— Знаю… Вот и они. Я их встречу, а ты иди наверх к Эдварду и предупреди об их приезде… И пусть Людвига придет мне помочь. Все уже спрашивают о ней…
Владислав исчез. Стефания встретила немцев очаровательной улыбкой. Рядом с Зонненбургом шел не старый еще полковник, начальник гарнизона города. За ними — три офицера, среди них — Шмультке. Зонненбург представил их Стефании.
Полковник прикоснулся холеными усами к ее руке,
— Чрезвычайно признателен, графиня, за любезное приглашение и весьма рад встретить в вашем лице жену одного из офицеров немецкой армии, — сказал он.
— Надеюсь, ваше превосходительство, вам не будет скучно в нашем обществе?
— О, что вы, что вы! — запротестовал полковник. Стефания, окруженная офицерами, направилась в зал.
Зонненбург задержал Шмультке.
— Господин лейтенант, вы поставили караул вокруг усадьбы?
— Так точно, господин майор!
В кабинете Эдварда сидело несколько человек. Здесь были: Эдвард, накануне возвратившийся из Варшавы, отец Иероним, князь Замойский, Баранкевич, викарный епископ Бенедикт и еще трое молодых людей в штатском.
У входа в апартаменты Людвиги сидел Юзеф.
Когда, поддерживаемый лакеем, появился старый граф Могельницкий, Юзеф почтительно раскрыл перед ним дверь и сейчас же закрыл ее перед самым носом лакея.
— Можешь идти. Я позову, когда понадобишься.
Сын недоумевающе пожал плечами и стал спускаться с лестницы.
— А где этот бродяга Мечислав? Ты за ним присматривай, Адам. Вот еще наказание господне!..
Адам остановился и невесело посмотрел на отца.
— Со вчерашнего вечера, после того, как он побил Франциску, я не видел его. Говорят, что пошел на фольварк к солдатам.
При появлении отца Эдвард поднялся.
— Ну теперь, кажется, все в сборе. Пока там, внизу, будут веселиться, мы кое о чем успеем поговорить. Познакомься, отец, — сказал Эдвард, когда Казимир Могельницкий остановился перед поднявшимися ему навстречу незнакомыми молодыми людьми.
— Капитан Врона, — отрекомендовался один из них, бледный, с воспаленными глазами.
— Лейтенант Варнери, — произнес другой, стройный, голубоглазый.
— Поручик Заремба, — угрюмо пробасил третий, коренастый, с коротко подстриженными усами.
В комнату торопливо вошел Владислав.
— Эдвард, приехали немцы — полковник, несколько офицеров… Людвига сошла вниз. Слышишь, играют туш? Все твои приказания выполнены. Ты разрешишь мне остаться здесь?
— Нет. Иди вниз занимать гостей. Через полчаса придешь, — сухо ответил Эдвард.
Владислав сделал недовольную мину, но повернулся по-военному и вышел.
Сегодня утром он был «произведен» в подпоручики и назначен командиром взвода в формируемом Эдвардом польском легионе.
— Итак, если панство разрешит, я начну, — произнес Эдвард, когда все уселись.
Снизу доносились звуки мазурки.
— Послезавтра мы решили выступить. Дальше медлить нельзя. Австрийцы бегут на родину, бросая все. Сегодня нам стало известно о революции в Германии. Наше положение необычайно трудное. Уходящих немцев преследуют партизанские отряды. Они скоро ворвутся сюда. Пан Зайончковский говорит, что у них на селах уже начинается… Как вам известно, в Люблине седьмого ноября организовано польское правительство с пепеэсовцем Дашинским во главе…
Баранкевич сделал резкий жест рукой.
— Это не так страшно, — успокоил его Эдвард. — Правда, Дашинский наобещал в своих декларациях всеобщее, прямое, тайное и равное избирательное право, восьмичасовой рабочий день и даже передачу земли крестьянам, — с издевкой продолжал Эдвард, — но все это необходимые на сегодняшний день декорации. Их нам легко отшвырнуть, когда мы будем иметь силу. Пока что, благодаря декларациям Дашинского, мужики сами охраняют имения: народное достояние, как же. Важно одно: чтобы вооруженная сила была в наших руках. Мы пока что располагаем сотней людей. Этого достаточно, чтобы занять город. Австрийский гарнизон города растаял. Единственная сила — эскадрон немецких драгун… Но с немцами мы договоримся. Тем более что у них самих вскоре не останется ни одного солдата.
— Откуда вы взяли эти сто человек? — заинтересовался епископ, высохший, как мощи, старичок, машинально перебиравший пальцами четки.
До сих пор он придерживался немецкой ориентации и теперь хотел выведать, насколько реальна вся эта затея, в которую его так усиленно тянул отец Иероним.
— Это — часть солдат расформированного польского легиона австрийской армии и члены местной польской военной организации. Ну, потом — молодежь из хороших семей… На другой день после занятия города у нас будет втрое больше… Пан Дашинский обещает прислать в случае нужды отряд организованной им народной милиции.
— Гэ… умм… да!.. — угрожающе откашлялся Баранкевич. — Ненавижу всех этих социалистов и прочих мазуриков!.. «Народная милиция»! Скажите пожалуйста! Что до меня, то мне приятнее слово «жандарм».
— Благодарю за комплимент, — отозвался из своего угла капитан Врона, исказив лицо гримасой, заменявшей ему улыбку.
Когда Врона улыбался, казалось, что мертвец скалит зубы, — до того неподвижны были его лицо и мутные глаза. После переворота Врона должен был стать шефом жандармов.
— Кто же будет городским головой? — спросил епископ.
Эдвард снисходительно улыбнулся.
— Власть будет у нас, у штаба округа. А в магистрате будут сидеть марионетки вроде адвоката Сладкевича… Недели через три мы соберем полторы-две тысячи солдат. Это будет уже маленькая армия…
Епископ мягко перебил его:
— Вы думаете, что этого достаточно?
Капитан Врона тихо шепнул Варнери:
— Эта сушеная глиста не так уж глупа…
Старик Зайончковский резко поднялся со стула.
— Мне кажется, его преосвященство не понимает всей серьезности момента.
Если вы, живущие в городе, где всегда стоит какой-нибудь гарнизон, чувствуете себя в сравнительной безопасности, то нам в наших имениях приходится буквально не спать ночами! Ведь кругом мужики. На десяток украинцев — один поляк… Эти хлопы[8] спят и видят, как бы им соединиться с партизанами…
— Вернее, отнять у нас земли, — добавил Замойский, — национальный вопрос здесь только в придачу.
— Земля — крестьянам, заводы — рабочим, панов — к стенке, а ксендзов на виселицу… Кажется, так у них? — спокойно произнес Врона.
— Не будем отвлекаться, панове! — остановил его Эдвард. — Итак, послезавтра мы занимаем городскую комендатуру, управу и вокзал. Объявляем военное положение и набор добровольцев. А потом посмотрим, как обернутся дела.
Епископ ядовито улыбнулся.
— Пусть пан граф меня извинит, что я его перебиваю! Но я хочу кое-что уточнить, — тихо проговорил он и, оставив четки в покое, вонзился своими крысиными глазками в Эдварда. — Только что пан Зайончковский сказал, что я не учитываю всей серьезности положения… — Во вкрадчивом тоне, каким были сказаны эти слова, было немало яда. — Но я думаю, что этим грешу не я. Я тридцать пять лет служу богу в этом крае, и мне пора знать истинное положение вещей. Я не воин, я только смиренный проповедник божьего слова. И мне с отцом Иеронимом даже не место на этом совещании. Но служители церкви приходили иногда на военные советы, чтобы предупредить горячих воевод об опасности, которая перед ними встанет в их походах… Вы все ревностные католики. Я, как ваш пастырь, обязан сказать, что я думаю обо всем этом. — Епископ сделал многозначительную паузу. — Не забывайте, панове, что мы с вами живем на самой русско-австрийской границе. Сейчас эта граница стерта. Те украинцы, которые находились в России, уже знают, что такое революция. Вы, надеюсь, не забыли, как они жгли своих помещиков? Немецкая оккупация на время придавила их. Другие украинцы, которые живут тут же рядом, в Галиции, не сделали этого лишь потому, что божьей милостью властвовал австрийский император и у него была армия, поддерживающая порядок… Теперь же нет ни императора, ни армии. Вы собираетесь взять в свои руки власть в крае, где девять десятых населения — украинцы. Пан Эдвард читал мне письма графа Потоцкого и князя Радзивилла. Их поместья и заводы разбросаны по всей Волыни и Подолии. Они тоже создают свои отряды и собираются захватить власть. Они ожидают вашей помощи… Что это значит, Панове? Это значит, что Польское государство, еще не родившись, уже думает о войне с Украиной и Белоруссией. Ведь вам там придется воевать со всем населением, которое будет бороться против вас, как против иноземных оккупантов и как против помещиков… Теперь судите, может ли молодое государство пойти на эту, простите за резкое слово, авантюру, не рискуя погибнуть? Если мы в самой Польше имеем национальное большинство, которое можно поднять на защиту своей отчизны от москалей и хлопов, то как вы поднимете украинцев и белорусов против украинцев и белорусов, за польских помещиков? Видит бог, моя мечта — это победа католической церкви во всем мире! Но, панове, мы не дети. И мы должны знать, что немцам для оккупации Украины понадобилось триста двадцать тысяч солдат! А вы только через месяц надеетесь иметь две тысячи… Я думаю, панове, что нам надо пожертвовать интересами Потоцких, Радзивиллов, Сангушко и других пяти-шести магнатов и укреплять Польское королевство там, где у нас есть опора…
