Игриво-иронический тон Мировского показался Евгению неуместным.
— Будет дурить, — сказал он. — Пошли вместе.
Мировский согласился без энтузиазма, а когда они вышли на перрон, сморщился и закрыл глаза.
— Что-то мне нехорошо... — сказал он и потер лоб. — Пойду-ка в туалет, освежусь немного...
Он действительно побледнел. Условились встретиться в ресторане. Мировский пошел вдоль перрона, а Евгений направился в ресторан. Хотел заказать чашку кофе, но в зале еще никого не было. Оставаться одному не хотелось. Он осмотрел выставленные в буфете закуски и медленно направился к выходу. Каково же было его удивление, когда в конце перрона он увидел Мировского, разговаривавшего с одним из жандармов. У Евгения замерло сердце. Неужели проверяют документы? Мировский, конечно, заметил его, но не подал вида и продолжал разговаривать с жандармами. Они указывали ему куда-то рукой, что-то объясняли. Наконец Мировский вежливо откланялся и направился к Евгению.
— Понимаешь, — тихо начал он, — когда я шел в туалет, жандармы как-то странно на меня посматривали. Казалось, вот-вот остановят. Тут меня надоумило самому подойти к ним и спросить, не знают ли они, где в городе помещается епископия? Помнишь шофера? Они очень обстоятельно пояснили мне, как туда доехать. Я, конечно, вежливенько поблагодарил и... отчалил. В общем, теперь я с ними уже знаком... Неплохо?
Евгений был доволен находчивостью напарника, и все же его охватило безотчетное беспокойство. От былой самоуверенности Коти Мировского не осталось и следа. Он стал будто ниже ростом, потускнел, наигранная улыбка мелькала на его лице, глаза виновато бегали... «Что с ним происходит?» — подумал Евгений. И только хотел спросить, чем он встревожен, как к станции подошел скорый из Бухареста. На перрон сразу хлынуло много военных, преимущественно офицеров стрелковых и артиллерийских частей. Летчиков было мало.
На вокзале стало шумно. Со всех сторон слышались выкрики продавцов булочек, лимонада, конфет, мороженого... Особенно галдели газетчики. Они наперебой выкрикивали названия газет и статей, восхвалявших победное продвижение немецкой армии в глубь Советского Союза.
— «Универсул»!, «Курентул»!, «Фолькишер Беобахтер»!..
— «Чрезвычайный посол Третьего рейха Манфред фон Киллингер вручил вчера вечером от имени фюрера и германского канцлера Адольфа Гитлера высшую награду августейшему монарху Михаю первому!..»
— «Курентул»!, «Тимпул»! Едицие спечиалэ![6] «Универсул»!
— «Госпожа Антонеску в течение целого часа находилась среди раненых солдат и офицеров!», «Экспорт нефти и зерна в Германию»...
— «Универсул»!, «Курентул»!, «Ултима орэ»!..
— «Тысячи русских пленных за один день!»
— «Грандиозный банкет в королевском дворце по случаю присвоения госпоже Антонеску почетного звания сестры милосердия...»
— «Курентул»!, «Ултима орэ-о»!
Евгений купил газету и, отойдя в сторону, бегло перелистал страницы. Его внимание привлекло сообщение с фронтов:
«Доблестные войска фюрера, преодолевая сопротивление остатков разбитой Красной Армии, заняли Львов, Тарнополь, Минск, Могилев... Колоссальное число пленных! Громадные трофеи! Вождь государства генерал Ион Антонеску вернулся с фронта и выдал первые пособия матерям и женам павших за победу нашего оружия!..»
Евгений сложил газету. Сердце сжала щемящая боль. Что же это происходит? Чем объяснить такое стремительное продвижение немцев? Ему хотелось сделать что-то такое, что сразу стерло бы самодовольство с противных рож, выглядывавших из окон вагонов. Оттуда доносились звуки аккордеона и нестройное пение:
О донна Клара-а,
Я видел в танце тебя,
О донна Клара,
Я видел в ванне тебя!
Евгений подошел к задумчиво стоявшему Мировскому, который одной рукой держал газету, другой тер лоб.
— Слушай, знаешь, что-то мне опять не по себе. Придется все-таки освежиться как следует.
На этот раз Евгений пошел с ним. Может, устал парень или обстановка сказывается? Надо как-то его подбодрить.
Когда они подходили к главному входу в вокзал, навстречу попались жандармы, с которыми Мировский разговаривал на перроне. Вот уже год как обоим не приходилось видеть напыщенных жандармов с широкими белыми аксельбантами, в черных лакированных касках с бронзовыми орлами. Один из них на ходу спросил Мировского:
— Ну как, нашли префектуру? Или еще не ездили?
Мировский пригладил ладонями шевелюру и несколько растерянно ответил:
— Да нет.... Благодарю вас... Мне еще надо в епископию съездить...
Жандарм понимающе кивнул и зашагал рядом со своим напарником. Евгений был очень удивлен: «В какую префектуру должен поехать Мировский?»
Угадывая его мысли, Мировский поспешил объяснить:
— Забыл тебе сказать... Понимаешь, я нарочно у них тогда спросил, где находится префектура. Сделал вид, будто у меня и туда дело есть... Пусть считают меня «своим»....
Евгений ничего не ответил, эта история ему очень не нравилась. «Ни к чему это!» — подумал он. Овладевшее им беспокойство теперь стало еще сильнее. «Хотя бы скорее подошла автомотриса!» — подумал Евгений и решил, что от Мировского больше не следует отходить.
Они вошли в туалет. Запах хлорки ударил в нос. У раковины какой-то плутониер[7] старательно причесывался. Когда он отошел, Мировский принялся смачивать голову и укладывать свои густые волосы. Евгений наблюдал за ним: движения его были нервными, неуклюжими. Евгений молча помыл руки и вытер их носовым платком. Тут Мировский подошел к нему вплотную и, не глядя в глаза, тихо сказал:
— Слушай, знаешь что... Я... туда больше не вернусь...
— О чем ты? Куда не вернешься?
— Туда, откуда нас послали, понял? — злобно огрызнулся Мировский. Он сразу переменился в лице, выпрямился, жесты его стали четки, определенны, словно до сих пор, сутулясь и жалуясь на головную боль, он только играл какую-то надоевшую ему роль.
Евгений обомлел. «Вот оно что! Мне не доверяют... — подумал он. — Мировскому поручили проверить меня здесь. Как же, за него Смилянный ручался головой! Все ясно...»
Он вспомнил, что застал Мировского и Смилянного в кабинете Гундорова; вспомнил, как Студенцов отослал его из помещения штаба полка, а Мировского, наоборот, вызвал к себе... Горькая обида закипела в груди.
— Послушай меня, останься и ты, — снова начал Мировский, но уже более твердым тоном. Теперь он совсем не походил на парикмахера Котю, всегда услужливого и любезного. — Ты ведь здесь был уже почти летчиком! А у них кем стал? На побегушках! Я всю жизнь мечтал иметь свою парикмахерскую, своих мастеров, а что получилось? Холуем в артели вкалывал! Даже чаевые за свой труд не разрешали брать...
Алексеев неестественно рассмеялся, машинально продолжая вытирать платком уже давно сухие руки
— Брось, Котя, валять дурака! — тихо, но внушительно проговорил он. — Тебе поручили меня проверить?.. Выслуживаешься? Думаешь, я не видел, как ты лебезил перед Смилянным и как он носился с тобою?
Пришла очередь удивляться Мировскому:
— Да нет! Что ты? Я только делал вид, будто вполне лоялен, а на деле выполнял поручения наших... Понимаешь? Наших, отсюда... Ты не беспокойся, меня давно здесь ждут... Вернее, не здесь, а в Яссах... Не веришь?
Евгений выжидающе молчал и, бросая на Мировского недоверчивые взгляды, мучительно искал ответ на вопрос: «Меня проверяет или просто предатель?»
— Что, не веришь? — повторил Мировский. — Тогда идем, я кое-что тебе покажу...
С этими словами он потянул Евгения в кабину.
Тот машинально последовал за ним. Войдя в кабину, притянул за собой дверь и запер на задвижку.
Мировский почему-то стал отстегивать подтяжки, а Евгений с ужасом думал: «Неужели предатель? Это же удар в спину!» Он стоял как пришибленный. Но вот, наконец, Мировский обнажил бедро. Сразу все стало ясно: Евгений увидел эмалевый жетон на узенькой бело-розовой тесемке. Это был тот самый жетон, который агенты румынской тайной полиции — сигуранцы носят обычно под лацканом пиджака и который удостоверяет их принадлежность к королевской охранке. Он хорошо знал эти жетоны. Его кинуло в жар, на мгновение он ощутил невероятную слабость во всем теле. Перед глазами в течение нескольких секунд промелькнула вся его жизнь — вот он курсант авиашколы, потом комсомолец, тюрьма... потом дом, мать, друзья и, наконец, задание, которое хотел выполнить во что бы то ни стало. И вот всему конец! Мировский — тайный агент сигуранцы! Лестью, угодничеством, краснобайством опутал стольких людей... Что же делать? Бежать? Но как это сделать, когда сидишь, как в капкане, и кругом враги...
Показав жетон, Мировский положил его в карман и стал приводить себя в порядок, продолжая убеждать Евгения:
— Опасаться тебе нечего. Ты многое знаешь, расскажешь все и, будь уверен, снова сможешь стать летчиком! Несомненно, всё простят. К тому же и я пришел не с пустыми руками, с моим словом посчитаются, а я поддержу тебя, будь уверен...
