К себе она не позвала. А когда он спросил про сынишку Вовку, резко бросила: «В таком отце он не нуждается». И заплакала: «Одна мука с тобой. Не зря сказали…» Он не успел спросить, что сказали. Ушла.
Эх, Варя, Варя!
Федор прислушался последний раз к утихающему шуму реки и лег на нары. Закрыл глаза, но сон не приходил. Слыша, как реже и слабее бьет волна о борт баржи, и уверившись, что опасность миновала, он снова задумался.
Какой тогда, прошлогодней весной, был вечер? Да вот так же шел дождик, но теплый-теплый. Федор еще подумал: сморчки теперь пойдут.
Легко было на душе: раньше всех провел по Унже большегрузный плот, чуть ли не полукилометровой длины. Не часто такие огромные плоты пускались по бурной, извилистой реке. Начальник вначале побаивался ставить Федора на такое дело. Опыта, дескать, маловато. А он упросил его. И сделал свое. Вот обрадуется Варя!
Только жаль: в спешке не сумел сообщить ей — не выйдет на берег. Но в такой поздний час, да при дожде, это, пожалуй, и ни к чему. Наверное, уже спит. Ничего, дома будет встреча! Вот сейчас, как только буксир пристанет к берегу, он закинет мешок за плечо — и на кручу, к крайнему домику. Постучит, и тотчас же откроется занавеска, раздастся радостный голос:
— Федя!
Обязательно и сынишку разбудит. Вставай, мол, папа приехал. Наш плотогон!
Любила так величать его, высокого и кряжистого, человека той крепкой русской стати, что шла еще от дедов и отцов, бывалых унженских плотогонов. И Федор гордился этим. После смерти отца, старого сплавщика, он один в роду Бочаровых оставался продолжателем этой фамильной профессии. От отца и дом остался ему в наследство.
Ох, как не терпелось Федору скорее перешагнуть через родной порог. Но, подбежав к дому, он увидел: из бокового окна льет на улицу свет, за столом, рядом с Варей, какой-то гость. Кто это?.. Федор остановился в недоумении, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок. Когда гость повернулся к Варе, он узнал: Родька Горелов!
Ах, вот кого она встречает!..
У Федора невольно сжались кулаки. Опять этот красавчик, начальнический сынок, встал на его дорожке. Но что теперь-то ему надо? Ведь Варя сама сделала выбор. Уже три года прошло, как она стала Бочаровой, его женой.
Любит? Не может забыть ее? А-а, пустое. Шашни, и все! Что ему, девок свободных не хватает? Чепуха! Ничего другого Федор не мог сейчас допустить. Да и Варя с тех пор, как вышла замуж, ни разу не заговаривала о Родьке. Все, казалось, было кончено, и он был спокоен за свою судьбу. К тому же Родька вскоре после их свадьбы уехал из сельца в районный городок, откуда только в отпуск наезжал ненадолго домой. Работал он в леспромхозе, и, как доносила молва, им там дорожили. Родькин отец, правда, долго сердился на Варю. Ишь какая: моего сына променяла на простого сплавщика. А тоже еще заносилась: первая певунья на селе. Запоешь теперь у Федора!..
Но в конце концов вроде бы и начальник смирился.
Как же все-таки Родька очутился под его, Федора, крышей? От кого он узнал, что Варя одна, что муж в пути? Но плохо, видно, рассчитал: вот он, Федор, здесь! Раньше срока вернулся! Хватит, помок под дождем, позяб на ветру — пора и в тепло! А непрошеный гостек пусть убирается туда, откуда пришел.
Не мути воду, не ходи по заказанной дорожке!
Но что же Варя? Почему она так рада ему? Вон и чаем угощает. И приоделась — в новом платье, чистенькая, нарядная, веселенькая. А он-то, он как оперился: белая рубашка, черный, старательно выглаженный костюм, пышная прическа. Весь так и цветет и глаз с нее не сводит. Пришел в чужой дом, к чужой жене, и нате вам: шуры-муры. Ишь как обрадовались, забыли даже занавеску закрыть.
Да полно, уж явь ли это, не мерещится ли ему, Федору?
Он шагнул поближе к окну. Отсюда все стало еще виднее. Вот Родька взял Варину руку в свою, заглянул ей в глаза. Она не оттолкнула его, только опустила голову.
— А-а! — вдруг вскрикнул Федор.
Тенью метнулся он к плетню, выхватил палку и с яростью начал крестить окно. Потом, горбясь, бросился на крыльцо, с грохотом проскочил через темные сени и, распахнув дверь в избу, грозной глыбищей навис над порогом.
— Не ждали? Намиловались? Теперь давайте рассчитываться!..
Он замахнулся на оторопевшего Родьку и стоявшую в оцепенении Варю, но в это время за перегородкой в испуганном плаче зашелся сынишка. Федор бессильно опустил руку.
— Ладно, в другой раз!..
Взглянув напоследок на мертвенно побелевшие губы жены, мотнул головой в сторону перегородки.
— Что стоишь? Иди дите успокой.
И сам повернулся к выходу. На улицу, под дождь, который был сейчас не такой уж теплый, каким показался вначале…
А утром он пришел в контору, к начальнику. Горелов, пригладив седые виски, сказал:
— Ну, здравствуй! — Как всегда, поприветствовал кивком. — Так вот — за проводку плота спасибо. Показал себя. А за… — Горелов помедлил, прикуривая от одной папиросы другую, — за то, что ты натворил дома, придется тебе, дорогуша, отвечать.
— Спасибо и вам, Василий Егорыч! — разжал плотно стиснутые зубы Федор. — Позаботился! Вместе с сынком, выходит…
— Что? — ткнул Горелов папиросу в пепельницу, полную окурков.
— Говорю, постарались!
— А ты погоди. За такие слова я могу и…
— Уволить? — Черные дуги бровей Федора переломились.
— И уволить! — повысил голос Горелов. — В дуроломах не нуждаемся! Вот так! — нацелил он на Федора белесые глаза, и от них повеяло холодом.
Федор стоял перед ним, отчаянно комкая кепку: «Доработался! Его сынок ворвался в мою семью, а я же и виноват. Отблагодарил!..»
— Что ж, Василий Егорыч, увольняй, раз заслужил!
Он повернулся и, широко распахнув двери, вышел вон, разгневанный, злой. Не оглядываясь, прошел через весь поселок, а оттуда повернул на тропу, что вела на полустанок.
Поехал в поезде дальнего следования. Куда? Вначале он и сам не знал. На полустанке транзитные поезда не останавливаются, он на ходу вскочил на подножку последнего вагона к оробевшей проводнице, стоявшей с флажком в руке, и попросил приютить его.
Часами он сидел и бесцельно глядел в окно вагона. Мимо проплывали северные деревеньки, купающиеся в лужах, солнечные пригорки с первыми зелеными побегами, оживающие леса, окутанные серой дымкой. Но его ничто не радовало. На крючке болтался вещевой мешок, повешенный поверх жесткой робы.
Слух был как бы выключен. Воспринимался только стук колес, в котором слышался все один и тот же зов: подальше, подальше…
* * *
Тихо под пологом брезента. А там, в ночи, снова нарастает шум. Ясно: продолжает прибывать вода. Скрипит, напрягаясь, запань, в обшивку баржи бьют лесины. А вот где-то гулко ухнуло, должно быть, лопнули стяжки пучков.
Федор встал. Надо выйти посмотреть.
— Подожди, вместе, — кто-то удержал его за руку.
Человек этот тут же пошарил под изголовьем, доставая кисет, и стал пробираться вперед. Запнувшись за что-то, зажег спичку. Огонь на мгновенье осветил его лицо.
— Дядя Елизар! — узнал Федор старика. — Ты-то что не спишь?
— Выспался. И тебе надо бы трошки соснуть.
— Не могу никак, — признался Федор.
В ответ старик только покряхтел.
Вышли. Стылый ветер ударил в лицо. Федор поднял воротник, огляделся. Лес, лес. Черные горбы его поднимались теперь не только в самом устье, но и много дальше. Река бурлила, несла новые вереницы пучков.
— Не прорвало бы… — забеспокоился Федор.
— Ничего… Сию пору удар с верховьев принимает не столько запань, сколько стор… Он, гляди, с берегами сросся. Вторая, значит, сила, — пояснил Елизар. — Однако поглядывать надо. Ты давай иди поспи, а я подежурю. В случае чего — подниму… Валяй.
— Не гони, дядя Елизар. Не уснуть мне сегодня.
— Да-а, — протянул Елизар и предложил: — Можа, покурим?
Федор согласно кивнул.
Сели на сходнях баржи. Темень понемногу начинала редеть. Но небо по-прежнему было в облаках. С непонятной торопливостью бежали они, низко опустив свои растрепанные космы.
— Того гляди, снова соберется дождь, — заметил Елизар. — Большая ноне вода. А ты как теперича к нам, — вдруг повернулся он к Федору, — насовсем или на один сгон плотов?
— Хочу насовсем.
— Был ли там, в сельце?
— В этот раз нет. Начальник с ходу меня сюда.
— Да-а, — опять со значением протянул Елизар. — А она, Варюшка-то, должно, ждет.
— Ха, ждет! — обозлился Федор. — Не видел, что ли, как давеча повернулась?
— Ну и что? — спокойно возразил Елизар. — Ты не гляди на это. Можа, не все перегорело вот тут, — постукал он по груди. — Ты какую нанес ей обиду? Подумал, нет об этом? Ну-ка, с колом…
— Хватит, дядя Елизар! — резко махнул рукой, Федор.
— Нет, не хватит, а слушай, что старшие говорят.
— Старшие, старшие! — перебил Федор. — А мы кто? Сосунки? Ничего не умеем? Да вам еще и не приходилось водить такие плоты, какие мы водим.
