Жак сидел за столом под портретами звёзд ринга. Вся маленькая комната была плотно заклеена огромными фотографиями с размашистыми подписями в углах.
— О-ля-ля, Аркадий! Садитесь. Сначала вас нужно посмотреть. Да не стесняйтесь! Раздевайтесь смело. Чудак! Здесь же все свои!
Только сейчас Аркадий заметил в углу низенького плотного человека с перебитым носом.
— Это господин Гастон, наш тренер, от него зависит всё, — Жак многозначительно поднял палец.
Аркадий сбросил пиджак, рубашку…
Гастон внимательно оглядел его, ощупал мышцы.
— Попрыгай, дружок.
Он хлопнул парня по голой спине, улыбнулся, показав пожелтевшие от сигар зубы.
— Пойдёт!
— Теперь, Аркадий, — мосье Жак плюхнулся в кресло, — условия. Гастон будет вас тренировать. Подготовив, выпустит на ринг. Каждый бой — 10 франков. В случае победы надбавка 20 процентов. Через день работать спарринг-партнёром с чемпионами. Это больно, но плата та же, только минус победа. — Жак гулко расхохотался. — Совсем неплохо. А? Не так ли?
Конечно, это было совсем неплохо. Можно жить и рисовать. Можно не думать, чем заплатить завтра за обед.
* * *
Разговор, который состоялся через месяц.
— Шеф, — Гастон присел на край стола, — Аркадий подлинный клад. У него стальные мышцы, великолепный удар, прекрасная подвижность. Этот мальчик будет чемпионом, если с ним поработать как следует.
— Вы так считаете, Гастон? — Жак выплюнул обкусанный конец сигары. — Любопытно. Значит, на нём можно будет заработать?
— Я говорю о другом. Аркадий прирождённый боксёр.
— Бросьте, зачем ему бокс? И зачем мне новый чемпион?.. Но если он хорошо работает… Занимайтесь с ним, дружище. Потом мы его выпустим на ринг. Я думаю, что немного мы заработаем на этом русском.
Гастон кивнул и вышел. Он не любил Жака. Тренер знал, что спорить с хозяином бесполезно. Жак даст парню несколько раз выиграть, заработает в тайном тотализаторе свою тысячу франков, а потом выгонит парня на улицу. А жаль, ведь Аркадий мог стать действительно хорошим бойцом!.. Ну что делать…
Гастон со злобой толкнул дверь в тренировочный зал. Аркадий в борцовском трико самоотверженно лупцевал «грушу».
— Стоп, стоп, — Гастон поднял руку, — хватит, ты весь мокрый, отдохни немного, я тогда покажу тебе, как надо правильно ходить по рингу.
* * *
Старый боксёр был опытным тренером. Через его руки прошёл ни один десяток нынешних звёзд. В боксе для Гастона не было тайн. Он точно знал цену каждому, кто поднимается на ринг. Знал его достоинства, слабости, знал даже букмекерские ставки.
Да, из этого русского может получиться отличный боксёр, настоящая звезда ринга. Кроме того, он порядочен, честен и до дьявола увлечён живописью. Чёрт с ним, с Жаком. Гастон сделает из Аркадия боксёра…
— Жак, чёрт бы вас побрал! Кого вы мне подсунули партнёром? — чемпион Парижа итальянец Горрини был взбешён до крайности.
— В чём дело, Луиджи? — Жак поднял голову. — Оля-ля, кто же вам расквасил губы? Неужели…
— Именно.
— Вам не повезло. Я же предупреждал, что у парня превосходный удар. В следующий раз будьте очень осторожны.
…— Аркадий, ты опять запаздываешь. Крюк правой по корпусу и сразу же левой в голову. Вот так! Ты понял?
— Да, Гастон.
— Начали.
— Так, так, молодец, сынок. Всё, отдыхай…
Утренние тренировки кончались в одиннадцать, а вечером Аркадий выходил на ринг. Да, Гастон не зря тренировал его. Ровно столько времени, сколько нужно. Харлампиев уходил от ударов, подставляя под них литые плечи.
Ах, если бы было можно! Он одним ударом положил бы этих сопящих над его головой чемпионов. Но работа есть работа. В нужный момент Аркадий ложился. Мосье Жак был доволен. Русский оправдал надежды.
Этот бой начался так же, как обычно. Аркадий сидел в своём углу, положив на канаты руки в тяжёлых перчатках.
Противник запаздывал. Зал начинал недовольно шуметь. Аркадий старался не смотреть в зал. Ему казалось, что все сидящие сливались в одно живое, орущее, колышущееся пятно, над которым густыми клубами поднималась сигарная вонь.
Но вот шум усилился. Зал засвистел, зааплодировал.
Из своей раздевалки на ринг вышел противник Аркадия. Они сошлись на середине, пожали руки друг другу. Гонг! Бой. Уходы, нырки, защита. Противник остервенело бил по перчаткам. Удары звонкие, как раз на публику.
Первый раунд. Второй. Ещё четыре впереди, лечь надо в шестом.
В перерыве к Гастону подошёл Жак. Он отвёл тренера в сторону и что-то шепнул ему на ухо. Гастон покосился на Аркадия и кивнул головой.
— Мальчик, ты сможешь положить его в третьем?
— Наверное, а что?
— Так надо, сможешь?
— Смогу.
— Иди.
Наконец-то Аркадию можно будет подраться по-настоящему. Одним прыжком пересёк ринг, встретил противника в углу.
Резко левой по корпусу. Так. Защита у тебя неважная. Теперь правой. Опять пропустил. Главное навязать ему свою манеру боя.
Атака была стремительная. Казалось, что француз потонул в море ударов. Он нервничал. Уходил, никак не мог перейти в контратаку.
Внезапно Аркадий опустил руки. Француз увидел открытую челюсть. Всю силу вложил он в этот удар.
Нырок под руку. Аркадий провёл удар левой в печень, а правой резко крюком в голову.
Раз!
Француз сделал шаг вперёд, покачнулся и рухнул на пол.
Зал молчал. Потом слова рефери «Победил Аркадий Харлампиев» потонули в одобрительном рёве зрителей.
Накинув халат на плечи, Аркадий пробирался к раздевалке. Его хлопали по спине, жали руки. Но он ничего не замечал. Шутка ли, первая победа! Первая настоящая победа!
В раздевалке Аркадия ждал Жак.
— О мой друг, я рад, что не ошибся в вас. Какой темп, какой удар! Поздравляю. Первая победа, день знаменательный. Многие меня не любят, но для друзей Жак не жалеет ничего.
Он достал бумажник, вынул стофранковую бумажку.
— Вот ваш гонорар. Ваш приз. Прощайте, мосье Аркадий.
Жак вышел из раздевалки.
— Дерьмо, — тяжело посмотрел ему вслед Гастон, — жучок, сегодня он заработал на твоей победе минимум три тысячи. Дерьмо.
Комната у Аркадия маленькая. Пять шагов от одного угла до другого. Сколько сегодня за ночь прошагал километров? Мимо окна, из угла в угол.
Пожалуй, нет ничего страшнее боли. Но не той, которую причиняет перчатка противника. Нет. Синяки и разбитые губы — чепуха. У Харлампиева болело сердце от этого позора и унижения. Бокс по-настоящему захватил его. Нет, он не стал обыкновенной машиной, защищающейся и наносящей удары. Нет. На ринге он был творцом, таким же, как за мольбертом. Аркадий любил плести сложные комбинации, опутывать противника, предугадывать его решения. Ах, как это было прекрасно, читать человеческие мысли по движению ног, повороту корпуса, положению рук! За несколько месяцев Аркадий в совершенстве изучил молчаливый язык боя. Теперь и для него не было секретов на ринге. Теперь он точно знал, когда необходимо сжаться в пружину, и — удар короткий, резкий, последний в мачте. Но что он мог сделать? Хочешь учиться — мирись с системой мосье Жака. Да, его хозяин неплохо наживался на боксе. Сборы не были основной статьёй его дохода. Подумаешь, три-четыре сотни франков в день! Пустяк. Главное — тайный тотализатор. Подручные Жака заключали пари со зрителями. Они точно знали, в каком раунде и кто победит. «Бокс-клуб» был далёк от настоящего спорта.
Но ведь был же где-то настоящий честный бокс! Без дельца Жака, без его потнолицых помощников. Был, и о нём много рассказывал Аркадию Гастон. Но пока делать нечего. Контракт. Он тянул Аркадия, как тянет покойника на дно колосник. Ещё целых пять месяцев Харлампиев должен работать на Жака. Целых пять.
Есть деньги — и лавочники начинают смотреть на тебя с уважением. Мадам Николь не скупилась на похвалы свому постояльцу. О, Аркадий честный парень, и её племянник сказал, что он будущий чемпион, значит, скоро к нему поплывут большие деньги! Он будет, как Карпонтье, иметь свою виллу и автомобиль.
Но пока до виллы было далеко. Слава богу, что куплены костюм, пальто и две пары ботинок! И, конечно, краски.
* * *
Гоген. Он был кумиром Аркадия. Он впервые увидел живописца в Москве. В затянутых коврами залах щукинского особняка. Казалось, само солнце жило на его полотнах. Чёрная синева, песок коричневый, как тела таитянок, тяжёлые стены прибоев.
Аркадий очень любил этого необыкновенного художника с руками, пахнущими смолою и красками, с хмурыми глазами и широкой грудью матроса.
После его полотен не хотелось брать кисть в руки, становилось стыдно. И начатая картина казалась подслеповатым ярмарочным лубком, и тогда Аркадий безжалостно смывал краски и заново грунтовал холст и работал, работал, работал.
А мэтр Арну щурил глаз, посмеивался в усы.
