Сидела на крыльце у Караваевых, ждала, когда хозяева вернутся из леса, и думала: «У них фольги не хватает, а у тех, кто делает фольгу, тоже свои оправдания. Конвейер какой-то, только с обратной стороны. Сколько людей мучается из-за того, что где-то изначально кто-то чего-то не умеет или не хочет делать».
Других причин она не знала. Все можно отладить, если есть ответственность, желание и умение.
Татьяна Сергеевна знала, что Караваевы, все трое, ушли раненько по грибы. Женщина, сообщившая это, напрашивалась на разговор, стояла у калитки, выжидательно смотрела на приезжую, гадала, кто такая, и ничего придумать не могла. Наконец спросила:
— А вы к ним в гости?
— В гости, — ответила Татьяна Сергеевна. — На денек или два. Как они тут живут?
Женщина подошла поближе, маленькие глазки на толстощеком лице глядели, как из засады.
— Теперь все живут, только бы кого удивить. Наелись, телевизоров накупили и стали с ума сходить.
— В каком это смысле? — Татьяна Сергеевна чувствовала, что женщина втянет ее сейчас в какой-нибудь ненужный разговор, и не хотела этого.
— А в таком смысле: стыд потеряли! Раньше бога боялись, людского осуждения, а теперь кто во что горазд! Вы по линии Степана Степановича или Варвары?
— Я по линии Лили, — ответила Татьяна Сергеевна, — мастер я. Она у меня на конвейере работала. Заехала поглядеть, как живет.
Женщина не поверила ей.
— Отпуск решили у нас провести? Здесь хорошо. Грибы пошли. Воздуху много. И Лиля соскучилась по нашей природе…
Говорила, а глаза точили Татьяну Сергеевну вопросом: чего это Лиля из города уехала, что у вас там, в городе, с ней стряслось?
— Она по природе, а я по ней соскучилась, — Татьяна Сергеевна с удовольствием следила за тем, как недоверие собеседницы переходит в злость. Выбивала она из-под этой толстощекой соседки какие-то клинья, на которых та затормозилась в жизни. — И Варвару хочется повидать. Никогда не видела.
— Есть на что посмотреть, — сказала женщина, разобиженная вконец, что гостья, сидящая на крыльце, оказалась хитрей ее, не раскалывается, не говорит, зачем приехала. — Поглядишь и плюнешь. За ручку ходят! Уж она его захороводила, мужик разум потерял. И Лильку сглазила. Изведет ее. Забирай от них девку! Раз уж приехала забирать, одна не уезжай.
Билась, мучилась мысль в голове у этой бабы: не говоришь, зачем приехала, так я сама тебе скажу. Татьяне Сергеевне перетерпеть бы, дождаться спокойно, когда она уберется, так нет же, не тот характер.
— Сколько вам лет, что вы так хорошо знаете, как было раньше?
— А уже хорошо мне лет, сорок два, — не чувствуя подвоха, ответила женщина.
— Значит, война началась, вы еще в школу не ходили. И только после войны пионеркой стали. В какой же книжке вычитали, что в старой жизни было хорошо? С голоду раньше в ваших местах в неурожай пухли, Лев Толстой столовые в голодуху у вас открывал. Вот и вся совесть, а остальное — горе и беда. Как только у вас язык поворачивается ту жизнь в пример нынешней ставить?
Женщина согласно закивала головой: кто же спорит; теперь уже она не глядела выжидательно на Татьяну Сергеевну, все поняла, сама нашла ответ.
— Понятно! Лекции приехали в клубе проводить. А говорите, к Лиле. Так я приду в клуб, послушаю…
Варвара так стиснула при встрече, что ребро за ребро зашло, и Татьяна Сергеевна до самой ночи, пока они управлялись с грибами, готовили для солки, жарили, то и дело упрекала хозяйку:
— Ну и медведица ты, Варвара. Если к утру не отойду, останусь кривобокой.
Вина в доме не оказалось. Степан Степанович удалился на поиски к соседям. Лиля готовила салат. Картошка в мундире сварилась, Татьяна Сергеевна слила ее и вынесла на крыльцо, чтобы скорей остывала. Вернулась, остановилась у двери.
— Меня, Варвара, и муж такую не примет, скажет: это еще откуда такая кривобокая?
На кухне были открыты окна, грибной дух вместе с жаром от печки уплывал в огород, длинный стол уже был застелен скатертью и уставлен тарелками с салом, помидорами, маленькими, вперемешку со смородиновым листом маринованными огурчиками. Не хватало только бутылки, за которой пошел Степан Степанович, Лилиного салата и сковороды грибов, которые уже томились в сметане на медленном огне, прикрытые крышкой. И разговор шел пустой, предзастольный, ради веселого настроения, про кривой бок, который уготовила Варвара дорогой гостьюшке. И вдруг среди этого благоденствия — звериный, жуткий крик Лили. Она закричала, опустилась на корточки у двери, обняла голову руками и заплакала так страшно, что Варвара и Татьяна Сергеевна в первую минуту только глядели друг на друга, не понимая, что случилось. Татьяна Сергеевна первой вышла из оцепенения, подбежала к Лиле, подняла ее, повела к столу.
— Лиля, что ты? Успокойся…
— Я жить не буду, — задыхалась от слез Лиля, — я не хочу так жить! Все обман, все вранье, все слова!
Варвара накапала в рюмку валериановых капель, протянула Татьяне Сергеевне. Та поставила рюмку перед Лилей.
— Глотни. Станет легче.
— Не станет. Ничего вы не знаете. Никогда мне уже не будет легче.
Вот-вот должен был вернуться Степан Степанович. Варвара стояла у печи растерянная, слезы и рыдания Лили обернула на себя: плохо с ними Лиле, держалась, да не выдержала, увидела своего человека с завода и разрыдалась, как перед матерью.
— Татьяна Сергеевна, — всхлипывая, справляясь с новой волной слез, спросила Лиля, — почему вы молчите? Скажите правду, что с ним случилось?
Вот оно, молодое неудержимое горе. Сошелся свет клином на человеке, и нет слез горючей, чем от обманутой любви.
— С Шуриком? Не знаю, Лиля. Такой же, как был. Не стоит он твоих страданий.
— Скрываете. Мне Надька Верстовская письмо прислала. И тоже о нем ни слова. Все против меня. А что я вам плохого сделала?
У Варвары отлегло от сердца: сердечное горе, девичье страдание. Слава богу, что слезы эти не из-за нее, не из-за ее любви к Степану Степановичу.
— Не у меня надо спрашивать, — говорила Татьяна Сергеевна, — и не про плохое. Ты бы про другое спросила: что, мол, я хорошего вам сделала?
Лиля поднялась, вытерла лицо, поглядела на гостью замученными глазами.
— Зачем вы приехали? Варвару спасать? Так она уже спасенная. А чтобы злорадствовать, что меня Бородин не любит, для этого приезжать не стоило.
Варвара со страхом глядела на них, слова Лили казались ей страшней крика и слез. Она увидела, что и Татьяна Сергеевна изменилась, потеряла свою уверенность и сникла. И голос был сникший, когда заговорила, только потом набрал силу.
— Тебя еще долго никто не полюбит, Лиля. За красоту не любят. К красоте люди тянутся, а любят за доброту, за человечность. Приехала же я сюда тебя повидать, Варвару, отца твоего. Должна я была это сделать. Когда-нибудь и ты такое сделаешь: не то, что хочется, а то, что надо.
Через обиду, через высокий барьер отчуждения пробились ее слова, достигли Лили.
— Что же мне делать?
— Тебе возвращаться надо. К себе. На конвейер.
Игорь Андреевич, брат Юриной матери, оказался человеком навязчивым. В первый же день, как поднялся с постели после болезни, пришел к Соне, сел в кресло, завел разговор:
— Вы, Соня, человек героический. Я не представлял, что среди нынешней молодежи существуют такие, как вы. Учиться в институте, растить сына, работать на конвейере — это очень непросто. У вас не только строгий, у вас мужественный характер.
Сидел, хвалил ее. На Прошку — ноль внимания. Так, пару улыбочек и несколько словечек: «Скажи, друг Прошка, хорошо быть маленьким?» Прошка ответил, что хорошо. Соня, мучаясь присутствием незваного гостя, угостила его чаем с печеньем, в девять часов уложила Прошку в постель. Гость перешел на кухню и все сидел, говорил, даже на часы не поглядывал.
— Мне завтра рано вставать, — не выдержала Соня.
— Мне тоже, — ответил Игорь Андреевич.
Соня чуть не заплакала. Игорь Андреевич был человеком почтенным, имел ученую степень доктора наук, возглавлял в научно-исследовательском институте ведущий отдел. Но Соню не интересовала его работа и он сам. Когда пришел в четвертый раз, она не открыла. Тогда он позвонил по телефону. Соня поняла, что это он звонит, и не снимала трубку. Он позвонил в тот вечер еще три раза. На четвертый она откликнулась.
— Игорь Андреевич, извините меня, но я не могу тратить вечера на разговоры с вами.
Он воспринял эти слова спокойно:
— Я понимаю вас, Соня. Я тоже трачу на вас свое время. Кроме того, я больной человек. Мне непросто приходить к вам.
— Вот и не надо, — сказала Соня. — Если Галина Андреевна просила вас не оставлять без внимания меня с Прошкой, то напишите, что ходите к нам каждый вечер. А сами не утруждайте себя, живите, как жили.
— Галина Андреевна — несчастный человек.
