А был ли случай, чтобы не пришла на стадион поболеть, пусть там любой мороз, его Вика?.. Или, может, в машине у Дани кто-нибудь видел хоть раз другую женщину?
Белую его «Волгу» трудно было представить без Вики, без выглядывающих из каждого окошка детских мордашек, любая из которых — Даня вылитый... При чем тут, люди добрые, скажите, Хоменко?
Грустно, конечно, что этот скандальный слушок в пять минут разнесся по всему Сталегорску. Но тут уж ничего не поделаешь. Может быть, это в вашем городе если не пятнадцать, то, по крайней мере, восемь театров, с пяток концертных залов и дюжина уютных кафе, где можно посидеть, не торопясь, — у нас хоккей. Может, это у вас, чего доброго, старинный собор с лучшим в Европе органом или хотя бы православная церковь, из которой убрали, наконец, гнилую картошку и где теперь по вечерам поет хор, это у вас дискуссионный клуб и пустующие пивные бары с редким перестуком из кегельбана — у нас хоккей. Может, у вас по вечерам невзрачный карлик с летающей тарелки, тоскливо окидывая взглядом лишь на треть заполненный зал, уныло читает лекцию о тайнах далеких миров — не знаю. У нас хоккей. Правда, какой хоккей!.. Был.
Три года назад, когда «Сталеплавильщик» вопреки всем прогнозам не то что вышел — ворвался в высшую лигу, почти все сначала подумали, что это счастливая случайность. Тот самый старинный сибирский фарт. Погодите, рассуждали, приедут-ка из столицы взрослые дяди — ужо мальчишек наших высекут! Но вот и мощное «Динамо», и грозный «Спартак», и беспощадное ЦСКА — все у нас побывали — и ничего!.. Если москвичи и выигрывали, то с таким по́том, что ой-ёй; бывало, и ничьей, как дети, радовались — так молодой да ранний «Сталеплавильщик» старичков мастеров уматывал; а бывало...
Нет, это надо, конечно, увидать: как «проваливалась» вдруг у ворот «Сталеплавильщика» тройка каких-нибудь знаменитых на всю страну нападающих, как не поспевала обратно, и наши ребята, стремительно обходя не менее знаменитых, раскоряченных сейчас, и клюшку и свободную руку по бокам выставляющих защитников, молниеносной перепасовкой обманывали заслуженного вратаря и закатывали вдруг шайбу такую трудовую и красивую, что трибуны стонали от восторга, а на наших находил стих, как будто удваивали скорость, казалось, их подпитывало теперь, заряжало сумасшедшей энергией то пульсирующее, дрожащее над стадионом силовое поле, которое вобрало в себя душевный порыв всех до единого болельщиков.
Стадион вокруг «коробочки» старый был, деревянный, на семь тысяч, но набивалось сюда до девяти — куда до нас той самой сельди из бочки!.. В одиночку повернуться, индивидуалист несчастный, и не думай, больно самостоятельный, ишь, если надо — все вместе повернемся, весь ряд. Случалось, во время самых злых матчей чуть ли не на всех ярусах люди стояли боком — один край поля у тебя впереди, а другой за спиной, ну да ничего, через плечо посмотрим — и не к тому привыкли, мы такие. Иногда в самую напряженную минуту людская стенка не выдерживала, где-нибудь на слабинке ее выпирало вбок, и с полсотни человек, а то и больше вываливались из своего ряда, сбивали соседей ниже, а те следующих, и людская волна сперва опадала, а потом, уже гораздо медленней, поднималась обратно, когда нижние подталкивали выпавших, подпирали их, поддерживали, подсаживали, а те, кому удалось устоять наверху, тащили их за руки, а то и за воротник — нечасто увидишь, чтобы русский человек соплеменника своего так трогательно вытаскивал!..
О том, что все это под открытым небом, под звездами, я не говорю, стоит ли — не каждый вечер мороз под пятьдесят. Да и какой мороз, если со всех сторон так давят, что косточки хрустят, это во-первых, и если чуть не у всякого имеется с собой ха-рошее средство против холода — во-вторых. Лишь бы только в этой всеобщей тесноте до собственного кармана добраться. Лишь бы вытащить. Лишь бы отсчитать двадцать капель. Лишь бы соседи потом в самый ответственный момент случайно, не дай господь, не толкнули...
Зато каким — не осудите! — слегка хвастливым довольством звучали потом на улицах голоса, когда расходились наши болельщики после выигрыша, какая благость бывала даже не на самых добрых, не на самых симпатичных лицах написана!... Недаром городские социологи тут же обнаружили: в те дни, когда наши побеждали, в Сталегорске начисто прекращалось хулиганство. Да что об этом — стыдно, право, и поминать! Лучше о другом: день-два, а то, глядишь, и неделю на шахтах давали такую выработку, что ахнешь, и сталь на комбинате шла исключительно первым сортом, и даже лесорубы в окрестной тайге — вон докатывалось куда! — творили чудеса, да и только.
Поди разберись, отчего это: то ли обычное, всем понятное «ай да мы!», а то ли что-то другое.
Тут меня можно будет в пристрастии обвинить, можно будет, конечно, пословицу насчет куличка и родного его болотца припомнить, но только, сдается мне, штука еще и в том, что в нашем Сталегорске испокон хорошо знали цену всякому мастерству да удали — вон еще в какие поры славились здешние кузнецы да рудознатцы!
В конце двадцатых годов, когда приехали сюда две сотни иностранных спецов да две сотни тысяч ни уха, ни рыла в металлургии не разумеющих российских лапотников, повидали в этом городе всякого, но уже через год, через два закваска взяла свое, перестали французы да бельгийцы друг с дружкой об заклад биться: завалятся заводские цехи сразу или постоят хоть маленько?
Каменных домов тогда было один, два и обчелся, остальное — продувные бараки да промозглые «землескребы», но кто-то, увидавший сизый дымок над первою домною, восторженно закричал: «Сибчикаго!..»
В проклятом сорок первом, когда еще не знавшие почем фунт лиха удальцы из «Центра» маршировали по обломкам старинных заводов Украины, здесь, в Сталегорске, за несколько бессонных недель научились прокатывать броню, успели-таки заслонить Россию-матушку. Недаром теперь перед комбинатом в Сталегорске стоит на гранитном постаменте прошедшая огонь и воду тридцатьчетверка...
Те, кто помоложе, расскажут вам нынче о крановщике, который железобетонную плиту на четыре граненых стакана поставит, пообещают показать экскаваторщика с разреза, который десятитонным, полным угля ковшом спичечный коробок, не повредивши, закроет. Правда, это баловство одно, пыль в глаза. Другой, допустим, табак, если операторы в прокатном, когда план горит, на всю смену автоматику, чтобы вручную поднажать, отключают. Это еще куда ни шло. Это для дела, выходит, быстрей.
Так или иначе, а есть, есть в нашем Сталегорске и седоусые старики-умельцы в сшитых на заказ — чтобы все их честно заработанные ордена уместить — пиджаках, и чернобородые, с единственной пока медалькою мальчишки, которым тоже палец в рот не клади... Почему же все они разом сняли, как говорится, шляпу перед хлопцами из «Сталеплавильщика»?
Была ли это, и верно, дань уважения мастерству? Или, может быть, неосознанная благодарность была за то, что из холодного молчания темных сырых забоев, из жаркого гула горячих стальных машин чуткую живую душу каждого они забирали потом с собой на яркий праздник страстей человеческих, где кипело все вместе и все на виду — случай, воля, жестокость, азарт, разбитые надежды, хитрость, мужество, удача, слава, позор...
Стоп, однако. Минуточку.
Ловлю себя на том, что начал все больше о мастерах, чуть ли не о героях... Но разве города вроде Сталегорска, с однобоким их, словно грыжа, извините, развитием, не плодят заодно не нашедших себе места около угля да около стали, а о чем-то совсем другом постоянно размышляющих неудачников?
И сколько их, пришедших на стадион не в стоптанных пролетарских пимах, а в щегольских когда-то ботиночках, в странных, где-то далеко от нас, за Уралом, только-только входящих в моду шапчонках, сколько их, виновато протирающих стекла запотевших на морозе очков, так же, как и все остальные, бестрепетно вручали свою душу этим крепким, ладным ребятам, этим всемогущим, одетым в кожаные доспехи — как там дальше? — конечно, ледовым рыцарям.
Но это не затем, чтобы поддержать их, до седин оставшихся мальчишками, не затем, чтобы заставить их в который раз начать все сначала, спускался между вторым и третьим периодом в раздевалку к хоккеистам пожилой, с задумчивыми глазами директор комбината Коняев. Затихали в раздевалке споры, смолкал разговор, и директор, которому вездесущий начальник команды тут же подавал стакан крепкого и горячего чаю, говорил в тишине, нарушаемой лишь домашним позвякиваньем серебряной ложечки: «Что-то вы того, молодцы... Вы не скисли? Надо выиграть. Надо... Там кое-что из моего фонда еще осталось. После выигрыша — всем по транзистору».
И ледовые рыцари, слегка избалованные уже не только славою, глядели на отхлебнувшего наконец чаю директора и с пониманием, но вроде бы заодно и с некоторым смущением: мы-то, мол, сознаем, что конец квартала, еще бы, но как же это Борис Андреич забыл, что транзисторы у всех уже есть: еще в прошлом месяце — тоже, естественно, в конце — подарили.
