— Виктор Капитанаки принес тебе какие-то деньги, — сказала мать. — За что это?
На бумажке, сопровождавшей червонец, детским почерком было нацарапано: «Вам заякор пай ефенди».
— Мой первый гонорар, добытый со дна бухты…
И Степан рассказал матери, как он помог подводной артели поднять якорь, как он написал зарисовку, и мысленно добавил: «Может быть, это будут мои первые и последние строчки в «Маяке».
— Значит, ты справишься с работой?
Мать задала этот вопрос, когда они после обеда сидели на веранде — мать в соломенном кресле, а он на верхней ступеньке у ее ног. Справится ли он с работой? Надо справиться, хотя работа в «Маяке» во много раз сложнее, труднее работы в маленькой флотской газете. Он знает жизнь кораблей, умеет говорить с военморами, а вот берег, гражданскую жизнь он знает плохо, многого не понимает. Старый, опытный журналист Сальский учит его добывать информацию, но школа Сальского не из приятных.
В начале этого разговора Степан старался держаться в каких-то рамках, не сказать ничего, что могло бы встревожить мать. Но незаметно для себя он увлекся и рассказал все без утайки, подчинившись своему отвращению к хитростям и своему неосознанному желанию подготовить мать к печальному исходу попытки ее сына стать журналистом.
— Что же ты думаешь делать? — спросила мать.
— Сальский говорит, что такова жизнь… Он называет жизнью грязь, подлость… Но в эту грязь я не полезу, такой жизни мне не нужно!
Теперь он поднял глаза, взглянул на мать. Прислонившись щекой к спинке кресла, призакрыв глаза, она молчала, но как скорбно сложились ее губы, какой несчастной она показалась Степану! Он почувствовал себя преступником вдвойне — за то, что вчера пышно расписывал свои блестящие возможности в «Маяке», за то, что сегодня одним ударом разрушил ее надежды… Для нее самой будущего уже не существовало; оказывается, нет надежного будущего и у него.
— В грязь я не полезу, мама, — повторил он, сжав ее руки, лаская их. — Я еще посмотрю, попробую разобраться. На Сальском и Нурине свет клином не сошелся, есть и Наумов, и славный парень Одуванчик… Я попробую разобраться, я так мало знаю… А если для меня нет в «Маяке» ничего, кроме репортажа со всей этой грязью, я пойду на биржу труда. На бирже большие очереди, требуются только квалифицированные рабочие — токари, слесари, кузнецы… Ну что же, поступлю на завод учеником, попрошу Круглова зачислить меня на бот матросом.
— Только не в море! — испугалась мать. — Твой дед и твой дядя погибли в море. И не волнуйся, Не торопись. У нас есть крыша над головой, можно спокойно подыскать что-нибудь подходящее. Пока нам хватит моей зарплаты. Много ли нам нужно, Степа! — Она наклонилась к нему, заглянула ему в глаза с улыбкой, окрепшая в необходимости успокоить, поддержать сына; потом она снова озаботилась, качнула головой: — Но как это нехорошо, плохо… Пишут в газете, что надо жить и работать честно, а сами… Хитрят, заискивают, чтобы заработать…
— Так мечтал забрать тебя с работы! — сказал он, думая о своем.
— Это подождет, — ответила она. — Я чувствую себя гораздо лучше, чем раньше. В госпитале хорошие врачи, и они относятся ко мне так внимательно… Спасибо им… А дома мне помогает Маруся. Она просто льнет ко мне, как потерянный козленок, и все говорит, говорит… Знаешь, ее родители умерли от сыпняка в голодное время. Старый Христи Капитанаки — что-то вроде опекуна Маруси. Она отдала ему деньги, полученные с нас за квартиру. Маруся говорит, что ее покойный отец остался должен Капитанаки за какой-то невод и надо выплатить долг. К тому же она нареченная Виктора Капитанаки.
— Как это — нареченная?
— Родители Маруси и Виктора обручили их еще детьми. Через год Марусе исполнится восемнадцать, и они поженятся… Если бы ты видел, как Маруся в госпитале ходит за больными! Золотое, терпеливое сердечко… Я дала ей почитать «Дворянское гнездо». Ты не сердишься, что я распоряжаюсь твоей библиотекой?
— Пускай читает.
— Она не испачкает книгу. Сразу завернула ее в газету…
Возле соседнего дома, принадлежавшего Капитанаки, Степану повстречался нареченный Маруси, возвращавшийся из города. Председатель подводной артели был под хмельком.
— Ну такой хороший якорь, спасу нет! — забормотал он, порываясь обнять Степана. — Давай к нам в артель, а? На полтора пая, просю вас…
— А что ты думаешь! Может быть, приду… Ну, ну, иди спать… нареченный.
Итак, еще одна попытка справиться с газетной работой, а потом, может быть, и в артель, кто знает…
Утром следующего дня Степан сдал Пальмину беседу с директором биологической станции Кругловым — сдал ее, смутно чувствуя, что поступает не совсем так, как нужно, и успокаивая себя тем, что должен посодействовать успеху рыбного промысла. Холостой выстрел! Пальмин небрежно смахнул рыбу в ящик своего письменного стола.
— Нет, как вы умудрились прозевать это? По вашей вине важная информация попадет к читателям с опозданием на целый день. Полюбуйтесь! — Пальмин сунул Степану под нос листки, исписанные крупным четким почерком.
В редакции сейчас был лишь один человек — Пальмин; что же касается Киреева, то, по твердому убеждению секретаря редакции, он не имел с человечеством ничего общего. Краснея и мрачнея все больше, новый репортер прочитал статью под двойным заголовком:
«Что будет делать «Ллойд Триестино» на Черном море?
Беседа председателя окрисполкома тов. Прошина с представителями «Ллойда Триестино».
В статье говорилось о том, что такого-то числа — это было накануне, в пятницу, — председатель окрисполкома Прошин имел продолжительную беседу с представителями Ллойда гг. Пакко и Орнальдини, ознакомился с планами Ллойда по обслуживанию каботажем советского побережья Черного моря и посетил пароход «Бенитто», пришедший в Черноморск накануне, «о чем уже сообщалось в нашей газете». Дальше под разделительными звездочками шло восторженное описание парохода, его ресторана, кают и всевозможных удобств. Заметка была подписана: А. Анн.
— Анн — это Нурин? — спросил Степан.
— Во всяком случае, Анн — это не вы! — насмешливо заверил его Пальмин.
— Кто же еще! Конечно, Нурин, — послышался от дверей голос только что пришедшего Одуванчика. — Кто еще может дать такую информацию, кроме Алексея Александровича Нурина, красы и гордости «Маяка»? Прочитали, Киреев? Здорово вас обштопали, а?
— Помолчи, с тобой не говорят! — прикрикнул на него Пальмин. — Тебе надо на завод. Почему ты еще в редакции? Отправляйся.
— Гора подождет Магомета. — Одуванчик развалился на стуле, всем своим видом показав, что он намерен остаться до конца объяснения Пальмина с новичком.
— Итак? — тоном прокурора потребовал ответа Пальмин, и усики-коготки угрожающе поднялись, щекоча тонкие раздувшиеся ноздри.
— Я был вчера в окрисполкоме и беседовал со Шмыревым… вероятно, уже после того, как у Прошина побывали итальянцы, — стал распутывать узел Степан. — Да, определенно, я был после итальянцев! При мне Шмырев договаривался с заведующим горкомхозом Пеклевиным о ремонте помещения для конторы «Ллойда Триестино». Он ссылался на обещание, которое Прошин дал представителям Ллойда.
— Почему же вы ничего не узнали от Шмырева?
— Потому что…
Степан замолчал, собирая мысли и определяя свое отношение к этой истории. В голове металось: «Виноват или не виноват? Что делать? Как это — что делать?.. Меня топят, а я…»
— Где ваш ответ? — осведомился Пальмин.
— Вот что… — охрипшим голосом проговорил Степан, глядя на него исподлобья. — Шмырев вчера не счел нужным сказать мне о представителях Ллойда. Почему? На мой вопрос, что нового, он, как паяц, сказал, что Чацкий сошел с ума. — Степану стало горько, он продолжал, разгораясь: — Я неопытный репортер, я новый человек в городе и ничего не знаю в окрисполкоме. Какое же право имел Шмырев высмеивать меня, вместо того чтобы по-человечески рассказать о новости? Это свинство, это выходка бюрократа! Но теперь я вижу, что в окрисполкоме вчера побывал и Нурин. Уж ему-то Шмырев выложил все!
— Нурин был в окрисполкоме, был! — Одуванчик вскочил и замахал руками. — Шмырев поднял вас на смех и выпроводил, потому что у него побывал Нурин и договорился со Шмыревым взять вас в блокаду, подсадить на итальянцах. Факт!
Теперь вскочил Пальмин.
— Где вы — в редакции газеты или в уголовном розыске? — разразился он. — Не рассчитывайте на лавры Шерлока Холмса, не выйдет! Вчера я случайно узнал о беседе Прошина с представителями Ллойда. Вы, Киреев, не дали этого материала, вы ограничились пустяком о подводной артели. Я, я лично позвонил Нурину на дом и приказал задним числом взять информацию о Ллойде! Это будет вам уроком. Надо уметь собирать информацию, иначе нечего лезть в газету… Невинные младенцы! Их притесняют, их блокируют, а они, эти белоснежные агнцы, то забираются в бухту и рвут кусок у Сальского, то в пику Нурину таскают с биологической станции мусор о дельфинчиках и не замечают таких пароходов, как «Бенитто»! Хороши детки! — Он вдруг зловеще охладел: — В час дня, товарищ Киреев, зайдите в редакцию. С вами, наверно, поговорит редактор.
