Федя осуждал Игоря с детской горячностью и прямотой. Он доказывал ему, что это поступок изнеженного, самовлюбленного барчука, которому нет дела до окружающих. Он возмущался, что одноклассники и учителя могли упрекнуть родителей и друзей Игоря за то, что те не сумели направить его по верному пути.
Игорь презрительно скривил губы и сказал, что друзья, на которых он бросает тень своим поведением, могут не считать себя его друзьями… что он не заплачет о таких друзьях.
В тот момент он походил на молодого коня, который, упрямо закусив удила, весь в мыле и пене мчится мимо дороги к опасному обрыву. Так часто случалось: в горячей запальчивости он сознавал, что говорит и делает не то, что надо, но исправить не мог из-за какого-то ложного стыда.
«Глупого, ложного стыда», – писал Игорь в дневнике, лежа на своей верхней полке.
Федя великолепно понимал это состояние друга и советовал :
– А ты в этот момент побольнее стукни кулаком себя в ребро и шепни: «Рыжий черт, не сопротивляйся!»
«Мой главный враг сидит во мне – это и есть тот самый рыжий черт, о котором говорит Федя, – писал Игорь. – Если у подавляющего большинства людей беды приходят извне – у меня они идут изнутри. Как счастлив должен быть Федя. У него все в жизни ясно и просто. У меня же все осложнено и запутано».
За несколько дней дороги Игорь исписал толстую тетрадь в черных кожаных корках.
В конце первого же дня старичок-сосед сказал ему:
– Молодой человек! Спускайтесь-ка с нами чаек попить. Что-то вы без отдыха пишете.
Игорь поморщился, но сдержал «рыжего черта». Он даже послушно спустился с полки и сказал, что ведет записи в дневнике.
Старик, бывший учитель, и без этого признания догадался, что часами пишет юноша, впервые покинув родной город, семью и друзей. А Игоря удивила наблюдательность старика.
Проводник принес на подносе стаканы с чаем, в массивных подстаканниках, с горкой сахарных прямоугольничков в белых бумажках, которые Игорь видел в первый раз.
К столу придвинулась полная девушка. Ее щеки, глаза, губы – все поражало естественной яркостью красок. Она была смешливой и громкоголосой. Девушка возвращалась на родину из Китая. Два года она проработала там в советском посольстве.
Четвертый пассажир отказался от чая. Он лежал на верхней полке, держал в руках газету и дремал. На вопросы отвечал нехотя, односложно и до самой Москвы так ни с кем и не разговорился. Ни веселая девушка, ни всевидящий учитель так и не узнали, кто был этот человек.
Поезд мчался через Уральский хребет. В веселом ритме постукивали колеса. Из открытых купе звучали оживленные голоса, смех.
Игорь и старый учитель стояли в коридоре у окна.
Стекло было приспущено, теплый ветер врывался в душный, раскаленный дневным солнцем вагон, трепал бархатные занавески. Опускались сумерки. Казалось, что в эту пору небо приближается к земле и звуки на земле становятся глуше. За окном бежали могучие сосны. В глубине бора сгущались синие тени.
С юношеским жестокосердием Игорь спросил:
– Порфирий Константинович, вам не скучно жить? Не страшно, что жизнь вот-вот оборвется?
Учитель помолчал, провожая взглядом мелькнувший полустанок: желтый одинокий дом с огородом, рябиновый куст у крыльца.
– Не скучно и не страшно, – сказал Порфирий Константинович. – Сначала я скажу по поводу «не страшно». Видите ли, Игорь, смерть ожидает каждого человека. А меня уже вот-вот. Я это помню все время. Но мне не страшно потому, что я вижу, чувствую всем существом своим общий поток жизни. Я смотрю на себя как на незначительную частичку великой природы на земле. Выбыл один – поток так же устремлен вперед. Люди так же живут, радуются, творят. Вот поэтому мне не страшно. Теперь ответ на ваш второй вопрос: скучно ли мне? Дело в том, что каждый возраст имеет свои радости. Вы должны это помнить. Мне не только не скучно, но даже весело. Вы это должны были заметить. Мою радость портит то, что я не могу больше преподавать в школе. Но я стараюсь быть все время с молодежью. Вот теперь я еду в Москву. Думаете, там у меня сын или дочь? Ничего подобного. Ученик мой бывший, Митюшка Медведев, неожиданно прислал деньги и такую телеграмму: «Купил под Москвой дачу, возражений не принимаю, немедленно выезжайте погостить». Вот я и еду. Мне кажется, в старости скучно тому, кто живет ради себя. Тому, пожалуй, и страшно.
Поезд остановился на маленькой станции. Началась привычная суета. Женщины и подростки тащили к поезду соленые огурцы, жареных кур, горячую картошку. Пассажиры, наскоро осведомившись у проводников, сколько минут стоит поезд, бежали на базар. Там на столах под навесами было все, что может соблазнить пассажира дальнего следования: и соленые грибы, и жареные куры, и варенец с пенками толщиной в палец.
Порфирий Константинович захотел соленых огурцов, которые около вагона держала девочка на капустном листе. Игорь с готовностью помчался исполнять желание старика. Он купил огурцы и хотел уже прыгнуть на подножку вагона, но его остановил проводник.
– Вот разве молодой человек уступит, – сказал он стоящему подле него пожилому мужчине в пижаме, головой указывая на Игоря. – Им и шум, и свет, и боковые полки только впрок.
– В чем дело? – холодно спросил Игорь, уже догадываясь, о чем будет его просить пассажир в пижаме, с таким множеством покупок, что можно было удивляться, как он удерживает в руках свертки, пакеты, бутылки и даже чайник с кипятком.
– Молодой человек, – заискивающе обратился он к Игорю, – к вам у меня превеликая просьба. Еду в плацкартном вагоне с больной женой. Полгода назад мы сына потеряли. Жену лечили внушением, чтобы сон восстановить. Было полегче ей, а теперь, в поезде, она опять сон потеряла. В вагоне нет отдельных купе, ночами молодежь не спит. Шумно. Свет горит. Жена и я на боковых полках. Измучилась она так, что смотреть страшно. Прошу вас обменяться с ней местом. Разницу я доплачу вам…
Игорь представил свое тихое купе, успокаивающий ночной свет. Почему-то вспомнилась мать. Ему захотелось уступить свое место больной женщине. Но в то же время родилась мысль: а почему именно к нему обратились с этой просьбой? Он такой же взрослый человек, как девушка из посольства, как десятки юношей и девушек, едущих с этим поездом. Или он больше всех похож на мальчишку, с которым можно не считаться?
Мысль эта раздражала и ожесточала Игоря.
Тревожные глаза пожилого мужчины смотрели в глаза юноши. Игорь пожал плечами и сказал холодно :
– Почему я должен уступать свое место? Поговорите с другими. Свет клином не сошелся на мне.
Он повернулся и, чувствуя, что опять делает не то, что нужно, легко вскочил на подножку вагона. Неожиданно он столкнулся с Порфирием Константиновичем и в глазах его прочел приговор.
Игорь прошел в свое купе и по рассеянности капустный лист с огурцами положил на свою постель.
Вскоре поезд тихо тронулся. Поплыли мимо опустевшие подмостки базара, деревянные строения маленькой станции, огороды, поля. Снова оживленно заговорили в открытых купе, в коридорах, ритмично застучали колеса и заколыхался уютный, чистый вагон.
Игорь ждал, что Порфирий Константинович пристыдит его. «Педагоги любят читать мораль», – с неприязнью думал он. Но Порфирий Константинович поблагодарил Игоря за огурцы, взял их, положил в сетку.
Туда же он убрал со стола чашку, банки с маслом и вареньем.
Игорь понял, куда собирается старик. Он ушел в другой конец вагона и, красный от стыда, стал наблюдать за своим купе.
Мимо Игоря весело пробежал седой мужчина в пижаме и исчез. Через несколько минут он вышел с чемоданом и сеткой в руках. За ним показался маленький, сгорбленный Порфирий Константинович. Игорь отвернулся к окну и сделал вид, что увлечен пейзажем, хотя в сгустившихся сумерках ничего уже нельзя было рассмотреть.
К ним переселилась суетливая худенькая женщина. Она сразу же разговорилась с Игорем, с девушкой из посольства, познакомилась с пассажирами из соседнего купе. Стало шумно и оживленно. Но Игоря тянуло пойти к Порфирию Константиновичу, поговорить с ним так же откровенно, как говорил он с Федей или с отцом, остаться на его боковой полке, а старика уговорить пойти обратно. Но ничего этого он так и не сделал, а, напротив, на остановках избегал встречи с Порфирием Константиновичем.
Уже недалеко от Москвы Игорь все же встретился с ним у книжного киоска.
– Игорь, дружок, что же вы меня забыли? – доброжелательно спросил старик, заглядывая в лицо юноши.
Игорь молчал. В этот момент он понял, что неприятного разговора, которого он так боялся, не произойдет. Понял он также и то, что старый учитель преподал ему великолепный урок, который он в жизни никогда не забудет.
Стояли жаркие августовские дни. Пахло созревшими хлебами и скошенными травами. Воздух звенел пением молодых птиц, разноголосым ауканьем девчонок, которые по целым дням ползали в молодом сосняке в поисках рыжиков. Все лесные звуки заглушал рокот мотора. Комбайн шел по кромке созревшей пшеницы. И с каждым его заходом несжатое поле становилось у́же.
