Мысль, что через несколько часов уже наверняка буду на своем участке, будоражила меня.
Я лежал и думал: как мне отблагодарить Крамова за сердечный прием, за советы, как объяснить ему, что я счастлив, встретив на своем пути такого человека, как он?
— Спишь, Андрей? — неожиданно спросил Николай Николаевич.
— Нет, нет! — поспешно ответил я.
— Готовишься к бою? Знакомо мне это чувство…
Как я обрадовался завязавшемуся разговору! Только бы он не оборвался…
— Бы, конечно, были на фронте, Николай Николаевич? — торопливо спросил я. — Я видел фото, ведь это фронтовые снимки?
— Да. Первый Украинский, — лаконично ответил Крамов.
— Как я завидую вам! А вот я нигде еще не был, ничего путного не сделал, ничего не видел. А вы уже столько туннелей построили…
— Ну, не так уж много, всего четыре.
— Всего четыре… Шутка сказать! А я? Три раза был на практике — вот и все. А когда вы сражались на фронте, я еще в школе учился.
— Что же в этом плохого? — рассмеялся Крамов. — Я охотно поменялся бы с тобой возрастом.
— А, этот мой возраст! — воскликнул я. — Первые пятилетки, война — все, все прошло без моего участия. Вы, конечно, помните, есть такой роман у Герберта Уэллса. Человек изобрел машину времени. Он мог путешествовать в прошлом, в будущем… Эх, если бы это было возможно…
— Что же тебе хочется увидеть? — спросил Крамов. — Пещерных людей? Картины древнего Рима?
— Что вы, зачем мне древний Рим! Я хочу видеть Октябрьскую революцию и гражданскую войну, хочу видеть, как рос Магнитогорск, как построили когда-то Комсомольск, хочу увидеть Ленина. А из древностей… ну, хотя бы, как рыли подземный ход при Иване Грозном, во время осады Казани. Интересно, какая тогда была техника…
— Ты романтик, Андрей, — усмехнулся в темноте Крамов. — А впрочем, я и сам романтик… У тебя отец, мать живы? — спросил он после небольшого молчания.
— Отца нет. Умер в сорок четвертом. Мы тогда в Сибири были. Мать жива.
— Ну, а друзья, товарищи? Девушка, может быть?
— Девушка?..
Я умолк. Мне трудно было говорить вслух об этом. Да, у меня была девушка. Я любил ее, но никогда не знал, любит ли она меня. Иногда мне казалось, что да, любит, и тогда все ее речи, даже те, в которых нет ни одного слова, близкого слову «любовь», говорили об этой любви…
Но порой мне начинало казаться, что я ошибаюсь, что настоящей любви у нее нет, и тогда я настойчиво спрашивал ее: правда ли это, правда ли, что она не любит меня?
И она отвечала: «Нет, неправда! Я люблю тебя, я всегда люблю тебя…» И слово «любовь» повторялось часто-часто, и тогда я пугался почему-то и улавливал только одно слово, похожее на стук дятла: «Нет… нет… нет».
Впрочем, все это я придумываю сейчас, когда пишу эти строки.
У меня была девушка, и мы любили друг друга. Ее звали Светлана. Мы учились с ней в институте на одном курсе. Год назад мы решили, что по окончании института поедем работать вместе, на одну стройку…
Нет, она не обещала стать моей женой, я не хочу обвинять ее в том, чего не было…
Но мы любили друг друга, любили! И решили работать вместе. Она должна была приехать сюда через несколько дней. Мы договорились, что я пошлю ей телеграмму, как только приеду в Заполярск. И она дала слово, что будет здесь. Я верил в это.
Но странное дело — в ту ночь у Крамова я почему-то не сказал ему о Светлане. Не знаю почему. Вероятно, мне хотелось, чтобы об этом знал только я один. Вот иногда в романах пишут: когда человек счастлив, ему обязательно хочется, чтобы все знали о его счастье. Не думаю. Может быть, ему и хочется, чтобы все знали о его счастье, чтобы все радовались вместе с ним, но о самом счастье рассказывать не надо. Пусть оно будет твое, единственное… Помню, когда я в первый раз поцеловал Светлану, то весь день ходил как во сне, смотрел на людей и думал: «А вы не знаете, не знаете, что со мной произошло сегодня!..»
— Нет, Николай Николаевич, — ответил я, — девушки у меня нет.
— Ну, значит, ты Робинзон, — сказал Крамов.
— Почему?
— Начинаешь новую жизнь свободным, без связей, без обязательств к прошлому, один, сам по себе.
— Нет, что вы, Николай Николаевич, какой же я Робинзон?
— Ну, это я просто к слову. Литературный образ. Ты — из Уэллса, а я — из Дефо. Просто хотел сказать, что ты сам кузнец своего счастья. А теперь давай спать.
И через несколько минут я услышал его спокойное дыхание.
Однако я все еще не рассказал толком, что за туннель собирались мы строить.
За горой, в тундре, находился рудник, в котором добывалась фосфорная руда — сырье для удобрения.
Добытая руда отправлялась по железнодорожной ветке на обогатительную фабрику, а затем, уже в виде концентрата, отгружалась по назначению.
От рудника до фабрики было километров двадцать пять. Ветка шла вокруг подножия горы, отделявшей рудник от фабрики.
Но зимой, которая длится здесь почти восемь месяцев, снежные заносы нарушали работу транспорта. Кроме того, рабочие, обслуживающие железнодорожную ветку, их домики, расположенные вблизи от полотна, подвергались ежедневной опасности быть заваленными снежной лавиной. Что же касается дороги, то она то и дело выходила из строя — снежные заносы, лавины обрушивались на полотно, — и каждый раз требовалось много сил, чтобы восстановить движение.
В такие дни простаивала, оставаясь без сырья, обогатительная фабрика. Простаивали вагоны, поданные на станцию для отгрузки концентрата. На руднике скапливались тысячи тонн руды. Руда лежала под открытым небом, ее заносило снегом.
А потом много дней уходило на то, чтобы восстановить ритм отгрузки. И так до нового снегопада или новой лавины.
Выход был один — прорыть в горе туннель, соединить рудник и фабрику «напрямую», проложить постоянно действующий, гарантированный от заносов и снежных обвалов железнодорожный путь. В дальнейшем предполагалось открыть в этой горе новый рудник. И тогда туннель станет к тому же и основной транспортной артерией нового рудника. Но все это было делом будущего. Сейчас надо было прорубить гору. В этом и состояла наша задача.
…В семь часов утра шофер Василий высадил меня у подножия восточного склона горы, развернул машину и уехал.
Начальник отдела строительства комбината Фалалеев назначил мне здесь встречу в девять утра. Но я упросил Крамова отправить меня сразу же, как только мы проснулись.
И вот я стоял в одиночестве у подножия горы, которую видел недавно с участка Крамова. Здесь она мне показалась еще более черной и неприветливой.
Горы окружали меня со всех сторон — суровый горный мир. Даже освещенные лучами незаходящего солнца, эти голые, почти лишенные растительности горы не казались веселее. Наоборот, розовый отблеск, падающий на вершины, лишь подчеркивал их мрачность.
Завывал ветер. Казалось, где-то здесь, поблизости, скрыт неиссякаемый источник ветра. Ветер гудел и бил мне в лицо то справа, то слева.
Я не видел ничего или почти ничего, что походило бы на строительную площадку. Правда, у подножия горы стоял небольшой дощатый барак и рядом маленькая, наскоро сколоченная хибарка. Но и только. Ни обычных на стройплощадке рельсов узкоколейки, ни каких-либо дополнительных построек, ни вагонеток — ничего, что говорило бы о начале работ.
Внезапно до моего слуха донесся мерный металлический звон. Он возникал где-то за бараком.
Я обогнул барак и увидел странное зрелище. Двое рабочих, сидя у подножия горы, били породу ломами.
Некоторое время, незамеченный, я с молчаливым недоумением наблюдал, как ломы со звоном впиваются в породу.
Скала не поддавалась. Требовалось по нескольку ударов в одно и то же место, чтобы отколоть от нее маленький осколок породы.
— Тяжело долбать, ребята? — громко спросил я.
Рабочие опустили ломы и выпрямили спины. Один из них был в ватнике, в резиновых сапогах, другой — в комбинезоне. Оба они показались мне почти стариками.
— А ты кто такой будешь? Начальство или так? — спросил рабочий в ватнике.
— Вроде начальства, — ответил я.
— Понятно, — сказал рабочий в комбинезоне. — Подержи-ка, товарищ начальник. И он протянул мне лом.
Я взял.
— И мой прими, — сказал второй.
Я бессознательно взял и его лом.
— Ну вот, друг Агафонов Федор Иванович, — проговорил тот, что был в комбинезоне, — теперь инструмент, выходит, мы сдали. Счастливо вам оставаться!
Они начали стряхивать с одежды землю и каменную пыль. Я стоял с ломами в руках, растерянный, не понимая, что происходит. Рабочие, не глядя на меня, прошли мимо.
— Постойте, товарищи, подождите! — крикнул я, бросая наконец на землю эти проклятые ломы. — Куда же вы?
Они неохотно остановились.
— Ждать нам, начальник, некогда, — сказал тот, кого звали Федором Ивановичем, — до поселка еще долго ногами махать.
