Рудаев попытался привлечь Лагутину к себе, но она отстранилась и подтянула повыше одеяло.
— Мне надо перешагнуть через полосу духовного отчуждения, которое неуклонно разрасталось и ширилось. Это не просто. Что такое любить? Любить — значит желать все время быть вместе, ты сам только что об этом сказал. А до сих пор ты прекрасно обходился без меня, и я не уверена, что не сможешь обойтись в дальнейшем.
— Дина, зачем так!…
Она не дала ему говорить, зажала рукой рот, и он только смог поцеловать горячую ладонь.
— Вот ты сказал — поженимся, — продолжала она. — А ты уверен, что тебе нужна именно такая жена? На Западе один социолог подверг обследованию сотни женщин и знаешь, к какому выводу пришел? Большинство женщин с запросами несчастны в личной жизни. У них повышенные требования к тем, кого они избирают, ну… в спутники жизни, что ли. Видишь, как трудно обойтись без истертых слов. А мужчины ищут себе пожиже, попроще. С такими легче. И мужское самолюбие удовлетворено, чувствуют себя «над». Да и многие женщины предпочитают, чтобы к ним относились покровительственно.
— Мне сейчас не до социологических исследований, — не удержался от резкости Рудаев и чертыхнулся про себя — дернуло его за язык.
— Многое в жизни бывает в первый раз… Лагутина запнулась под его взглядом, а он не стал просить ее, чтобы договорила, боялся, как бы снова не увела в сторону.
— Я ни на какое «над» не претендую. Ей-богу, я лучше, чем ты обо мне думаешь, и давай сейчас все решим.
Она задумчиво покачала головой.
— Ни сегодня, ни завтра мы не решим. Решит время. Вот когда каждый час одинокого досуга и мне и тебе будет казаться вечностью…
У Рудаева омрачилось лицо, он стал похож на обиженного ребенка.
— Пойми меня, Боря. Не могу я так, закрыв глаза… Боюсь еще раз обжечься… Знаешь, как это больно, когда по ожогу ожог. Давай подождем, повременим немного.
Людей в кабинете Прокофьева сегодня так много, что все они не разместились за столом, пришлось вносить стулья. Появился и Апресян со строителями и еще какие-то деятели, о которых всесведущие сказали, будто это работники Госплана.
Кто подтягивал силы, Збандут определить не мог, ясно было лишь, что без согласия Прокофьева ни один лишний человек не появился бы в этих стенах. А уж разобраться в соотношении сил и вовсе невозможно. Вот строители всех рангов наверняка станут на сторону Воскобойникова — техническая документация готова, металлоконструкции сложены на площадке, оборудование поступит в срок. Работай, выполняй задание и получай награды и премии. А что скажут сотрудники Госплана? Они ведь тоже заинтересованы в реализации своих планов. И спрашивают с них строго и часто, благо всегда под рукой.
Вопреки ожиданиям, Прокофьев оставил Воскобойникова в покое и начал с сотрудника Госплана. Избежав традиционной велеречивой преамбулы, тот сразу обрушил на собравшихся ворох цифр. Каждый день задержки строительства обходится во столько-то тысяч, столько-то тысяч тонн будет недодано стали, столько-то тысяч рублей поглотят простои прокатных цехов, столько-то тысяч автомобилей не выпустят заводы из-за отсутствия автомобильного листа, столько-то тысяч золотых рублей недополучит страна из-за срыва заказов на экспорт, в таких-то странах будет подорвано доверие к договорам, заключенным на поставку металла с Советским Союзом.
От этого человека узнал Рудаев, что в глубинных пунктах Центральной Африки есть селения, где с нетерпением ждут стальной лист, упакованный по двести килограммов в пачке, потому что верблюд, — а там другого транспорта нет — не может поднять более двух таких пачек. Привыкший считать металл тысячами тонн, Рудаев впервые в жизни почувствовал значимость каждой тонны. Впервые оценил и всю сложность работы сотрудников Госплана, которые решают уравнения со множеством неизвестных, поскольку никогда нельзя предугадать, на каком участке этой сложной цепи, состоящей из пятидесяти тысяч предприятий, порвется какое-либо звено или несколько звеньев кряду. И такой простой показалась ему работа в цехе, который можно объять взглядом, где все ясно, хотя далеко не всегда просто, что ему стало стыдно за себя. Поддавшись общему настроению, он неприязненно относился к госплановцам.
Но вскоре чувство раскаяния улетучилось бесследно, его вытеснило отчаяние. Весь смысл выступления работника Госплана сводился к одному: откажитесь от своих требований. Подумайте, во что обойдется переделка цеха стране, прикиньте, что важнее: улучшить условия работы людей и получить больше металла в будущем, но с опозданием, или выиграть во времени и выдать сотни тысяч тонн остродефицитного металла в ближайшее полугодие — ведь каждые сутки задержки — это многие тысячи тонн; взвесьте, выдержите ли тот огромный груз ответственности, который взваливаете на себя.
Рудаев с тревогой посматривал на Збандута, стараясь определить, какое впечатление произвели на него этот шквал тяжеловесных цифр и ворох убийственных доводов, но тот сидел, как мумия, уставившись прямо перед собой в стену.
Затем Прокофьев перечислил недостатки проекта, перечислил по памяти, не заглядывая в бумаги, и попросил заводчан напомнить, если что упустил. Но все основное было упомянуто, а мелочиться никто не стал.
Прокофьев кивнул Штраху, тот поднялся, подошел к небольшому столику, стоявшему неподалеку, сдернул с него покрывало, и взору присутствующих предстал макет нового цеха.
До сих пор Рудаев только слышал об объемном методе проектирования. Макет складывался из отдельных пластмассовых элементов, как составляют дети модели машин и зданий из готовых элементов «конструктора».
На этой объемной модели даже не умеющий читать чертежи мог прекрасно разобраться в расположении оборудования и агрегатов, подъездных путей и линий коммуникаций. Проектировщикам при таком методе трудно было ошибиться и что-либо перепутать, а строители, ясно видя, что к чему, без обычных затруднений могли составить план своих работ.
Предупреждая лишние вопросы, Штрах объяснил, что все конструкции, которые надо делать заново, окрашены красной краской. К общему удивлению, их оказалось меньше, чем предполагали. Заново перепланировав цех, проектировщики умудрились сохранить многое из того, что уже было изготовлено.
— Давно так проектируете? — живо заинтересовался Прокофьев.
— Года полтора, — ответил Штрах.
Прокофьев пристально посмотрел на Воскобойникова, и тот прочитал в его взгляде осуждение.
Рассмотрев макет, заводчане сразу активизировались. Посыпались предложения — вот сюда бы еще один стенд для ремонта ковшей, вот здесь нужен дополнительный заезд в разливочный пролет, вот тут хорошо бы удлинить площадку.
Директор Южгипромеза слушал, думал, кое с чем соглашался, иногда возражал. Чувствовалось, что не один день просидел он над макетом и многое отработал сам.
Потом Штрах несколькими точными движениями сузил пролеты цеха, загнал груши конверторов в пространство, ограниченное колоннами и подкрановыми балками, убрал приспособления для шлакоуборки, и глазам присутствующих предстал таганский цех.
Зрелище было настолько убедительным, контраст между проектами двух институтов таким разительным, что чаша весов сразу склонилась на сторону нового проекта.
Но торжество испортил Воскобойников. Штрах, оказывается, умолчал о том, что для расширенного пролета нужны особые мостовые краны для заливки чугуна грузоподъемностью в двести тонн, а на проектирование, заказ оборудования и изготовление таких кранов уйдет минимум два года — в природе пока таких кранов не существует. Вот об этом и сказал Воскобойников.
Штрах стал излагать свои соображения насчет переделки старых кранов, но названные им сроки показались сомнительными. Ему на помощь пришел Даниленко.
— В природе вообще никаких кранов не существует, — сказал он, бросив взгляд на Воскобойникова. — И все же они есть. Готовенькие, целехонькие, именно такие. В ГДР.
— Это точно? — требовательно спросил Прокофьев.
— Да. Сделаны на экспорт, но застряли.
— У нас всегда крайности, — зло бросил Воскобойников. — То строили дворцы для свиней…
— Но это не значит, что нужно впадать в другую крайность, — строить хлева для людей, — резко оборвал его Прокофьев. — У меня осталась только одна неясность: на сколько все это задержит строительство?
Вот тут и разгорелся спор. Горячий, непримиримый. Воскобойников утверждал, что на год, строители требовали дополнительно полгода, Штрах назвал три месяца и упорно стоял на своем. Воскобойникова поддерживал работник Госплана — ему лучше чем кому другому известно, как долго проектируют и как долго строят. На него набросились строители — разве он не слышал о темпах приморского «Металлургстроя», разве не знает, что этот трест построил слябинг длиной в километр за год, а мощную домну за одиннадцать месяцев? За Штраха вступились представители заводов — строительство-де такого цеха расчистит дорогу для остальных ему подобных.
