— Почему ты так уверена?
— Так ведь это ж Власов, сынок Матрены Дементьевны!
— Ты так говоришь, будто весь мир обязан знать Власова и его мать.
— Алексей Власов — сын моей старой подруги. Башковитый человек, не чета нашему бывшему директору. В деле разбирается, рабочую нужду понимает, недаром в казарме вырос.
— Что ж, все будут рады, если придет настоящий человек,— надоело в прорыве-то сидеть!
Сергей встал, мать удержала его:
— Хоть бы рассказал, как дам, у Толстяковых? Лариса цветет небось?
— У них, по-моему, все хорошо. — Сергей нехотя опустился на стул.— Леонид учится в Бауманском, года через три станет инженером. Милочка ушла из театрального, поступила в Институт иностранных языков...
— Я про Ларису спрашиваю.
— А что про нее рассказывать? Обыкновенная женщина...
— Обыкновенная? Много ты знаешь! Вышла замуж при живом муже, да еще за семейного человека — это, по-твоему, хорошо?
— Ты что-то путаешь, мама. Иван Васильевич пропал без вести еще в сорок четвертом.
— Ничего не путаю, он живехонек.
— Как?.. Этого не может быть, Милочка сказала бы мне!
— Милочка твоя сама ничего не знает... Лариса скрывает от детей, что бросила их отца.
— Ничего не понимаю.
— Не хотела тебе говорить, а скажу. Иван Васильевич вернулся с фронта калекой, и Лариса его не приняла. На что ей муж без рук и без ног?
— Правда?! Мама!
— Я его своими глазами видела и разговаривала с ним.
— Где?
— Под Москвой он, в Доме инвалидов Отечественной войны. В прошлом году, в день Красной Армии, ездили мы туда с подарками от фабкома. Ходим по палатам, разговариваем с инвалидами, подарочки раздаем — вдруг вижу: лежит на кровати человек с высохшим лицом, с меня глаз не сводит. В палате жарко, а он одеялом накрыт, только голова видна. Вроде знакомый, а кто такой — никак не вспомнить. Он сам со мной заговорил: «Здравствуйте, Аграфена Ивановна. Не узнали старого знакомого?» Я так и ахнула — по голосу его узнала. «Здравствуйте, отвечаю, Иван Васильевич. Как же, узнала»,— и подхожу к его кровати... Он до войны работал у нас на фабрике, начальником ремонтных мастерских. Да ты его помнишь. Одно время они с нами по соседству жили. Иван Васильевич частенько заходил к нам — в шахматы с отцом поиграть. Перед войной получили квартиру, в новый дом перебрались.
— Конечно, помню! Я ведь у них часто бывал...
— Так вот, я ему и говорю: «А ведь мы думали, что вы без вести пропали, Иван Васильевич». Отвечает: «Правильно, я сам ей велел, так говорить,— зачем быть в тягость жене и детям? Ведь я не человек теперь. Откиньте одеяло, сами увидите». Приподняла я одеяло-то... такой ужас, что и передать трудно. Ноги отрезаны выше колен, рук нет. И верно, не человек, а обрубок. Хочу заговорить— не могу, голос отнялся. А слезы так и капают. Потом говорю: «Ведь не в пьяной драке, Иван Васильевич, вас так изуродовало, что поделаешь, проклятая война!.. Мой-то совсем .не вернулся. Да не он один!» — «Разве я не понимаю? У каждого свое горе, отвечает, только от этого мне не легче. Видать, моя песенка спета, и незачем тревожить детей. Пусть они живут беззаботно, счастливо. Я Ларисе дал обещание никогда не напоминать о себе». Губы у него задрожали, отвернулся к стене. Потом он взял слово с меня — никому о нем не рассказывать. И до сих пор я ни единым словом не обмолвилась, а сейчас не выдержала — зло взяло на Ларису. Я о ней слышать не могу!..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
После шумной бессонной ночи все на даче были раздражены, сердились из-за каждого пустяка, говорили друг другу колкости.
Лариса Михайловна, еще лежа в постели, устроила мужу сцену за то, что он даже в такой день не счел возможным освободиться пораньше и присутствовать на семейном празднике. Василий Петрович, не найдя в ванной горячей воды для бритья, накричал на Любашу, та обиделась, расплакалась и ушла на кухню. Леонид, работавший на террасе за чертежным столом, нечаянно уронил готовальню и разбудил сестру. Милочка выглянула в окно, обозвала брата неуклюжим медведем, снова легла в постель, но уснуть уже не могла.
От вчерашнего вечера у Милочки остался какой-то неприятный осадок, хотя видимых причин для этого как будто и не было. Ей казалось, что все получилось нс так, как хотелось, и, ложась спать, она несколько раз повторила про себя: «Нехорошо, ах, как нехорошо!» А что нехорошо — сказать не могла... Вот и сейчас — не успела она проснуться, как ее снова охватило чувство неловкости, обиды. Чтобы разобраться в своих ощущениях, она постаралась восстановить в памяти подробности вчерашнего вечера.
«Борис много выпил, болтал лишнее, но все же он молодец — остроумный, умеет держать себя. В нем есть какой-то особый шик, чего нет у многих. А вот Вадим— тот вел себя более чем странно. Пришел чем-то недовольный, после танцев раскис и сидел мрачнее тучи. Когда Лена попыталась расшевелить его, он рассердился и даже крикнул: «Отстань!» Борис никогда не позволил бы себе такой бестактности... Вообще Вадим какой-то неуравновешенный — то веселый, даже развязный, то изображает из себя разочарованного в жизни меланхолика и твердит: «Не понимаю, во имя чего я копчу небо». Может быть, это потому, что Вадим действительно талантлив? Говорят, будто у талантливых людей часто бывают такие смены настроений... Девчата тоже хороши — весь вечер шептались, хихикали. Что еще? Ну да, еще мама... Что такое с ней происходит? Слишком уж она молодится. Придумала себе новую прическу, наряжается в пестрые платья. А уж красится!.. Никонов открыто ухаживает за ней, и она не только благосклонно принимает знаки его внимания, но и сама кокетничает с ним...»
Уставившись глазами в одну точку, Милочка лежала неподвижно. Внезапно она приподнялась, села и шепотом произнесла одно только слово:
— Сережа.
Ну конечно, всему причиной Сережа!.. Ей не следовало держаться с ним так холодно, отчужденно. Он самолюбив, обиделся, ушел и теперь, конечно, появится не скоро, а может быть, и вовсе не захочет ее видеть. И это, конечно, очень жаль. Но какой он все же... простоватый, как одевается! С ним иной раз неудобно появиться где-нибудь. Одна девушка из театрального института, увидев их вместе в парке, сказала на следующий день: «Ну и кавалер у тебя, Милочка! Откуда ты только выкопала такого?..»
Милочка опять легла, даже закрыла глаза, заставляя себя думать о чем-нибудь другом. Но Сергей не выходил у нее из головы. Разве легко забыть школьные годы, проведенные вместе? Встречи в парке, недосказанные слова, легкое пожатие руки и ожидание новых* встреч..., Лучше не думать об этом! Милочка вскочила, накинула халатик и в шлепанцах на босу ногу вышла из комнаты.
Небо было затянуто облаками, день опять выдался ненастный. В доме все ходили надутые. Даже Леонид, обычно веселый и жизнерадостный, сидел мрачный и неразговорчивый за чертежной доской. Милочка не знала, куда себя деть. Сидеть здесь, видеть кислые физиономии, слушать ворчание матери? Нет, все что угодно, только не это!..
После завтрака, переодевшись, никого не предупредив, Милочка уехала в город.
2
В понедельник утром Василия Петровича разбудил автомобильный гудок. Приехал Ваня. Василий Петрович посмотрел на часы, стоящие на тумбочке,— половина десятого, пора собираться на работу. Он опустил ноги на коврик и сел на край кровати. Сон не принес ему отдыха, не освежил его,—по-прежнему ныла поясница и какая-то тяжесть давила на сердце. Поглаживая левый бок, Василий Петрович осторожно оглянулся. На кровати у противоположной стены спала Лариса Михайловна. Из-под шелкового одеяла виднелась только ее голова с закрученными на бигуди жидкими крашеными волосами. Он поморщился, взял одежду и на цыпочках вышел из спальни. В ванной, по заведенной привычке, он побрился, умылся холодной водой, потом надел костюм и спустился в столовую.
Любаша подала на стол завтрак и ушла. Василий Петрович откинул салфетку, дотронулся до чайника. Опять чуть теплый! Василий Петрович терпеть не мог холодного чая. «Работаешь как вол, а внимания ни на грош,— подумал он, закипая гневом.— Только о себе думают!» Так и не позавтракав, он надел пальто, взял портфель и вышел на крыльцо.
Всю дорогу Василий Петрович молчал. Тщетно словоохотливый Ваня пытался завязать с ним разговор. По всему видно было, что начальник сегодня не в духе. Поджав тонкие губы и нахмурив брови, он откинулся на спинку сиденья и о чем-то напряженно думал. Ваня искоса посмотрел ,.на отечное, хмурое лицо начальника и решил: «Опять поссорились...»
Ваня был уверен, что видит Толстякова насквозь, и все же порой, когда пробовал точно и ясно определить характер Василия Петровича, колебался. На работе начальник главка держал себя уверенно, даже несколько грубовато, любил покрикивать на подчиненных и терпеть не мог, когда ему противоречили. А дома его словно подменяли — тряпка тряпкой, жене боялся слово сказать поперек. «Иди, разберись, почему такое бывает с людьми», — размышлял Ваня. Тряхнув головой, прибавил газу и обогнал ехавший впереди грузовик.
