— Эх, медведь! Руки — как грабли. Еще уронишь!
Ирина взяла ребенка, склонила к нему голову, шепотом говорила что-то ласковое и нежное, отыскала соску — ту самую соску с белым роговым кольцом, которую Сергей привез из Москвы, оправила на голове девочки беленький чепчик — и все это делала так умело и проворно, что ей могла позавидовать самая взыскательная мать. Передавая девочку Анюте, она поцеловала ее в теплую, с нежным пушком щечку и рассмеялась.
Сергей стоял тут же и то улыбался, то одобрительно кивал головой, а потом взял стакан с вином и предложил выпить за здоровье крестницы Ирины Остроуховой. За столом стало шумно — все смеялись, шутили, хвалили Анюту и за то, что в доме у нее всегда весело, и за то, что дети у нее такие голубоглазые и славные, и за то, что она такая заботливая хозяйка.
После ужина, когда маленькая Ирина снова лежала в люльке, а мальчуганы ушли спать, появился патефон, и гости разделились. Семен заводил патефон, Анфиса подбирала пластинки, Варя учила мужа танцевать вальс, а Ирина и Анюта сидели за столом и тихонько говорили о чем-то своем.
Друзья детства уселись на диван, закурили; разговаривали, смотрели друг на друга восторженными глазами, и им не верилось, что вот они снова вместе и что каждый них уже не тот, каким был еще, казалось, совсем недавно.
— У меня свои планы и свои нужды, — говорил Савва. — И не могу же я печалиться о других. И в Родниковской и в Белой Мечети есть станичные Советы, так о чем они там думают? Или хотят, чтобы я взял их на иждивение? Не могу!
— Милый Савва, но и нельзя жить интересами одной своей станицы, — возразил Сергей. — Твоя Усть-Невинская не на острове стоит!
— Все правильно! — Савва даже приподнялся. — Но что ты там, Сережа, ни говори, а понять я тебя не в силах. То ты Усть-Невинскую возвеличивал, в первые ряды ставил. Помнишь, как мы вот на этом же диване вели беседу, как ты горячо нам подсоблял, и мы дело двинули. А теперь черт его знает что получается! Гидростанцию планировали для себя, а вышло для всех. Обидно, Сережа! Ведь старались! А лес? Себе приобретали, а получается — работали для чужого дяди.
— У тебя странное понятие о своем и чужом — вот в чем беда.
— Да уж какое есть, — с обидой ответил Савва.
— Разве гидростанция теперь уже не твоя?
— Моя, но и не моя. — Савва обратился к Виктору, который сидел с поникшей головой, курил и молча слушал. — Витя, ты человек образованный, рассуди — кто из нас прав?
— Я у вас временный гость, — ответил Виктор, не поднимая головы. — Моя обязанность — установить машины. Но мне непонятно, о чем вы спорите?
— Обижает меня Сергей! — волновался Савва. — Понимаешь, все мои планы рушатся. Ну, скажи, разве друзья так поступают?
— Смотря по тому, как понимать дружбу, — с улыбкой сказал Сергей.
— Зря, Савва, волнуешься. — Виктор поднял голову и оправил ладонями спадавший на лоб мягкий чуб. — Мне кажется, как бы Сергей ни поступал, он прав, по-своему, конечно.
— Почему ж прав? — спрашивал Савва. — А мы? А вся станица?
— Прав уже по одному тому, — продолжал Виктор, — что его, так сказать, теперешнее место в обществе заставляет это делать.
— Ты опять свое? — Сергей решительно встал. — Так могут рассуждать действительно только временные гости. Но мы-то с Саввой здесь жители постоянные.
— Ну, полно, Сережа, — добродушно заговорил Виктор, тоже встал и застегнул пиджак. — Чего ты злишься? Ну, пусть я не прав, — не настаиваю… И не будем об этом. Лучше расскажите мне, что нового в станице?
— Савва, побеседуй с гостем об усть-невинских новостях, — сказал Сергей. — А я буду благодарить хозяев, мне пора! — Последнюю фразу он нарочно произнес громко, так, чтобы услышала Ирина. — И прежде всего я благодарю Анюту — это же золото, а не хозяйка!
В комнате наступила тишина. Сергей надевал шинель и поглядывал на Ирину. Ирина тоже стала одеваться.
— Ну, что же это такое! — Савва развел руками. — Куда ты торопишься?
— Не могу, Савва. Спешные дела. Завтра заеду к тебе.
Сергей попрощался со всеми, подмигнул сестренке, подошел к люльке, посмотрел на сонное личико Иринки и вышел. Впереди него прошла Ирина.
Савва проводил Сергея за ворота.
— Обиделся? — спросил он, блестя глазами.
— Нет, не обиделся, а только слушать тошно. Да, вот что не забудь: Грачеву потребуются люди. Пошли к нему Прохора и еще человека три.
Сергей обнял Ирину, а она, словно давно этого поджидала, прижалась к нему, и они пошли улицей, не торопясь, точно и не зная, в какую сторону лежит их путь, — куда бы ни идти, лишь бы не стоять на месте. А Савва, оставшись у ворот, еще долго смотрел им вслед и думал:
«Сережа, Сережа, так вот какое у тебя спешное дело: захотелось побыть с Ириной. Вот и ушел. И правильно сделал. На твоем месте я не стал бы сидеть в хате, потому что ноченька-то какая!..»
А ночь и в самом деле была хороша.
Давным-давно спит Усть-Невинская, и над ее припудренными инеем крышами разлита такая тишина, что даже слышно, как шуршат крыльями грачи, зорюя семьями на тополях; шатер неба высок и матово-черен, и над головой рассыпано столько малых и больших звезд, что рябит в глазах, если подолгу смотришь вверх; от Кубани веет изморозью, а широкая, со шпалерами акаций улица совсем пуста, и идешь по ней не один, а с любимой девушкой!
Так отрадно было вдвоем, разговаривая вполголоса, проходить под звездным небом, видеть то площадь, то шапки грачиных гнезд на тополях, то улочку, идущую к выгону. В станице начиналась перекличка зоревых петухов, повеяло свежестью разгулявшегося ветерка, а дорога еще далека и птичник еще не виден за Верблюд-горой.
— Сережа, — говорила Ирина, — зачем ты при всех назвал меня своей женой?
— Не утерпел, Иринушка!
— Ты в шутку сказал? Да? В шутку?
— Да как же можно! Совсем наоборот. Разве этим шутят?
— А все ж таки не надо было. Как можно наперед говорить такое?
— Так это же будет! — волновался Сергей. — Зачем же скрывать? Да и пора уже… И знаю — любишь!
— Люблю, — чуть слышно проговорила Ирина, — а только боюсь.
— Чего же ты боишься?
Ирина посмотрела Сергею в глаза.
— Если б ты был как все, чтобы были у тебя вот только эти приметные брови и вот только эти глаза, и весь ты — просто Сережа, и больше никто.
— Да я и есть такой. Ты только присмотрись хорошенько.
Ирина отрицательно покачала головой.
— Нет. Слышал, что сказал даже твой друг? Возле тебя девушки становятся красивее. А я хочу и с тобой и без тебя быть самой по себе, какая я всегда. Понимаешь, Сережа?
— И будь такой! Это же очень хорошо. А Виктора ты не слушай. Он и обо мне черт знает что говорит. Не успел приехать — и уже такие суждения.
Ирина наклонила голову и молчала.
— И еще, — сказала она, перебирая пальцами концы шали и уже боясь взглянуть на Сергея, — и еще — я поеду учиться.
— Одобряю, — сказал Сергей. — Вместе поедем. Вот построим гидростанцию, жизнь наладится — и мы улетим с тобой, как вольные птицы!
— Долго ждать, — все так же тихо и грустно проговорила Ирина. — Когда это будет?
— Скоро, скоро, Иринушка. — Сергей крепче обнял Ирину. — Ну, что ты сегодня такая невеселая? Подыми голову! Посмотри, как белеет иней на степи! Ох, вот уже и птичник!
Они подходили к птицеводческой ферме. С Верблюд-горы дул ветер, и на равнину клочьями сползал туман, — очевидно, рассвет был близок.
Еще в первых числах октября на одном из заседаний исполкома Сергей внес предложение — наделить приусадебными участками тех фронтовиков, кто из армии приехал на Кубань, женился или был женат, но у кого своего подворья не имелось и жить было негде. Предложение было принято, затем утверждено в крае, и к поздней осени во всех станицах и хуторах Рощенского района сотни новых семей ставили в конце улиц плетни и строили себе хаты.
В Усть-Невинской в числе других фронтовиков делянку земли под усадьбу получил и Семен Гончаренко. Трудно словами передать его душевное волнение. Ему сделалось и радостно, и как-то боязно от сознания, что совсем нежданно жизнь его после войны сложилась так удачно. Ехал к другу в гости на какой-нибудь месяц, а остался насовсем. Еще вчера у него ничего, кроме оружия, не было, а сегодня он — уже всеми признанный житель Усть-Невинской. У него есть жена, и какая ж славная жена! Своей Анфисой Семен не нарадуется! А теперь вот есть у него и свой огород, а скоро будет и свой дом. Семена приняли членом колхоза имени Ворошилова. «А где тут у вас проживает Семен Гончаренко? — будут спрашивать люди. — Эге, да разве ж вы не знаете? Идите по этой улице аж на край станицы — там и стоит его домишко».
И хотя еще год назад сыграна свадьба, где Артамашов изрядно выпил и кричал на всю улицу: «Семен — ты золотая душа! Вот это и есть настоящий фронтовик, не то что некоторые другие, геройством своим козыряют! Семен, дай я тебя поцелую! Мы принимаем тебя в свою казачью семью с раскрытой душой!»; хотя давно его все называют «станишником», а теперь уже плуг, запряженный парой волов, еще на той неделе описал узкой стежкой квадратное поле, и Савва Остроухов сам поставил на углах колышки, а Семену все еще не верилось и все еще казалось, что это не явь, а сон. Савва вручил ему документ с печатью, и Семен много раз вместе с Анфисой перечитывал слова: «Принимается на постоянное жительство в станице Усть-Невинской и наделяется усадьбой согласно постановлению Рощенского исполкома бывший фронтовик-орденоносец Гончаренко Семен Афанасьевич», и про себя думал:
