Но где-то в глубине души он смутно чувствовал неправоту своих логических доводов и догадывался, что еще не понимает всего случившегося – и того, что было двенадцать лет назад, и того, что происходит сейчас. Но ему так не хотелось верить тому, что никакое будущее с Лилей не возможно, что он просто боялся думать об этом и заторопился к ней, уверенный в том, что она не спит и ждет его.
Он вошел и увидел, что Лиля стоит у окна, держась левой рукой за штору, и понял, что она не спала. Он молча разделся, – Лиля даже не повернула головы, – и, подойдя к ней, осторожно положил руки на плечи. И его собственные руки казались ему сейчас такими тяжелыми, что он боялся причинить ей боль этой тяжестью, и только слегка касался ее плеч. Она прижалась затылком к его лицу и сказала:
– Я видела, как ты идешь. Трудно тебе сейчас...
Она не спрашивала, а утверждала, и он молчал – ему казалось, что он вообще может больше ни о чем не говорить ей, потому что она и так все знает – все, что было с ним за эти десять лет. И его больше не удивляла ее проницательность, он воспринимал ее как что-то естественное – как и то, что сам он ничего не знает о ней и ждет, когда она расскажет ему. И Лиля, угадав и это его желание, стала рассказывать, по-прежнему не поворачиваясь, – наверно, она знала и то, что так ему легче слушать, – и он молчал, вдыхая запах ее волос, и слушал:
– В первый день ты спрашивал меня, знаю ли я, зачем ты приехал... Да как же мне не знать, если у меня самой не раз бывали такие минуты, когда мне хотелось бросить все и поехать в твой город – даже не к тебе, а только в твой город, походить по его улицам, посмотреть на людей, среди которых ты живешь, может быть – издали увидеть тебя. Только издали – я знала, что не подойду к тебе, да и зачем? Ты вчера солгал мне, когда я спрашивала, часто ли ты вспоминал обо мне...
– Да, – беззвучно пошевелил он губами, но ей и не нужно было его подтверждение, и она продолжала:
– Я знала, что ты забыл меня, – иначе ты давно бы уже приехал. Но почему-то была уверена, что когда-нибудь по-настоящему вспомнишь и обязательно приедешь, и ждала тебя. И никаким рассказам Валеры о твоей счастливой жизни я не верила – ты просто не мог быть счастливым, твое счастье осталось позади, как и у меня, оно кончилось в тот день, когда ты провожал меня на Казанском вокзале... Конечно, мы оба не думали тогда, что это конец, – иначе сделали бы как-то по-другому. Я верила, что через год мы снова будем вместе... Но что со мной потом началось, Саша! Уже через минуту после отхода поезда я заметалась по тамбуру, чувство... необходимости тебя, – звучит неуклюже, но других слов я просто не подберу, – было таким сильным, что на первой же остановке, в Рязани, я выскочила с чемоданом на перрон и решила вернуться к тебе. Но поезд стоял минут пятнадцать, и я опомнилась. Я знала, что, если вернусь, ты все бросишь и поедешь со мной, – я помнила, какое у тебя было лицо, когда мы прощались. И знаешь, что помогло мне справиться? Очень трезвый расчет: неизвестно, поступишь ли ты на следующий год, а если не поступишь, тебя взяли бы в армию, и нам пришлось бы расстаться уже на три года. И эта простая арифметика – три и один – заставила меня вернуться в вагон. А потом началось ожидание, похожее на голод, который ничем нельзя было утолить. Ожидание твоих писем, результатов экзаменов, твоего приезда. Я знала, что ты сможешь приехать всего на несколько дней, и когда думала о том, что будет в эти дни – начинала смеяться от счастья и даже не задумывалась, что будет потом – ведь перед этим «потом» будешь ты... Но все вышло иначе. Как ни неопытна я была, но довольно быстро сообразила, что забеременела. Что греха таить – я испугалась, так неожиданно и некстати все это было. И сделала одну глупость...
– Какую?
– Это уже физиология, Саша, об этом не нужно... Ну, а как дальше было, ты, наверно, помнишь...
– Да.
– Встретила я тебя совсем не так, как бы мне хотелось, – а ты ничего не понимал и обиделся на меня.
– Почему ты ничего не сказала мне?
– И что получилось бы? Ты ведь остался бы со мной...
– Да.
– Я долго думала – говорить тебе или нет. Решила, что скажу все потом, когда это кончится. И ты уехал...
Она замолчала, и Александр тихо сказал:
– Если тебе тяжело рассказывать – не надо.
– Нет, ничего... Это ведь только наше с тобой – кому же мне еще говорить? Да и тебе нужно все знать.
Александр промолчал, соглашаясь с ней.
– И ты уехал – обиженный, непонятый... Но знаешь, мне и в голову не пришло ответить на твою обиду тем же. Я как-то сразу... повзрослела, что ли, и чувствовала себя ответственной за твое будущее. Я решила, что все это должно касаться только меня одной, и я должна справиться со всем сама... И пока ты был рядом, я ничего не боялась... А как уехал – такой маленькой и слабой показалась я самой себе! И дело было не только в этом... затруднении. Мне страшно было думать, что придется ждать еще почти полгода, пока я увижу тебя. Чуть ли не ежедневно я обходила все наши места, даже искала твои следы, вздрагивала от шагов под окнами и кидалась смотреть – вдруг это ты? Как ты мне был нужен тогда, Саша! Сколько раз по пути домой мне казалось, что где-то впереди идешь ты или уже ждешь меня дома, и я бросалась чуть ли не бегом и заглядывала в лица тех, чья фигура хоть немного напоминала твою. Иногда мне все это казалось страшной несправедливостью – за что такое наказание? Почему после всего, что было у нас – вдруг такая пустота и одиночество? Почему нельзя сделать так, чтобы нам было хорошо? Не знаю даже, с чем это можно сравнить... А тут начались неприятности – аборт, осложнения, да и мама доводила меня своими упреками до того, что я в истерике запиралась в своей комнате и целыми днями не выходила оттуда. В общем, я так и не смогла оправиться до твоего приезда...
– А ты не могла написать мне об этом?
– Я пробовала, но у меня ничего не получалось... Ну вот и Надя идет...
Лиля мягким движением высвободилась из его рук – и когда она повернулась, он увидел, что лицо ее спокойно, словно говорила она что-то обыкновенное, будничное, – а ему пришлось отвернуться и нарочито долго вытаскивать сигарету, разминать ее и закуривать.
Лиля пошла встречать Наденьку – та влетела с обычным смехом, что-то быстро и весело заговорила, но уже через минуту притихла, словно понимая, что в ее отсутствие в доме произошло что-то важное, несовместимое с ее веселостью и смехом, и что об этом не нужно расспрашивать, надо оставить взрослых вдвоем – решать их непонятные дела – и скорее идти на улицу. И как только она поела – сразу ушла, даже не заглянув в комнату. И Лиля тут же вернулась к Александру.
– Давай сядем.
Они сели рядом, касаясь плечами друг друга, Лиля осторожно взяла из его пальцев сигарету и зажала руку между своими ладонями – и только тогда он заметил, что рука его подрагивает.
– Дать тебе коньяку? – спросила Лиля.
– Нет... Говори, что было дальше.
– Что было дальше... Ты приехал зимой, но наша встреча, как сам, наверно, помнишь, получилась еще хуже, чем в августе. И дело было не только в моем нездоровье. Я уже начала понимать многое из того, о чем ты, вероятно, даже не задумывался. Я еще не знала, что начал действовать... как бы поточнее сказать... автоматизм, что ли, закона разобщенности судеб... Господи, как это неловко... Но ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Да.
– Но твои письма уже приготовили меня к тому, что ты приедешь другим. И ты действительно приехал другим. Ты все еще любил меня, но далеко не так, как прежде, только часть тебя была со мной. Ты много говорил об университете, о друзьях, об учебе, – и я видела, как захватила тебя эта новая жизнь, как она буквально на глазах меняет тебя и как сильно уже успела изменить. И меня эти полгода изменили, конечно, но совсем по-другому... Я ведь даже не могла рассказать тебе о том, что произошло со мной, – уже не было той близости, которая позволила бы мне сделать это. А все остальное было так незначительно по сравнению с тем, что мне пришлось пережить. Вот почему я все больше молчала тогда. Да если бы и решилась тогда обо всем рассказать тебе – многого ты просто не смог бы понять. Ты уж прости, что я так говорю...
– Ну что ты... Это же правда.
– И когда ты опять уехал... Все пошло так, как и должно было... У тебя была своя жизнь, у меня – своя. Свободного времени у меня было немало, и передумала я за тот год столько, сколько, пожалуй, и за всю жизнь до этого не думала. Искала ответы на все эти вопросы – почему так получилось у нас и что же дальше будет? Думала о том, что было у нас в то лето. Разное приходило мне тогда в голову... И как-то постепенно начала понимать – было такое, что встречается, вероятно, нечасто, и, может быть, вся беда наша только в том, что слишком рано пришла к нам эта любовь и обоим оказалась не по силам... Думал ты об этом когда-нибудь?
– Нет.
– Может быть, я и не права, не знаю... Но ведь только вспомни, что у нас было тогда, Саша!
