— Власть, — сияя, проговорил Горуля. — И долго оно висело?
— От ночи до ночи. Староста и жандарм сделали вид, будто они ничего не замечают. Можете себе представить, как им хотелось сорвать объявление! Не посмели. А вы тут, на Ужгородщине, законспирировались до такой степени, что сами своего голоса не слышите. Боитесь жертв? Так действуйте разумно, но действуйте! Законспирироваться — это значит действовать, а не отсиживаться.
Верный молчал, потупясь. Горуля смущенно вертел в пальцах листок объявления.
— Где собираете людей? — спросил Куртинец.
Верный встрепенулся.
— Место надежное, тут, неподалеку, в подлесной стороне. Дом в саду, и до леса близко.
— Кто будет?
— Как домолвились, — сказал Горуля, — представители комитетов из сел.
— Ну, а на мне — городские товарищи, — добавил Верный.
— Собираются сразу по адресу? — поинтересовался Куртинец.
— Нет, — сказал Горуля, — адреса никому не давал. Сам буду встречать каждого в отдельности в кофейне на Корзо.
Куртинец улыбнулся.
— Я погляжу, Ильку, ты уже город знаешь, может быть, лучше меня.
— Верный познакомил, — смутился Горуля.
— Значит, дружно работаете?
— Пока не жалуюсь, — проговорил Горуля. — Он по городу, а я по селам… Эх, Олексо, пустил бы ты меня на Верховину!..
Куртинец покачал головой:
— Не проси, друже, нельзя! Люди здесь нужны, а их мало. Да и потом на Ужгородщине тебя никто не знает, а там ты каждому пеньку знакомый.
— То я разумею, — вздохнул Горуля.
Они заговорили о людях, которых собирали, и я отошел в сторону, чтобы не слушать. Верный, видно, называл Горуле своих городских, которых тот должен был тоже встречать в кофейне на Корзо. Говорили шепотом, но вдруг я услышал восклицание Горули:
— Луканич? Федор?
— Ты что, знаешь его? — спросил Верный.
— Так ведь и я припоминаю такого, — вмешался Куртинец. — Кажется, профессор Мукачевской гимназии?
— Был профессором. Уволили. И посидеть пришлось, мадьяроны ему старые грехи вспомнили.
— Теперь что он делает? — поинтересовался Горуля.
— Служит в конторе камнедробильного завода, на Радванке. Он уже давно искал с нами связи. Помог нам сведениями, хорошо помог.
— А ты что можешь о нем сказать? — спросил Горулю Куртинец.
— Что сказать?.. Был когда-то с нами, воевал вместе, а потом Масарику стал молиться.
— Да, — подтвердил Верный, — об этом он мне говорил.
— Ну, за Ивана в гимназии заступился, — продолжал Горуля. — Только разные у нас дороги были. А вот сейчас, значит, опять сошлись.
Поговорили еще недолго, и Куртинец поднялся. За ним поднялись Верный и Горуля.
— Значит, до вечера, товарищи!
— Будь здоровым, Олексо!
К вечеру вьюга улеглась, но мороз стал сильнее. Над Ужгородом было звездно и удивительно тихо. Город казался погребенным под снегом.
Куртинец собрался уходить. Я проводил его до калитки и, пока он не скрылся за углом, стоял, прислушиваясь, как скрипел под его ногами снег.
Каждый вечер по нескольку часов я работал в теплице, засиживаясь там допоздна. Работы было много. Последнее время меня особенно занимал бич наших полонии — альпийский щавель. Стелющийся, живучий, цепкий, он рос у меня в широких ящиках, заглушая высеянные вместе с ним травы, и я, пользуясь наблюдениями Федора Скрипки, бился над тем, чтобы выведать, чего же не любит и чего боится это зловредное растение.
Вот и в этот февральский вечер после ухода Куртинца я отправился в теплицу и, увлекшись работой, не заметил, как время перевалило за полночь.
Оторвал меня от занятий неясный шум, похожий на шуршание осевшего снега. Затем что-то стукнуло за стеклами теплицы, и все смолкло, но через минуту-две опять послышался глухой стук, и на этот раз возле самого порога.
Я потушил свет, вышел в тамбур, осторожно приоткрыл дверь. У входа в теплицу лежал человек. Я бросился к нему, нагнулся. Это был Горуля!
Он дышал прерывисто, что-то клокотало у него в горле, и казалось, вот-вот оборвется. Я дотронулся до его плеча. Он открыл глаза и вдруг судорожно схватил меня за руку, заговорил торопливо, хрипло:
— Иванку, слухай, Олексу взяли… Сообщи. Доманинская, девяносто… Условный: «Где живет мастер…» — «Во дворе направо, проходите»: Олексу взяли.
Я похолодел от отчаяния.
— Где взяли? — только и сумел выговорить я.
— Там… На подлесной стороне.
Все, что я делал дальше, я делал, скорее повинуясь инстинкту, чем сознанию. Я подхватил Горулю под руки и поволок его к дому. Открыв дверь своим ключом, я разбудил Ружану. Она побледнела, увидев окровавленного человека, лежащего на полу в прихожей.
— Иванку, кто это?
— Молчи! — приказал я. — Помоги мне…
Мы уложили Горулю на диван, сняли с него пальто, башмаки, пиджак. Я разорвал сорочку и заметил над левой грудью две кровоточащие ранки.
Не прошло и часа, как над впавшим в беспамятство Горулей хлопотал врач. Ружана помогала ему, а на стуле сидела Анна Куртинец, бледная, осунувшаяся. Это она мне открыла дверь в доме на Доманинской, куда я постучался по указанию Горули.
Доктор работал молча, но по выражению его лица можно было понять, что состояние Горули серьезное.
Дождавшись конца перевязки, я пригласил врача в соседнюю комнату и, прикрыв за собою дверь, сказал:
— У нас в доме корь. Надеюсь, вы поняли меня, доктор?
Доктор пожевал губами и кивнул:
— Да, понял!
Он нервничал и глядел на меня исподлобья с каким-то удивлением и опаской, будто я не был старым его знакомым.
— Мы вам доверились, доктор, и вы…
— Можете не беспокоиться! — вспыхнув, прервал он меня и стал сердито отворачивать закатанные рукава сорочки.
Он дал несколько наставлений Ружане и, уходя, очень сокрушался, что нельзя поместить раненого в больницу. Сознание возвратилось к Горуле только на третий день, и лишь тогда мы узнали все, что произошло в подлесной стороне города.
Горуля сидел в кофейне на Корзо — третьеразрядном бойком заведении, где всегда было полно посетителей. Он устроился за столиком у стены, недалеко от входа. Вызванный им человек подсаживался к столику незаметно для других. Горуля говорил несколько коротких фраз, и тот, выпив чашку кофе или делая вид, что ему некогда ждать кельнера, поднимался и уходил.
Луканич не сразу узнал Горулю в чадном свете кофейной, а узнав, только и мог выговорить:
— Вы?
— Не ожидали, пане профессор? — спросил Горуля. — Вот мы и опять с вами на одной дороге.
— Да, — проговорил Луканич, — жизнь разводит, она и сводит.
— Я тому радый, что вы опять с нами, — шепотом произнес Горуля. — Помните, как тогда?.. — И, оглянувшись, добавил скороговоркой: — Сборы переносятся. Как будут назначены новые, вам про то скажут.
Горуля и сам не понимал, почему произнес именно это, а не назвал Луканичу адрес.
«Поглядел я ему в глаза, — вспоминал впоследствии Горуля, — и само так сказалось».
— Хорошо, — кивнул Луканич, — буду ждать. — И грузно поднялся со стула.
Когда Луканич ушел, Горуля посидел еще минут пятнадцать, расплатился с кельнером и спокойной походкой вышел из кофейни.
На улице было мало народу и, несмотря на безлунье, сравнительно светло от навалившего за день снега. Однако раньше чем отправиться в подлесную часть города, Горуля сделал круг по центральным кварталам, выбирая тихие и пустынные переулки. В одном из таких переулков, выходившем к площади Корятовича, Горуле показалось, что кто-то идет следом за ним. Он неприметно оглянулся и действительно увидел поодаль человека. Чтобы определить, не за ним ли это следят, Горуля обронил перчатку и резко, с ходу нагнулся за ней. Шедший позади тоже остановился. Все это продолжалось мгновение, но для Горули и этого было достаточно. Идущий своей дорогой человек никогда не остановится только потому, что где-то впереди задержался другой прохожий.
«Хвост», — мелькнула мысль, и сердце у него упало.
Жизнь подпольщика заставила Горулю изучить Ужгород во всех его подробностях и особенностях. В этом помог ему ведущий работу в самом городе Верный. Он знал проходные дворы, удобные лазы, лабиринты бесчисленных двориков, о существовании которых многие даже не подозревали. Один из таких дворов был неподалеку. Стоило только там перебраться через невысокую ограду, чтобы очутиться в соседнем дворе, выходящем уже на другую улицу.
Горуля ускорил шаг, чуть не сбил с ног какого-то прохожего, извинился и нырнул в подъезд знакомого ему многоэтажного дома.
Дверь под лестницей вывела Горулю во двор, к ограде. Он перемахнул через ограду и притаился за дворовыми строениями.
Минуты две-три было тихо, но вот скрипнула подлестничная дверь, прохрустел снег, и у ограды остановились двое.
— Так и есть! — произнес один. — Прошел. Видите след? Давайте назад, может быть успеем.
