Ну, ладно, утро-то вечера мудренее…
На улице она снова идет тенистой стороной, хотя солнце уже покатилось с неба. Тихо и пустынно, подступает самое жаркое время дня. От белых стен домов и железных изгородей палисадников, от свинцово-горячей каменистой дороги пышет зноем. Устинье Семеновне трудно дышать застоялым, словно загустевшим от жара воздухом. В безветрии временами наплывают со стороны озера, будто всплески, смутные шумы неясных ребячьих голосов и визгов.
«Вернулись уж, наверное, эти… мои-то? — вспоминает Устинья Семеновна. — То-то будут вам сейчас гулянки потаенные, не возрадуетесь».
Она едко усмехается, прислушивается к шумам со стороны озера и тут же настороженно придерживает шаг, вглядываясь в бегущую что есть духу к берегу Аграфену Лыжину. Она далеко от Устиньи Семеновны, но громкие всхлипывающие причитания ее хорошо слышны. Чуть поотстав от Аграфены, стайкой бегут вслед за нею голоногие ребятишки.
«Что-то на озере случилось…» — безошибочно определяет Устинья Семеновна и окликает отставшего от ребят паренька:
— Куда это Аграфена-то?
Паренек, едва переводя дух, выпаливает:
— Василек ихний утонул… С вашим квартирантом на лодке плавали…
«Эге… — прищуривается Устинья Семеновна и даже останавливается: настолько неожиданно сообщение. — Неужели Андрюшка позволил себе такую вольность? Побаловаться, попугать, видно, хотел, да не подрассчитал… Какое же на воде баловство? Ну-ка, узнаю, что у них там случилось…»
И бойко идет по проулку к озеру.
Толпа на берегу сдержанно гудит.
До Андрея, едва он выходит из лодки, доносится:
— Пименовский постоялец…
— Вместе с Лушкой-то, говорят, был. За парнишкой, видно, некогда было присмотреть, своими делами занимались.
— Ну им, таким-то, чужая беда — не горе. Двое одного не смогли спасти, стыд один, прости господи.
Андрей оглядывается на голоса. На него настороженно, неприязненно смотрят женщины. Кому из них принадлежат сказанные слова — догадаться трудно. Он шагает по берегу, направляясь туда, где оставил Любашу. Одна из женщин — высокая и плоская, с резким испитым лицом и злыми глазами, что стоит поближе с ребенком на руках, — насмешливо окликает:
— Ну что, герой, мальчишку-то проворонил? За собой-то зачем его было тащить? Аль в башке не смикитило?
— Никто не тащил его, — отвечает Андрей, останавливаясь.
Женщина резко подается к нему и кричит:
— Уж не отпирался бы, коль напрокудил! Вот еще отец Васьки покажет тебе. Ребра-то пересчитает!
Парень, привезший Андрея, машет на нее рукой:
— Чего ты, Нинша, разоралась? Он сам едва богу душу не отдал!
— И надо было! — огрызается Нинша, швырнув на другую руку заплакавшего ребенка. — Вместе с той стервой-то, с Лушкой, надо было им! Игрушку нашли — гулянку на озере. И парнишку, царствие ему небесное, с собой потянули.
— Не кричи ты, пожалуйста, — слышит неожиданно Андрей голос Любаши. Она оказалась вдруг рядом, держа под мышкой его свернутые брюки и футболку.
— Если ничего не знаешь — не мели языком, — говорит она, с неприязнью глядя на Ниншу. — Лушка-то с Васильком вперед уехали, а потом туда он поплыл. Надо еще разобраться, как утонул Василек, а потом кричать.
— О, защитница выискалась, — зло сверкает глазами Нинша, кивая женщинам на Любашу. — Еще подол-то в соплях, а туда же за кавалерами тянется.
— Брось ты, Нинша, — останавливает ее кто-то из женщин: — Устинья Семеновна узнает — в два счета с тобой разделается.
— Боялась я, — сразу притихает Нинша. — Слова не скажи, господа какие нашлись.
Любаша внимательно вприщур смотрит на нее, потом отворачивается и тихо говорит Андрею:
— Пойдем… Пусть сами тут разбираются.
И пошла по краю берега, оставляя на мокром, водянистом песке круглые ямочки следов.
Она сознательно уводит Андрея от рассерженных женщин, стараясь не думать о том, виновен ли он в гибели Василька. Ей просто хочется, чтобы он был в безопасности.
Андрей идет за нею, удивляясь, как магически успокаивающе подействовало на Ниншу упоминание об Устинье Семеновне.
— Люба…
Она оглядывается, замедлив шаги и ожидая его, потом молча идет рядом, тревожно посматривая на середину озера, где едва приметной точечкой темнеет камышовый островок.
— И зачем я отпустила тебя? Как хоть у вас там все случилось?
Андрей пожимает плечами.
— Не знаю, — тихо говорит он. — Для меня ясно одно: не надо было пацана стращать из-за этих идиотских подсолнухов…
Любаша не отвечает. Она видит выходящую из проулка мать и останавливается, протянув Андрею одежду:
— Надень… Мама вон смотрит.
И неторопливо идет к проулку и что-то долго и горячо рассказывает матери. Устинья Семеновна молча и пристально смотрит на дочь, потом до Андрея доносится:
— Иди домой!
Затем Устинья Семеновна направляется к разноголосо гудевшей возле воды толпе.
Любаша подходит бледная, подавленная. «И почему она так?» — думает о матери. Вслух говорит:
— Пойдем, Андрей… Мама теперь долго не придет. К Аграфене наведается, к соседкам, потом к отцу Сергею. Случай-то такой, что… Смотри, смотри, опять поплыли!
От песчаной отмели снова плывут к середине озера лодки. В руках мужчин вместе с веслами багры. Толпа на берегу растет. У самого края воды неподвижно стоит в темной одежде Устинья Семеновна и, прикрывая от солнца глаза рукой, смотрит в даль озера.
Захлебывающуюся от плача Аграфену Лыжину оттаскивают от дочери и уводят домой. Лушка с опухшим от слез и материных пощечин лицом стоит у плетня ближнего огорода, не решаясь идти следом.
«Поделом тебе, — поглядывая в ее сторону, думает Устинья Семеновна. — Всевышний наказывает проклятущую. С небушка-то видно, кто грешит. Господь только ждет момента, чтобы в назидание другим сотворить свой суд».
Устинья Семеновна видит во всем случившемся особый знак, и она довольна всевышним. Наказал и мальчишку за воровство, и этому супостату, приставшему к ее дочери, судя по всему, будет худо.
«Так-то, милый, — со злорадством размышляет она об Андрее. — Все в руках у господа. Человек предполагает, а бог располагает. И его не обведешь вокруг пальца, не-ет! Что вот сейчас будешь делать-то, коль, как ни крутись, ответ за мальчонку надо тебе держать? Думаешь, случайно все так-то произошло? Ну, ну, думай… Так вас, нехристей, и надо учить…»
Она мельком окидывает взглядом, полным достоинства и презрения, хмурые лица женщин, сосредоточенно глядящих туда, куда поплыли лодки. И совсем неожиданно, по наитию свыше, решает, что ее обязанность, святой долг перед всевышним — растолковать этим растерянным людям, что все происшедшее — далеко неслучайно.
Устинья Семеновна подходит к одиноко стоящей у плетня Лушке, ласково заговаривает с ней, просит рассказать, как же случилось, что Андрюшка, схватившись руками за борт лодки, вывернул в воду Василька. Версия эта пришла в голову Устинье Семеновне мгновенно, невесть откуда, но она уцепилась за нее.
Лушка испуганно смотрит на Устинью Семеновну и мотает головой:
— Не выворачивал он вовсе… Василек увидел его и…
