Иные ему в злобе грозили:
— Молчи… Скулы своротим.
— За что? Ты лучше ставь бутылку: научу, как жить.
А люди все поднимались, как поднимаются пески, гонимые бурей, и двигались во все концы страны, каждый за своим, каждый со своей мечтой, одни — чтобы показать свою удаль, другие — за «длинным рублем», третьи — чтобы «мир перевернуть», но все вместе — хотели или не хотели — жили в эту тревожную годину одним:
«Догнать и перегнать Запад».
Кирилл выезжал на перевал каждое утро. Главная цель таких поездок заключалась в том, что здесь, в этой людской каше, он подбирал людей, из общего потока выхватывая способных, даровитых, тех, кто уже имел «вес», и вместе с Богдановым расставлял их по «командным высотам». Так он выхватил Павла Якунина, предложив ему создать бригаду из комсомольцев. Бригаду они назвали «Комсомольской» и, прикрепив к ней инженера-инструктора, поставили ее на кладку коксовых печей. Первые дни над бригадой смеялись не только инструкторы, инженеры, но даже и Богданов, однако вскоре она завоевала на кладке коксовых печей первенство. Так же он отыскал и Наташу Пронину, назначив ее начальником второго участка на торфоразработках. Кирилл взял установку на молодежь.
— Сопляков нагонишь и будешь плакать, — говорил Богданов.
— Ничего. У них головы свежие… а все остальное приложится, — отвечал Кирилл и продолжал подбирать молодежь, не пугаясь давать ей самую ответственную работу.
Было у Кирилла какое-то особое чутье, нюх на людей.
— Я, как гончая, — в шутку говорил он Стеше. — Войду в лес, бегаю, бегаю, все отыскиваю лежку зайца, а как напал на след — не оторвусь. Таких называют въедливыми: возьмет и не отпустит.
— Но ведь и зайцы бывают ушлые: пырснет километров на пять, и не догнать.
— Бывает… бывают и такие… например, Егор Куваев. Но мы их приструним.
Кирилл заносил в особую тетрадку, которую всегда держал при себе за голенищем сапога, фамилии актива. Перед каждой фамилией тянулись графы с вопросами: «Откуда прибыл? Что делает? Как и где живет? Женат или холост? Любит ли музыку? И вообще что любит? Ухаживает ли за кем? Есть ли дети? Не собирается ли жена рожать? Не обижается ли на что?…» Таких вопросов было много. И Кирилл, изучая активиста, ежедневно давал в тетрадке ответы: «Женат. Жена неважнецкая. Злая». Или: «Жена неплохая, но костерит советскую власть. Надо к ней кого-либо послать», и посылал коммунистку или как бы случайно заглядывал в землянку сам, долго беседовал с женой рабочего и снова писал: «Жена отошла, помягчела. Хорошо». И опять писал: «Ухаживает за клепальщицей. Хорошая девушка. Ей надо помочь». Или: «Женат. Жена не сегодня-завтра родит». Или: «Жена родила. Надо что-нибудь послать. И обязательно письмо». И бежал к Богданову, уговаривал его, и они посылали три метра сатину и теплое приветственное письмо.
Тщательно занимался Кирилл и техническим персоналом. За короткий срок выросли четыре каменных дома. В них они с Богдановым разместили инженеров, техников, бригадиров — и это в свою очередь укрепляло его популярность.
— Хороша. Пристяжка хороша, — говорил Богданов, восхищаясь тем, как развернулся Кирилл на строительстве. Он называл его пристяжкой, а себя коренником; и был весьма доволен тем, что теперь, при Кирилле, ему не надо заниматься ни подбором людей, ни «большими мелочами» — бытом, роженицами, больными, клубами и столовыми. Кирилл создал Богданову полную возможность заняться строительством, разработкой планов, передвижкой людей сотнями, тысячами… И Богданов ушел, как он выражался, «в глубь кабинета», просиживал целые ночи над проектами, над устранением технических неполадок, испытанием отдельных агрегатов.
А Кирилл действовал вне кабинета — в котлованах, на стройке доменных печей, на каркасах литейного цеха, на горах, в землянках, в столовых, на перевале, называя такую деятельность «изучением жизни с подошв»… И популярность его росла. Когда он появлялся в горах среди земляных жителей или в недостроенном городе — дети бросали игры, обступали его, жаловались:
— Дядя Кирилл! Дядя Кирилл! Нам барак не дают: играть негде.
— Возьмем барак. Обязательно, — отвечал Кирилл. — И дворец пионеров построим. Непременно. Вы Богданова знаете? Ну, вот на него надо нажать, — и огромный, как слон, шагал, окруженный детворой.
А придя к Богданову, говорил:
— Давай дворец строить. Ребятишкам некуда деваться.
— Денег нет.
— Давай-давай, — напирал Кирилл.
— Чего ты с дворцом пристал! Денег нет.
— Давай-давай. Право же, давай. Найдем деньги… истинный бог. Ты что думаешь, я твои капиталы не знаю?
Все эти и подобные дела Кирилл называл «большими мелочами», но у него были и «главные дела», и они мучили его.
На строительстве металлургического и тракторного заводов работало до сорока тысяч человек. Многие пришли сюда за «большим рублем». И «большой рубль» рвали со всех сторон. Рвали жадно, по-мужичьи, скапливая деньгу, пряча ее в сундучках, за пазухой у «бабы». Конечно, не все такие. Есть другие: квалифицированные рабочие, пришедшие из Ленинграда, Москвы, с Урала, комсомольцы, партийцы. Но те, остальные, — лапотники. И разве обязанность Кирилла и Богданова только в том и состоит, чтобы вовремя построить заводы? Нет. Кирилл пробирался к человеческим душам, и пробирался к ним не сверху, а снизу, как бы подкапываясь под них. До его прихода на завод было только три столовых и те замызганные. Он настоял — и на площадках построили восемнадцать столовых: чистых, с вкусными, но дешевыми блюдами.
— Пусть хорошо едят и не копят деньгу, — говорил Кирилл.
Но этого было весьма мало, чтобы «опрокинуть старую душу». И Кирилл кинулся на другое.
На площадке не было стадиона, и ребята уходили в горы, к землянкам, там буянили, резали друг друга, дрались, выбивали стекла. Кирилл договорился с Наркомздравом, «наплел», что на площадках свирепствует малярия и надо во что бы то ни стало уничтожить озеро. Наркомздрав отпустил средства. Озеро очистили и построили стадион.
Стадион привлек с гор молодежь.
Но и это были только зачатки, «подходы», как говорил Кирилл, а ему надо было сделать что-то такое, что «взорвало бы скорлупу на мозгах». Он хорошо помнил, как вводил сдельщину на «Брусках», как сдельщина толкнула людей, подняла в них дух, восстановила производственную дисциплину. Но разве там, на «Брусках», Кирилл Ждаркин или тот же Захар Катаев и многие-многие работали только ради сдельщины? Разве ими в работе руководило не нечто другое? Стало быть, у людей есть что-то другое, что надо пробудить и направить в нужную сторону. Анализ этого «чего-то другого» Кирилл начал с себя, с Богданова и под конец пришел к такому выводу: если все станут работать так же, как работает Кирилл или Богданов, то нормы перекроются в несколько раз и люди будут жить красивее. А разве комсомольцев сюда, в глушь, в урочище «Чертов угол», пригнала сдельщина?… И он долго копался, искал это «что-то другое» и решил — это «что-то другое» и есть творчество. Вот волну творчества и надо поднять в народе, тогда отпадет охота копить деньгу, отпадет мечта вернуться «восвояси», люди полюбят завод.
С этой целью Кирилл и взял под особое наблюдение Павла Якунина.
О бригаде Павла Якунина вовсю кричали газеты… И сам Павел уже чуточку присмирел, и Кирилл, подметив это, сказал ему:
— Ты, Павел… только ведь ноготок показал. А в тебе целый клад лежит. Докопайся. В нутро залезь. Вот задача — опрокинуть технические нормы.
И с того часа неотрывно следил за Павлом.
Тяжелее всего было Кириллу с «ушлыми», типа Егора — Куваева. Таких тоже было немало на строительстве. Одиночки-кустари, зазнайки, как деревенские гармонисты, — они приносили с собой производственный анархизм, кичливость и косность.
Егор Куваев уже второй месяц пьянствовал в горах. Он прошел «Шанхай», «Васенин ряд», дольше всего задержался в поселке «Распивочно и на вынос»; тут были и гуленые девки и водочное изобилие. И недавно прослышал, что внизу, на строительной площадке, «геройствует Якунин».
— А-а-а! Знаю я его, знаю. Бывало, все по пятачку складывался на выпивку. Вот пойду-ка я с гор, как пророк, и — под ноготь его, — сказал Егор.
— Смотри, ногти не обломай, — предупредили его.
И в этот день Кирилл записал: «С гор сошел Егор Куваев. Величает себя пророком».
Тайны…
Тайны девичьих сердец, юношеских помыслов — что они перед той, какую затаил в себе Павел Якунин? Это она, неожиданно вселившаяся в него, смахнула с его лица смех, вытряхнула веселость, беззаботность, мучает, терзает, доводит до исступления, и иногда он готов обоими кулаками враз грохнуть по своему сооружению, выругаться, как ругается при неудаче отец, и махнуть туда — в горы, развеселить душу, размотать по шинкам грусть несусветную, тряхнуть плясовую в кругу горских парней и разбитных девок.
