Создавалось впечатление, будто немецкое командование стремится убедить нас в том, что готовится наступление. Иначе зачем было передвигать танки и автоколонны днём или с зажжёнными фарами по ночам? Зачем повторять артиллерийские налёты и разведку боем?
Захваченные нашими разведчиками «языки» в один голос заявляли, что к ним прибывают новые подкрепления и что офицеры поговаривают о предстоящем в скором времени мощном наступлении. Неужели наступление готовится так открыто, что о нём знали все солдаты? Что немцы торопятся, в этом сомнений не было. По захваченным из ставки фюрера шифрограммам и из материалов, поступающих по другим каналам, было известно, что Гитлер требует от своих генералов начать наступление до холодов. Но нельзя же готовить наступление так открыто!..
В эти дни разведчики Шумакова привели «языка» из не известной нам до сих пор дивизии. На допросе немец утверждал, что эту дивизию недавно перебросили к нам из Франции. Обстоятельства, при которых он попал в руки разведчиков, вызывали сомнения. Шумаков рассказал, что немец сидел в кустах, мог уйти незамеченным или оказать сопротивление. Но он не сделал ни того и ни другого. При появлении разведчиков бросил автомат, поднял руки и, крича «Гитлер капут!», сдался в плен… Уж не подкинули ли его к нам сами немцы?
Я спросил немецкого солдата:
— Сколько времени вы жили во Франции?
— Почти три года. Нас перебросили туда в начале сорокового года.
— Нужно полагать, за это время вы хоть немного изучили французский язык?
— Нет!
— Даже отдельных слов не запомнили?
— Нет! Это нам ни к чему. Французы должны были говорить по-немецки.
— Расскажите, в каких городах Франции вы стояли, опишите эти города, — потребовал я.
Немец назвал Канн, Ниццу и, рассказывая о них, городил такую чушь, что я окончательно утвердился в мнении, что во Франции он не был. Однако заставить признаться, что его нарочно подбросили к нам, мне так и не удалось.
В разведотделе корпуса считали, что немцы готовят прорыв именно на нашем участке. Это подтверждалось ещё и тем, что за последние дни немецкие самолёты-разведчики беспрерывно кружили над нашими позициями.
Во время очередного доклада я сказал полковнику Садовскому, что, по всей вероятности, немцы делают всё, чтобы ввести нас в заблуждение и начать наступление на другом участке. Своё мнение я постарался подкрепить фактами.
Садовский внимательно посмотрел на меня, покачал головой.
— А у меня есть все основания полагать, что вы ошибаетесь, товарищ Силин, — сказал он и протянул мне только что расшифрованную немецкую радиограмму, в которой недвусмысленно намекалось на готовившийся прорыв именно на нашем участке.
Но радиограмма не убедила меня.
— Подумайте сами, товарищ полковник, — сказал я, — зачем немцам вдруг понадобилось передавать такие важные сообщения по радио? Неужели у них нет других, более надёжных форм связи?
— Вы новичок на фронте, Силин, и не знаете, что самонадеянные немецкие генералы всегда недооценивали своих противников и за это не раз жестоко расплачивались… Между прочим, командующий франтом генерал-полковник Беккер — тоже образец самонадеянности и педантизма. Вы обратили внимание, что немецкие самолёты поднимаются в воздух всегда в определённое время, артиллерия открывает огонь ровно в восемь ноль-ноль, ни на минуту раньше и ни на минуту позже. Педантизм у них в крови, а самонадеянность стала вторым характером. Недаром они кричат о превосходстве немецкой расы над остальными народами. Впрочем, оставим это. В ваших соображениях есть определённая логика, хотя штаб корпуса держится другого мнения. На войне всё может быть, иногда даже вопреки простейшей логике! — Садовский задумался. — Если вы настаиваете на своём, я могу доложить об этом командиру корпуса.
— Я бы попросил вас об этом, — ответил я.
— В таком случае берите лист бумаги и коротко обоснуйте свои соображения. Спешите, через полчаса я буду у генерала с докладом!
Садовский аккуратно положил мою докладную записку в свою папку и отправился к генералу, а я ещё долго сидел за письменным столом и, перелистывая многочисленные сводки, донесения, показания пленных, думал: неужели я заблуждаюсь? Опытные специалисты, окончившие Академию генерального штаба, все работники разведотдела придерживались иного мнения. Я же, ничего не понимающий в военной стратегии, упорствовал. Не слишком ли это самонадеянно с моей стороны? Генерал высмеет меня, и на этом дело кончится… Но ведь я был разведчиком и привык делать выводы на основании сопоставления фактов, находить в фактах логическую последовательность. В данном случае факты говорили в мою пользу…
Было уже очень поздно. Садовский всё не возвращался. Потеряв надежду дождаться его, я пошёл спать. Рано утром мне предстояла поездка в один из полков, занимающих оборону на левом фланге.
Ютились мы с капитаном Мосляковым в узенькой комнатке. Капитан спал на топчане, а я на скамейке. Мосляков, любитель поэзии, при свете свечки читал маленькую книжечку стихов.
— Что так поздно? — спросил он, не отрываясь от книги.
Я рассказал ему о своём разговоре с Садовским.
— Вот видишь, какой человек наш полковник! Другой на его месте даже внимания не обратил бы на твои соображения, а Садовский честно доложит генералу и при этом будет ещё хвалить тебя. Между нами будь сказано, полковник в душе тоже сомневается, — немцы ведут себя слишком уж нахально! Но давай спать, утро вечера мудренее! — Капитан сладко зевнул, задул свечку и повернулся на другой бок.
Среди ночи меня разбудили. Дежурный, приоткрыв дверь, громко крикнул:
— Силина немедленно к командиру корпуса!
Я вскочил, натянул сапоги, — мы спали в одежде, — пригладил волосы и, надев пилотку, побежал к зданию бывшей школы, где разместился штаб корпуса.
Вдогонку Мосляков пожелал:
— Ни пуха ни пера!
На приём к генералу собралось человек десять офицеров. Дежурный майор велел мне подождать и пошёл докладывать.
Он тут же вернулся и предложил зайти.
Словно школьник, идущий на экзамен, я подошёл к двери, остановился, перевёл дух, одёрнул гимнастёрку, поправил ремень и вошёл.
У меня аж сердце ёкнуло, — в глубине довольно просторной комнаты, с зашторенными окнами, сидел за письменным столом моложавый генерал — точная копия Кости Волчка, когда он учился на курсах красных кавалеристов при ВЦИК. Такие же непокорные волосы цвета выгоревшей соломы, такая же смуглая кожа, тонкий нос и весёлые, озорные глаза. Если бы не седина на висках и не широкие генеральские погоны с двумя звёздочками, я, наверно, крикнул бы: «Костя, друг, ты?»
Вместо этого я доложил:
— Товарищ генерал-лейтенант, рядовой Силин по вашему приказанию прибыл!
Генерал поднялся со своего места, подошёл ко мне:
— Здравствуй, Иван Силин! Узнаёшь?
Звонкий, с детства знакомый голос Кости! Сомнения не оставалось, это он. Я не знал, как вести себя, — ведь передо мной, рядовым солдатом, стоял командир корпуса.
— Узнаю, товарищ генерал, — наконец выдавил я из себя.
— «Генерал, генерал»! — улыбаясь, передразнил Костя. — Погоны смущают тебя, что ли? — Он снял с гвоздя телогрейку и накинул на плечи. — Ещё раз — здорово, Ваня! Рад видеть тебя живым и невредимым! — Он обнял меня, мы поцеловались. — Ну вот, так-то лучше! — сказал Костя. — А теперь садись, рассказывай, что и как?
Я коротко рассказал ему о всех своих злоключениях.
— Я слышал о твоём аресте. Значит, и тебя не миновала чаша сия! — На минуту он задумался. — Об этом более подробно мы поговорим в другой раз, а сейчас нужно думать о деле!.. Неужели генерал Беккер решил перехитрить нас? Знаешь, на это похоже! — Он взял со стола мою докладную записку и ещё раз пробежал её глазами. — Ты думаешь, что того фрица, из Франции, тоже нарочно подкинули нам немцы?
— В этом я уверен! Он знает о Франции столько же, сколько я о Луне!
— Значит, так: создавая видимость наступления на нашем участке, ударить на другом… не очень-то сложная хитрость! Видно, генерал Беккер и за людей нас не считает. Ну ничего, дадим ему раза два по шее и заставим считаться с нами! Ты молодец, Ваня, — жизнь не сломила тебя, ты остался таким, каким был. Человек с мелкой душонкой не стал бы идти против мнения начальства, тем более в твоём положении. Ничего, ничего, дружище, будет всё хорошо! Приходи-ка ко мне завтра к обеду, часам к трём. Пообедаем и вместе подумаем, как быть с тобой дальше.
— К сожалению, завтра не могу — рано утром уезжаю в полк.
— Что ж, служба есть служба!.. Приходи, когда вернёшься.
Я был до крайности взволнован: мой дружок, Костя Орлов, — генерал-лейтенант и командир корпуса. Кто подума-гь мог бы!.. В прошлом чуть ли не беспризорник, он командовал большим войсковым соединением и собирался состязаться в умении воевать с немецким генерал-полковником! А я? Разве не интересную жизнь прожил? О том, что выпало на долю нашего поколения, люди будущего будут вспоминать как о чём-то прекрасном и величественном!.. Так думал я, шагая к себе в разведотдел.
