Джамхуху ничего не оставалось как примириться. Он все же очень любил свою золотоголовую Гунду.
Много людей приходило к Джамхуху иногда с забавными просьбами, иногда с горестным недоумением, иногда за мудрым советом, а иногда просто черт знает за чем! С годами Гунде стали ужасно надоедать бесконечные посетители Джамхуха.
— Ну что, что приперлись опять? — говорила она ходокам, когда Джамхуха не было дома.
— У нас мулица ожеребилась, — случалось, говорили ходоки, — к чему бы это?
— Великий Весовщик! — кричала Гунда. — Они меня ополоумят! Ожеребилась — ну и хорошо!
— Нет, не хорошо, — сдержанно, но твердо отвечал один из ходоков, — не положено по природе. Хотим узнать, что предзнаменует?
— Великий Весовщик! — надрывалась Гунда. — Ходоки замучили! Оставьте корзину с помидорами и убирайтесь в котловину Сабида, он там коз пасет!
Но так как число людей, приходивших к Джамхуху, намного превосходило ее потребность в помидорах, Гунда частенько пилила Джамхуха, что он мало времени с ней проводит.
Однажды, когда она его так ругала, пришел человек посоветоваться, как ему быть с пчелиным роем, который вылетел из улья и прицепился к высокой ветке орехового дерева.
Выслушав ходока, Джамхух ему доверительно сказал:
— Женщина хочет, чтобы время любви превосходило пространство жизни. Но ведь это нелепо?
— Нелепей и не придумаешь, — поспешно согласился посетитель и ушел, решив, что Джамхух слегка спятил.
— Где мой рой и где женщина, которая хочет любви? — удивлялся он, разговаривая с односельчанами, и те, пожимая плечами, высказывали разные соображения по этому поводу.
Так они жили четыре года и четыре месяца, и тут вдруг случилось необычайное событие. Абхазский царь, приехавший в село Дал на праздник открытия Храма Великому Весовщику Нашей Совести, внезапно скончался в доме своего племянника, где он гостил.
Молодой князь сел на престол. И хотя его звали абхазским именем Кобзач, он, подражая византийским императорам, нарек себя Феодорием Прекрасным.
Года два народ присматривался к нему, называя то старым именем, то новым, а потом прозвал его Тыквоголовым Красавчиком и больше никак его не называл.
В один прекрасный день дюжина придворных людей во главе с визирем приехала к Джамхуху. Кто-то из придворных держал за поводья лошадь с богатым женским седлом. Джамхух сразу все понял, душа у него сжалась от боли, но делать было нечего, гости спешились и вошли в дом.
— Джамхух, — сказал визирь, — наш царь Феодорий Прекрасный давно любит золотоголовую Гунду. Только необходимость блюсти себя для абхазского престола не позволяла ему сразиться с братьями-великанами. Теперь пришел его час. Ты должен отдать царю прекрасную Гунду, иначе царь пойдет войной на Чегем. Неужели ты, вечно призывающий всех к миру, будешь способствовать тому, чтобы лилась абхазская кровь?
— Но ведь царь женат, — изумился Джамхух, — я даже слышал, что у него недавно родился сын.
— Да… — сказал визирь. — У него родился сын, и он наречен Георгием. Но какое это имеет значение? Разве ты не знаешь, что византийские императоры женятся столько раз, сколько хотят? А мы должны учиться у нашего великого соседа Византии, самого культурного государства в мире.
Джамхух задумался. Потом долгим взглядом посмотрел на Гунду. Он понял, что она хочет уйти к царю. Душа у Джамхуха обливалась кровью. Но он был горд, Сын Оленя, и хотел, чтобы Гунда сама предпочла его царю.
— Что ж, берите ее, — сказал Джамхух, — раз она так хочет.
— Но разве я говорила, что хочу покинуть тебя, Джамхух? — воскликнула Гунда и вся разрумянилась.
— Милая Гунда, — сказал Джамхух, — ты забыла, что я Сын Оленя, я знаю язык глаз… Твои медоносные глаза мне все рассказали…
— Ради интересов Чегема, — прошептала Гунда и опустила свою прелестную головку.
— Да, — подтвердил визирь, — интересы народа превыше всего.
— Тебе останется мой портрет, — сказала Гунда, — ты будешь жить с моим портретом.
— Да, — согласился визирь, — портрет можешь оставить. У нас много придворных художников.
— Хорошо, — сказал Джамхух, — я буду жить с твоим портретом.
На прощание Гунда поцеловала Джамхуха, и не было поцелуя горше, потому что Джамхух почувствовал его благодарную нежность.
Гунде подвели чистокровного арабского скакуна, и, когда визирь подставлял ее ноге стремя, он не удержался и кивнул на стремя:
— Чистое золото.
— Сын Оленя, не скучай, — сказала Гунда, удобнее усаживаясь в седле, — почаще смотри на мой портрет.
Придворные вместе с Гундой скрылись на нижнечегемской дороге. Джамхух постоял, постоял посреди двора, а потом вздохнул и зашел в дом.
Чегемцы долго обсуждали это событие, жалея Джамхуха и высказывая разные предположения.
— Вообще, — говорили они, — ввести в дом рыжую — все равно что поджечь его. Уж лучше прямо сунуть горящую головешку под крышу, чем вводить в дом рыжую…
— Надо было повоевать с Тыквоголовым, — говорили другие, — напрасно наш Джамхух ее уступил…
— Как же воевать, — говорили третьи, — если Джамхух сам приторочил корзину с помидорами к ее седлу.
Это было явной выдумкой. Никакой корзины с помидорами Джамхух не приторачивал к седлу Гунды. Он, конечно, тосковал по своей Гунде, но никогда ни один человек не услышал от него ни одной жалобы.
Только однажды, сидя перед очажным огнем в кругу чегемцев, он вдруг подумал вслух:
— Оказывается, пустую душу нельзя ничем заполнить. Пустота духа — это вещество, которое нам неизвестно. И если вещество пустоты заполняет душу, душа заполнена. А заполненное уже ничем нельзя заполнить.
— Не убивайся, Сын Оленя, — сказал старый чегемец, — ты еще совсем молод, у тебя все впереди.
— Маму-олениху жалко, — ответил Джамхух, — она хотела меня догнать и остановить, но, забыв об осторожности, погибла… — Он вспомнил своего приемного отца, старого охотника Беслана, и, вздохнув, добавил: — Когда все, кого мы любим, на том свете, время работает на нас: мы приближаемся к любимым.
Больше Джамхух никогда не проговаривался о том, что у него на душе. Время, конечно, великий лекарь, но лечит оно кровопусканием, как тот диоскуриец, которого пригласили к отцу Джамхуха.
Три года Сын Оленя жил с портретом золотоголовой Бунды. Но от портрета даже самой красивой девушки дети, как известно, не рождаются.
В один прекрасный день Джамхух созвал чегемцев, развел костер посреди двора и бросил в огонь портрет прекрасной Бунды.
— Красота лица, — сказал Джамхух, — должна быть равносильна красоте душе, иначе красота — ложь и художество — суета.
— Это он так говорит, — высказался наиболее догадливый чегемец, — потому что жениться хочет.
И в самом деле, через полгода Джамхух женился на простой чегемской девушке, и у него со временем родились трое детей. Сначала у него родилось два мальчика, потом родилась девочка. Старшего мальчика нарекли Эснатом, младшего Бидом. А потом пришла в мир ненаглядная утешительница Джамхуха в минуты грусти, хохотушка Тата.
С годами слава Джамхуха все росла и росла. Он не только давал советы и делал прорицания, но иногда мирил враждующие роды и даже племена. Ему удавалось силой мудрости то, что не удавалось силой оружия царю.
Царь Феодорий, конечно, злился на него, но сначала скрывал, что может завидовать простому пастуху Он решил прославить себя военным подвигом и снарядил большой флот для завоевания Лазии. Однако флот не достиг берегов Лазии, в открытом море его сокрушила буря.
Царь Феодорий Прекрасный, узнав о гибели флота, пришел в великий гнев. Он метался по дворцу, громко крича:
— И это море называют Гостелюбивым?! Это плохое море! Проклятое море! Отныне я его переименую! Оно будет называться Черным морем! Пусть гонцы разъедутся по всей Абхазии и велят народу отныне называть это море Черным!
И гонцы разъехались по всей Абхазии и во всех городах и селах объявили народу новое название моря. Но люди смеялись над царем.
— Тыквоголовый совсем спятил! — говорили они, хохоча. — Разве море можно переименовать? Тогда уж пусть заодно он переименует и небо!
Новое название моря было нелепым потому, что каждый видел — море синее, а он его называет Черным. Сначала люди, живущие на побережье, в шутку, смеясь над Тыквоголовым, повторяли:
— Ну, как там Черное море — не посинело? Не пора ли выходить рыбачить?
Люди смеялись, смеялись, шутили, шутили и до того дошутились, что сами привыкли и уже всерьез стали называть море Черным. На этом основаны многие победы глупости.
Царь Феодорий был очень доволен, что новое название моря принято народом.
— Переименовать море, — говорил он, — еще не удавалось ни одному царю. На такое способен был только бог Посейдон, и то в древнегреческие времена.
