А вот сидят они в доме, дверь раскрыта, на улице уже который день льет. Когда-то давно покрытая толстым слоем вара, крыша не протекает, и это очень хорошо, потому что на полу, на газетах, по всей комнате лежит сохнущая трава. До Хок-ро и пришелец сидят на одной доске, перекинутой между двумя переводинами близ двери, сидят, не касаясь друг друга. А за порогом льет и льет, серый туман скрыл за собою сопки побережья и дальний конец моря скрыл. Слышен лишь один водяной шум — дождя и плещущих волн. Изредка прокричит мокрая ворона свое «ай-ой ай-о!» да проедет, натужно и тревожно завывая, машина по невидимой в тумане дороге. Этот пришлый человек сидит, бросив на колени руки, глядя на порог, и медленно качает головой. А мимо порога бежит и журчит вода, и песок шумит под дождем, и совсем не холодно, но пробирает дрожь. Печь затопить нельзя — нет тяги в сырую погоду. Масико, конечно, не придет в такой ливень.
Когда установилась непогодь, больной человек поскучнел, перестал улыбаться, целыми днями валялся на своей лежанке и не подходил к пище. Уронив длинную руку перебирал ею песок, что сам же натаскал ведром и разбросал по всему дому. Порою, лежа на спине, глядя на потолок он принимался разговаривать сам с. собою, и тогда старику хотелось вон уйти из дома. До Хок-ро начинал усердно перетряхивать траву на газетных листах или сворачивать в мотки вянущую морскую капусту. И человек утихал, отворачивался лицом к стене. Тогда До Хок-ро снова усаживался на доску и смотрел, как льет дождь. Иногда незнакомец вставал и усаживался рядом, но сидеть долго не мог, — уставал, видимо.
Эти дни дождя, и молчания, и оголтелого вороньего крика перепутались в голове До Хок-ро, и он уже не помнил, сколько дней они ждали Масико — неделю, а может быть, всего три дня. Она появилась перед открытой дверью — в блестящем плаще, в резиновых сапогах, пряча голову под зонтом, — и весело спросила: «Дома хозяева?» Она передала в руки До Хок-ро сумку и стала стряхивать воду с зонта. Несколько серых капель попало на ее лицо, и старику, не знавшему от радости, куда положить тяжелую сумку, захотелось утереть лицо Масико какой-нибудь чисто выстиранной тряпкой. «О, сколько вы насобирали морской капусты!» — сказала она, с улыбкой оглядываясь и расстегивая потемневший, сырой плащ.
Дни ненастья кончались, и снова над морской пустыней синело чистое небо. По морю издалека к берегу неслись толпой волны, блестя на солнце. В такую погоду на горячий песок приходил весь город, и берег казался муравейником от праздных людей. Солнце было редкостью для этих мест, и люди торопливо брали его, бросая все свои дела. До Камарона они не доходили, им хватало пляжа напротив города. Лишь изредка на косу забредали какие-нибудь дружные парень да девушка, держась за руки. За мысом на дюнах стлался цепкий шиповник, он цвел в эти дни. Парень и девушка ломали для букета колючие ветки с цветами, а то просто ложились в песчаной выемке между дюнами. Проходя мимо дома, они поворачивали лица и с удивлением глядели на двух отшельников. А До Хок-ро и пришелец в эти дни крутились по Камарону с утра до ночи. Они рвали на сопке съедобные травы и мешками притаскивали домой, сами отваривали и сушили потом на солнце. В отлив они собирали па отмели раковины, успевая за день добыть ведра по три. Оба почернели от солнца, человек оброс колючей бородой, ходил по песку босиком и выглядел одичавшим бродягой. Масико смеялась, глядя на них. В ясные эти дни остров напротив берега не показывался, будто совсем растворился в плотной высокой синеве неба. Над волнами стали во множестве летать бабочки. Глупая нерпа высовывала усатую голову из воды совсем близко от берега. Мальчишки-рыболовы дали пришлому человеку крючки и леску, и тот скоро научился орудовать закидушкой. Рыбы он налавливал много — хватало и на уху, и на сушку. Пришлось сколотить шесты с перекладиной, чтобы подвешивать распластанную камбалу. Как-то раз пришла по берегу Масико, в синем купальнике, в черных очках, с высоко уложенными волосами. Она шутя толкнула в грудь человека, и тот упал, притворяясь бессильным. Мужчины угостили Масико свежей ухой, прямо с костра. От Масико пахло вином, она пришла на море с подругами-портнихами из бригады, заведующая отпустила их с работы. Масико поела, посмеялась и ушла потом обратно по берегу, глядя в море. Бе загорелые круглые плечи, руки и ноги блестели под солнцем. Синий костюм долго был заметен издали, потом исчез среди других ярких пятен. До Хок-ро собрался сходить к водопаду — набрать свежей воды в большую бутылку. А сосед его разделся, зашагал было к морю и вдруг зашатался. Он попятился, надламываясь в поясе и в коленях, крутнулся на одной пятке и упал лицом в песок. До Хок-ро отложил на землю бутылку, подошел к нему и перевернул его на спину. Из носа человека текла кровь, смешиваясь с песком на лице. До Хок-ро стоял над ним на коленях, вертя по сторонам помятой темной головой, не зная, что ему делать. От страха он сразу вспотел, — то было в первый раз, потом старик привык и уже так не пугался, когда с больным случался припадок.
До Хок-ро и Масико сидели возле дома и выбирали мясо из проваренной улитки. Масико ловко цопала вилкой, вытаскивала тело улитки из розовой завитушки, отделяя мясо от кишок, и бросала в кастрюлю. То же делал и До Хок-ро, но только улитку он клал на камень и раскалывал скорлупу обушком топора. Кипел шторм на море, от него свежо тянуло, солнце быстро бежало между розовыми облаками. Ветер сносил вбок от головы Масико распущенные волосы и подолгу держал их так. Масико была довольна. За мясо ракушек и съедобную траву она выручала в городе неплохие деньги. Масико работала и пела. «В зеленой куще жизни мы играющие дети, — говорилось в песне. — Что прекрасна, не гордись ты — жизнь все равно, как поезд, промчится. Поезд мчится, поезд мчится, дым летит, земля летит. Ни-на-ана-на! Жить вместе — значит делить одну судьбу», — пела Масико. И вдруг рядом страшно загрохотало. Дом стало трясти, с завалинки упала миска с солью. До Хок-ро испуганно отложил топор в сторону, а Масико вскочила и подбежала к двери дома. Оттуда шел голубоватый бензинный дым, выскочил улыбающийся незнакомец, протирая замасленные руки песком. — Что это? — крикнула Масико.
— Лампочки приноси, Машенька! — прокричал и тот. — Будет у нас свое электричество! Мотор починил!
— Ты что, с ума сошел? — Масико сердито оттолкнула улыбающегося человека, который потянулся обнять ее. — Потуши! Сейчас же потуши мотор! Дом поломаешь! — И она стала подталкивать его к двери. Тот покорно согнулся и вошел в дом, мотор перестал грохотать.
— И вправду он дурной, — обратилась Масико к До Хок-ро.
Тут старик вспомнил, что незнакомец давно уже собирал на подоконнике какие-то небольшие железки, принося их со свалки. А сегодня вышел ца проезжую дорогу, остановил мотоцикл и после принес большую консервную банку с бензином.
— Если он останется здесь, Масико… Если бы он ушел… — заговорил старик. — Я просто не знаю… что за человек.
И когда незнакомец, согнувшись под притолокой, вынырнул из дымной полутьмы дверного проема, Масико встала перед ним.
— Эй, скажи честно! Документы есть? Паспорт у тебя есть?; — спросила она.
— Нету, Машенька, — бодро ответил тот.
— А где они? — приступала Масико.
— Нету! Ну зачем, зачем тебе мои бумажки?
— Покажи, — не отставала Масико. — Ты что, из тюрьмы вышел?
— Гляди, соль просыпали. Ох, быть ссоре, Машенька, быть ссоре! — шутливо засокрушался человек, усаживаясь на завалинку и закидывая ногу на ногу.
— У меня муж тоже в тюрьме. Я жалею таких. Говори правду, не бойся, — сказала Масико, опускаясь рядом с ним.
— А что говорить? — лукаво скосил он глаза на нее. — Правд много на свете.
— Говори, где Документы?
— Не знаю. А они мне ни к чему, Машенька, — беспечно отвечал человек. — Мне теперь ни-че-го не нужно. Мне нужно только это, — и он обвел рукою Камарон, море, сопки. — Я болен, я человек с чужой кровью, Машенька.
— Врешь! — рассмеялась Масико. — Кровь у тебя своя, как у всех, сама видела.
— Когда-то я жил здесь. Давно, много лет назад. У меня отец был военным, здесь служил. Может, мы с тобой встречались раньше, Машенька? Ты здесь давно живешь?
— Я здесь родилась и все время живу, — ответила Масико. — Никуда не уезжала. Только в Южно-Сахалинске несколько раз была.
— А я уехал в семнадцать лет, сразу же после школы. С тех пор ни разу не был здесь… Учился потом во Владивостоке, работал в Южном… Вроде бы недалеко отсюда, а не нашел времени приехать. Мне, Машенька, все хотелось, куда-нибудь подальше-подальше. В Москву, например, или в Одессу. После школы я и хотел в Москву, но там как раз был кинофестиваль, артистов понаехало, и я побоялся, что прогуляю и не поступлю в институт, остановился во Владивостоке, не поехал дальше. И вот лет шестнадцать прошло. Половина жизни. Как быстро! Вот никогда не думал, что еще раз сюда попаду.
