У коновязи уже стояли четыре лошади, тут же рядом Мартынь привязал и Машку. Рыжая лошаденка Лиелспуры, прижав уши, потянулась укусить Машку, но старший батрак Бривиней так огрел ее кнутом, что она заплясала на месте, а через всю спину протянулся широкий рубец.
Разминая ноги, Ванаг потоптался на месте, стараясь держать голову как можно выше. Мартынь Упит тоже пытался принять независимый вид, но когда проходил черным ходом в комнату рассыльного, ссутулился сильнее, чем обычно.
Всякий раз, как приходилось бывать в правлении, Ванаг останавливался у рассыльного: у писаря невозможно, жена такая привереда — ведь наполовину немка, — ну а в приемной ждать не к лицу, там постоянно торчали всякие старики и старухи. Жена рассыльного проворно подставляла к столу ясеневый стул и старалась развлечь — подробно расспрашивала, как поживает родня в Межавилках. Сейчас она возилась у детской кроватки, ясеневый стул стоял у плиты, и мальчик раскладывал на нем какие-то чурочки. Хозяин Бривиней сделал вид, что зашел только напиться, больше ничего.
В приемной, как всегда, толкались пять или шесть сутяжников, две старухи сидели на единственной, к тому же короткой скамейке. Охая, поднялась Витолиене, освободила место для усадьбовладельца. Господин Бривинь этого не заметил, он не должен был видеть, он не хотел ничего видеть, — выбил о ноготь трубку и стал искать кисет с табаком, но все не мог найти. Мартынь Упит только подивился такому самообладанию и выдержке, а вот у него даже спина взмокла.
И еще больше взмокла, когда волостной рассыльный открыл двери и вызвал их обоих с хозяином. Это уже не Межак, брат Межавилка, а совсем чужой человек, чрезвычайно серьезный, важный. Чужими показались Клауцан и Сниедзе с Лиелспурой, сидевшие за столом, покрытым красным сукном. Перед ними на зерцале сердитый позолоченный орел. Еще более сердито взирал из золотой рамы Александр III, выпятив бороду и широкую, всю в крестах и медалях, грудь. Здесь было пострашней, чем в церкви, — просто не верилось, что писарь Заринь может вот так просто и равнодушно чистить перо о щеточку.
Сидели только они четверо, а больше никто. Рийниек, должно быть нарочно, еще больше взъерошил волосы. Букис и Лиекнис даже не взглянули на своих недругов, оба стояли позади Волосача в полной готовности сложить головы за него. Клауцан был до того серьезен, что казался даже опечаленным. Сниедзе медленно поворачивал из стороны в сторону рыжеватую, аккуратно расчесанную бородку, не находя точки, куда бы уставиться. Лиелспура, не шевелясь, разглядывал свои сложенные на столе волосатые руки, его широкое изрытое оспой лицо покраснело.
Вычистив перо, Заринь принялся читать жалобу. Развернутые листы протокольной книги все время шуршали: у Зариней из рода в род передавался один недуг — у всех мужчин дрожали руки и головы, — сыну писаря только восемнадцать лет, он еще ходит в приходское училище, и то уж начали трястись руки.
Председатель спросил, не хочет ли истец что-нибудь добавить к жалобе. «Нет, — Рийниек покачал головой, — больше ни единого слова. Пусть говорят свидетели, они все знают». Лиекнис сделал попытку высунуться вперед, но Букис отстранил его.
— Признаете ли вы себя, Ванаг, виновным? — спросил председатель. Хорошего-то знакомого и на «вы» — это прозвучало не только отчужденно, но и угрожающе.
— Нет! — как топором отрубил Ванаг. Никакой вины он за собой не знает. Это тот виноват, кто спьяна увидел дурной сон, а проснувшись, решил, что его оскорбили.
Заринь наморщил лоб и укоризненно покачал головой. Клауцан нахмурился и предупредил, что за такие речи придется отвечать. Господин Бривинь гордо повел плечами и хотел было сунуть руки и карманы шаровар, но, спохватившись, притворился, что ищет носовой платок.
Свидетель Букис говорил все как по-писаному. Начал громким голосом и издалека. Свояк, вот этот самый, Ян Лиекнис, пришел в тот раз звать его на крестины. У Лиекниса уже есть две девочки, значит, обязательно надо было вспрыснуть мальчишку… Председатель перебил его: про мальчишку Лиекниса суд ничего знать не хочет, говорить надо только про то, что произошло у Рауды. Но тут Букис и запутался — ведь он все по-своему заучил. Не дали ему рассказать и о том, как орал Кугениек, когда они пролезли под вагонами товарного поезда. У Рауды… Там дело было так: вот этот, хозяин Бривиней, Иоргис Ванаг, вошел пьяный, то есть нет, подвыпивши только, и начал хвастаться. Его, Букиса, послал рубить свиньям ботву, а свояка Яна Лиекниса… Клауцан перебил снова: «Что он говорил касательно господина Рийниека?» Да, господина Рийниека он обозвал вором и грозил посадить в сикадель. Приравнял его к старому Спруке, а тот будто бы был такой же вор.
Клауцан не принял во внимание и старого Спруку: он умер и пусть подает жалобу сам. Мартынь Упит готов был уже улыбнуться: когда так строго оборвал, может, и не поглядит на все его показания.
Но Лиекнис слово в слово повторил то же самое. Только еще добавил, что старший батрак подталкивал Бривиня в бок, очень уж тот нехорошо ругался. Успел еще вставить от себя, что за такое оскорбление самого господина волостного старшины и трех лет ссылки мало.
Вызвали и Мартыня Упита — свидетеля Ванага.
У Мартыня подкосились ноги. В первый раз очутился перед судом и совсем растерялся. Он почему-то решил, что и его хотят засудить, и теперь главное — как-нибудь миновать этой беды. Очевидно, хуже всего было то, что он подталкивал в бок Ванага. Да ему и в голову не приходило подталкивать — все он врет. А если чуть-чуть и дотронулся, так другие этого совсем не могли заметить, и вовсе не потому, что хозяин назвал Волоса… господина Рийниека вором, а по другой причине. Он до этого проводил Яна Зелтыня до переезда. Ян напился и сам не мог дойти. Хорошо, что подвернулся сынишка Слейкши из Вейбаней… Здесь Клауцан хотел его остановить, но это было дело нелегкое. Вот он посадил Яна Зелтыня, вернулся обратно и тут увидел у коновязи Машку. Она не любит стоять у корчмы, в то воскресенье прямо ни в какую не хотела. А потом он зашел в корчму. Верно, были там и батрак Рийниека Букис и его шурин Лиекнис, выпивали, но обозвали ли Рийниека вором, этого он не слыхал. Да и ничего он не слыхал, ничего не знает, только пусть ему заплатят за потерянное на суде время… Он замолчал — растерянный, весь мокрый от пота. Судьи переглянулись, Сниедзе теребил бородку, Лиелспура пожимал плечами. Наконец стал говорить сам Ванаг. Да, насчет воров он что-то говорил, но так, вообще, помянул только старого Спруку, да ведь тот жалобы не подавал. Если уж хотят сделать его виноватым, то сперва следует допросить Рауду, сколько мерок водки эти выпили, и Эрцберга позвать надо, — пусть скажет, можно ли считать такие показания законными.
Но ничто не помогло. Господину Бривиню присудили сутки тюремного заключения, целых двадцать четыре часа!..
До Колокольной горки они летели так, что пыль столбом взвивалась. Тут Ванаг расхохотался во все горло. Это его-то в тюрьму!
Такой шишки еще на свете не бывало. Волосач со своими подкупленными свидетелями сам будет сидеть в сикадели!.. У Рауды он смеялся еще громче, и представился в качестве будущего арестанта, хотя сидевшие в корчме незнакомые люди ничего не понимали.
Мартынь Упит подсел к леснику Элкснису и пространно, едва переводя дыхание, рассказал все, что было на суде, где ему досталась такая значительная роль. Судьи глаза вылупили, когда он заговорил. Сниедзе только теребил бороду, не знал куда деваться. Жалко, забыл рассказать, как однажды Волосач нес на пожинки три полуштофа и не донес, сам выпил. Зато он так вытянул кнутом рыжую лошаденку Лиелспуры, что три дня след со спины не сойдет. Трижды возвращался он к описанию своих подвигов, и каждый раз рассказ звучал несколько иначе, становился пространнее и внушительнее. Всегда молчаливый Элкснис, большой умница и насмешник, только качал головой и улыбался.
Первой в Бривини прибежала старуха из Яункалачей. Это все правда, что их Ян, людям на смех, по домам разносит? У невестки куда и хворь девалась, сбегала к сестре в Рийниеки, теперь ходит приплясывая, ни одного проезжего не пропустит мимо, каждого остановит и болтает, и болтает… Хозяйка Бривиней поскорее выпроводила ее и плюнула вслед. Пришла и Аузиниете пронюхать, как они тут в Бривинях и что говорят: ведь Лиелспуре — гордец, так свою службу почитает, что дома ничего не расскажет про суд. Хотя Аузиниете на похоронах старика изрядно поплакала, Ванаг сам вытолкал ее из дома так, что она отважилась оглянуться только у клети. Конечно, старуху Яункалачиене и Аузиниете можно было выгнать, а людям глотки не заткнешь. Вся Дивайская волость стала похожа на муравейник — такой в ней поднялся переполох. Пастухи соберутся на меже, и у них нет другого разговора — все про суд над господином Бривинем да про тюрьму. Нельзя сказать, что все только насмехались и радовались. У Ванага нашлось много друзей и приверженцев. Они заступались как могли, по изменить что-нибудь были не в силах. Из двух вельмож волости Рийниек на этот раз оказался умнее и сильнее.
