмахами крыльев густую темень, летели стаи чирков. В торговой слободке чуть ли не в каждом доме светились по-праздничному огни. Изредка мелькали они и на рабочих окраинах.
