— Может, рюмочку выпьешь?
— Рюмочку введу, а насчет макарон — вы же знаете — перешел на грузинскую кухню.
— Отвыкай.
— Боюсь утратить воспоминания.
Кот Василий чокнулся с Яковом Ильичом. Выпил. Хлебцем занюхал. И уставился в окно, на тот берег, где жила кошка Матрена, принадлежавшая Марии Степановне Ситниковой, ухоженная, вальяжная, по натуре добрая, но лишенная смелости и воображения.
— Дура она, — сказал кот Василий. — Любил я кошку Матрену — любил! Но, увы, не умеет она быть красивой.
Яков Ильич подумал: «А ведь правду говорят — животное всегда похоже на своего хозяина. Вот и Мария Степановна — женщина очень хорошая, но красивой быть не умеет. Даже на заседание поселкового Совета приходит в каком-то нелепом жакете, похожем на старомодный мужской пиджак. И волосы, собранные на затылке в пучок, перевязывает шнурком от ботинка…» Яков Ильич положил себе следующую порцию макарон по-флотски. И себе и коту налил по следующей рюмочке и подумал: «Ну почему, почему не умеет она быть красивой?»
— А вы не обращали внимания на тот удивительный факт, что именно коты являются непременными участниками и атрибутом всякого чуда и волшебства? — сказал кот Василий. — Вы когда-нибудь читали, что некий прекрасный принц был превращен злым волшебником в собаку?
— Не трогай собак, — возразил Яков Ильич. — Не касайся! — И он вспомнил фронтовые упряжки собак, которые вытаскивали раненую пехоту с поля сражения. Вспомнил, и у него защемило в носу.
— Я не касаюсь. Я, к вашему сведению, собак уважаю, — сказал кот Василий, слегка обидевшись. — Я даже дружу с некоторыми наиболее умными, которые не лают попусту из-под забора. Но у собак ограниченные возможности. Собаки слишком конкретны и слишком привязчивы, поэтому необъективны. Кот — существо ленивое, созерцательное, у него есть время поразмыслить.
— Я тебе сказал, не трогай собак, — снова возразил Яков Ильич, остро ощутив потребность в привязчивом и необъективном существе. — Я, может быть, собаку себе заведу.
Кот насупился, поворчал немного о людях, не обладающих культурой спора и умением вести беседу.
— Я думаю, что вскоре вы обзаведетесь кошкой, — сказал он с грустной гримасой.
— Хватит! У меня уже была кошка!
— Простите, а куда вы денете Матрену? — В голосе кота явственно прослушивалось ехидство.
— При чем тут Матрена? Ты Матрену не трожь! Не трожь Матрену!
— Я думаю, — ответил кот Василий уклончиво, — что это прекрасное праздничное блюдо вы едите последний раз. По крайней мере, в таком исполнении.
— Это еще почему? — спросил Яков Ильич.
— Почему? Почему? — Кот Василий печально мяукнул. — Сейчас что-то произойдет. У меня интуиция разыгралась.
Яков Ильич хотел было спросить, что же произойдет, но еще больше ему захотелось выгнать кота, чтобы тот не мешал ему вспоминать о войне, о боевых товарищах-пехотинцах, с которыми он дошел до австрийской столицы Вены, но вдруг он услышал шум на реке и крик:
— Помогите! Тону!
Яков Ильич высунулся из окна и увидел такую картину: на реке, на самой стремнине, где вода вставала горбом, плавают четыре гуся, кричат, хлопают крыльями и ныряют. А между ними тонет маленький мальчик.
Яков Ильич тут же выскочил из окна.
Бросаясь в воду, он заметил, что с того берега тоже кто-то бросился.
Яков Ильич плыл саженками, или, как говорят, вольным стилем.
— Держись! — кричал он.
Гуси галдели.
Яков Ильич нырнул, чтобы, как полагается, схватить погрузившегося в воду мальчишку, вытащить и спасти. В зеленоватой глубине руки его кого-то обхватили. Яков Ильич вынырнул и обнаружил, что держит и крепко прижимает к себе Марию Степановну Ситникову.
— Простите, — сказал Яков Ильич. — Я тут мальчонку спасаю.
— Ах! — сказала Мария Степановна. — Он, наверное, там, в глубине. Я как услышала «Помогите!» — так и бросилась в воду, спасать. Я как раз на крыльце была.
Яков Ильич и Мария Степановна снова хотели нырнуть, но их постигло разочарование — в небольшом отдалении увидели они мальчишку. Он спокойно и ловко плыл на спине. Рядом с ним плыли гуси. Иногда гуси окунали головы в воду и аппетитно заглатывали мелких рыбешек.
— Извините! — крикнул мальчишка. — Это я не вам кричал. Я гусей тренирую.
— Поразительно, — сказал Яков Ильич.
— Ах! — сказала Мария Степановна и начала погружаться, пораженная беспрецедентным поведением мальчишки.
Но Яков Ильич подхватил ее и некоторое время стоял, держа ее на весу, в том самом месте на середине реки, где, по утверждению жителей поселка Горбы, отражения двух водонапорных башен, разорванные волнами, летят друг к другу и соединяются. Постояв так немного, Яков Ильич пошел к противоположному берегу, на котором проживала Мария Степановна, — он вдруг вспомнил, что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
На берегу, когда Мария Степановна пришла в себя, они поглядели друг на друга и сконфузились. Яков Ильич был в старых выцветших брюках галифе и босиком, так как стоптанные домашние шлепанцы он обронил, прыгая из окна. Мария Степановна была в застиранном ситцевом халате и босиком — домашние туфли она потеряла в воде.
— Ах, — сказала она. — Как неловко… — И тут же забеспокоилась: — Вы простудитесь, Яков Ильич. Вам следует немедленно переодеться и выпить чаю с малиной… Ах, у вас, наверное, и малины нет. Я сейчас принесу. — С этими словами она побежала к своему дому.
А Яков Ильич бросился в воду и поплыл переодеваться, позабыв, что совсем рядом стоит новый мост и что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
Глава седьмая Мост
Если бы в поселке Горбы не было моста, то на его месте непременно образовалась бы центральная площадь с базаром. К мосту сбегались четыре самобытные грунтовые дороги из окрестных деревень. Все горбовские улицы так или иначе тоже сходились к мосту. Главная дорога, ведущая из Горбов в райцентр, тоже начиналась от моста.
Здесь же располагались чайная и закусочная, а также баня с железной трубой на растяжках и оба павильона из бетона и стекла, все еще недостроенные.
Автобусы останавливались у моста — и большие, которые шли только до Горбов, и маленькие, насквозь пропыленные, которые бегали по деревням.
Мост покоился на двух аккуратных быках, срубленных узко и плотно для ледохода, отчего широкая деревянная консоль казалась столешницей раздвинутого на праздник стола.
Летом под перилами сидели мальчишки — ловили рыбу плотву. Некоторые ловили ее лежа на теплых досках.
В детстве Наташа любила смотреть с моста в воду.
* * *
Автобус из районного центра прибыл в Горбы с опозданием. Трактор, тянувший его через глыбь на Середке, заглох. Наверное, час тракторист и шофер бродили по воде. Тракторист нырял даже, для чего снимал и рубашку и майку. Из окон автобуса, поскольку двери были закрыты, местные механизаторы выкрикивали полезные советы и ломились помочь.
Настроение у Наташи испортилось, как вы помните, еще в ту минуту, когда молодой человек и турецким загаром попросил ее подержать черепаху. В Горбах оно испортилось окончательно. Наташа даже не предполагала, что оно может испортиться до такой степени — просто совсем исчезнуть.
На выходе кто-то второпях толкнул ее углом деревянного чемодана в спину. Кто-то сказал: «Пошевеливайся ты, цыпа в белых штанах». Кто-то кому-то прямо через Наташину голову передал какой-то мешок с чем-то мокрым и капающим. Этого бы уже хватило. Но… Выйдя из автобуса, и отряхнувшись, и поправив прическу, и, естественно, удостоив наглого владельца черепахи презрительным взглядом, Наташа поглядела на мост, через который ей предстояло идти к дому, — поглядела, и все у нее помутилось, и ей захотелось немедленно помереть.
По мосту друг другу навстречу шли ее отец, Яков Ильич Шарапов, и Мария Степановна Ситникова. Мария Степановна — в красивом малиновом платье, на плечах у нее черная шаль с пунцовыми розами, в ушах серьги с зелеными камушками. В одной руке она несла чайник, в другой — банку с вареньем. Яков Ильич — в выходном заграничном костюме, в белой рубашке нейлоновой с галстуком.
«А ведь сегодня не день выборов в поселковый Совет, и не Первое мая, и не праздник Октябрьской революции…» — отметила про себя Наташа.
На одном конце моста Наташа разглядела ненавистного ей бродягу — кота Василия, развалившегося на теплых досках в беспечной позе. Разглядев все это, Наташа услышала:
— Что вы, Мария Степановна?
— Нет, нет. Вы немедленно должны выпить чаю с малиной.
— Вы такая красивая…
— Ах! Просто переоделась в сухое.
Кот Василий на своем конце моста развалился еще вольготнее и заорал:
— Ненавижу сметану!
Кошка Матрена заплакала. А Наташа прижала ладони к щекам, уронив дорожную сумку, и прошептала:
