— Жутко хочу научиться играть на пианино! — мечтательно восклицает Зина, в который раз уже поправляя прическу, хотя в этом нет никакой надобности. — Соберется компания, чтобы повеселиться, потанцевать, и вот ты садишься за инструмент и сразу же становишься душой общества. Знаете, Витюша, может, организуете при клубе музыкальный кружок?
За ее слова хватается и Герман.
— И устами женщины глаголет истина, ха-ха.
Я говорю, что не гожусь в педагоги. Такое потребительское отношение к музыке меня просто бесит. И самое удивительное в этом то, что под таким углом смотрят на музыку очень многие, даже моя мама.
— Ерунда, уважаемый, — возражает Мотыль. — Поможем.
В шесть вечера я и Мотыль отправляемся в клуб. Зина говорит, что придет позднее.
В клубе нас ждут конферансье Саникидзе и Шмырин, который всегда у кого-то на подхвате, помогает тому, кому делать нечего, как сказал про него однажды Мотыль. Сейчас Шмырин осматривает сцену: можно ли на ней выступать нашим акробатам.
Герман сыплет своими излюбленными словечками: сценично, кинематографично.
— К девяти вечера хотелось бы освободить зал для танцев, — говорит заведующий клубом Полстянкин — уже не молодой, но усиленно молодящийся, с большими залысинами и очень ровными и белыми, наверно, вставными, зубами.
— Потанцевать — это неплохо, — соглашается Мотыль, смешно подергивая ногами, — это не вызывает принципиальных возражений. Не правда ли, дорогие хозяюшки? — Тут он подмигивает девушкам, с обожанием поглядывавшим на него, такого высокого, статного и бойкого.
Герман уже перезнакомился с участниками самодеятельности фабрики. У него удивительная способность — нравиться людям. Эту его способность ценит и командование, зная, что, если Мотылю поручат организовать какое-то дело, он его организует.
В программу концерта Герман внес поправки — предложил мне вести музыкальное — сопровождение сольных номеров.
— Это не пианист, а чудо двадцатого века. Клянусь. — Так он рекомендует меня носастенькой смуглолицей девушке с темно-каштановыми, гладко зачесанными волосами, закрывающими уши и часть щек.
— Хватит, старина, трепаться, — говорю, подделываясь под тон Мотыля. Кажется, что такое обращение придаст некоторую солидность, которой мне всегда так не хватает.
Девушка смотрит на меня с затаенным любопытством. У нее узкие и удлиненные, как миндалины, темно-карие глаза с прямыми, словно лучики звезд, ресницами.
— Трепаться — моя профессия, — говорит Герман с улыбкой. И мне сейчас кажется, что его развязность и грубость напускные. Говорят, что таким образом некоторые прячут свою застенчивость. Может, к числу застенчивых относится и Мотыль?
— Вы верно поможете? — спрашивает девушка и тоже улыбается.
У нее удивительная улыбка: едва уловимая, чуть дрожащая. Я даже смутился и почувствовал, что краснею.
— Если в моих силах, — говорю я, доставая зачем-то платок из кармана;
— Да, совершенно забыл вас познакомить! О, склероз! — восклицает Мотыль с некоторой театральностью. — Калерия, — представляет он девушку. — Зовущая и манящая — так, кажется, расшифровывает это редкое имя старая добрая латынь. Член комитета комсомола. На ней лежит вся культурно-массовая работа. Она же является…
— Не хватит ли, — мягко перебивает девушка. — А то нечего будет сказать обо мне в следующий раз.
Она подает руку. Рука у нее узкая в запястье, прохладная, с голубым перстеньком на безымянном пальце.
— Лера, — говорит она. Я называю свое имя.
— И фамилию, пожалуйста, — просит Калерия. — Иначе как буду представлять вас зрителям.
— Вы ведете концерт? — спрашиваю я.
— Вынуждена. Наш конферансье заболел.
Стахов решил поговорить с Беллой до начала приветственных выступлений и концерта. Спросил секретаря комитета комсомола, где можно увидеть Беллу. Блондинка посмотрела на него с откровенным любопытством, и он, вдруг смутившись, добавил, сам не зная для чего, что хочет проконсультироваться по поводу одной заинтересовавшей его модели.
— О, тогда я лучше познакомлю вас с главным инженером или с главным художником, — сказала девушка с озорной улыбкой. — Многоопытные товарищи, знаете ли…
— Зачем же их беспокоить, — он даже испугался, что она вздумает непременно выполнить свое намерение, — мне бы все-таки лучше увидеть…
— Понятно, — многозначительно произнесла девушка и повела его по длинному цеху мимо безруких манекенов и указала на дверь.
Стахов понял, что она догадалась, какого рода «модель» ему была нужна. И оттого злился на нее.
Прежде чем постучаться в дверь, он поправил тужурку и галстук.
— Войдите, — послышалось несколько девичьих голосов. Такое многоголосье Стахова не устраивало, и он снова постучался, на этот раз так тихо, что едва сам услышал себя. Но там услышали.
Дверь открылась. Высунулась светловолосая головка одной из манекенщиц.
— Вам кого?
— Попросите Беллу.
Через мгновение на месте светловолосой девушки появилась рыжеволосая.
— Вам кого?
Стахов понял, что его разыгрывают. Девчата просто хотели посмотреть, кому понадобилась Белла.
— Заходите, она сейчас придет.
— Нет, подожду здесь.
Ждал недолго. Она действительно скоро появилась в дверях цеха. Вслед за ней вышел майор Жеребов. Только его и не хватало! Они остановились друг против друга, опершись о дверные косяки. Говорил майор, а она, опустив голову, вставляла короткие реплики.
«О чем они?» — с тревогой подумал Стахов. И тут же у него возникла мысль: а что, если замполит печется о Мешкове, может, уговаривает Беллу вернуться к нему? Жеребов ведь, как всегда, в курсе всех событий. «Она, кажется, соглашается», — решил Стахов, не спуская глаз с Беллы, кивавшей в ответ на слова Жеребова. Стахов направился в их сторону. Майор пожал девушке руку и ушел.
— Это очень плохо, — сказал он ей на прощание.
Увидев Стахова, Белла как-то вся напряглась, полные, чуть приоткрытые губы так плотно сомкнулись, что от них даже кровь отхлынула, и они казались белыми.
Стахов невольно замедлил шаги.
— Здравствуйте, Белла.
— Здравствуйте, — ответила, но руки не подала.
— Хотелось поговорить, — начал Стахов со стереотипной фразы, которую произносят, чтобы выиграть время.
Она посмотрела на часы.
— Спешите?
— У меня занятия, — и показала на обернутые газетой, книги.
— Почему вы сторонитесь меня? — спросил Стахов.
Она на мгновение задумалась, сведя к переносице брови:
— Вы, как говорят в таких случаях, ошиблись адресом.
— А мне, между прочим, хотелось сказать, что я не тот, за кого вы меня принимаете. Честно!
— Человек, говорят, узнается по делам. А вот за какие-такие дела вы приняли меня не за того, кто вам нужен? Это так унизительно. — В ее тихом глуховатом голосе не было раздражения. В нем звучала давно выстраданная обида и горечь.
— Видите, мы оба ошиблись, — с живостью ухватился Стахов за ее слова. — Давайте простим друг друга.
Она усмехнулась, слабо, едва уловимо:
— Странная логика.
— Почему странная?
Она помолчала, точно раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор.
— Я должна просить прощения за то, что вы ударили меня по щеке, а я не подставила вторую?
— Вы меня не поняли, Белла! Я, возможно, виноват. Как говорится, не созрел еще тогда. Думал иначе. Но какое это сейчас имеет значение! Ведь мы…
«Надо быть смелым и не отступать на полдороге к цели, — решил Стахов. — Женщины любят смелых». — И он объявил с некоторой торжественностью:
— Белла, теперь я решил жениться на вас. Безоговорочно.
Он увидел, как вдруг расширились и потемнели ее зрачки.
«Это у нее от неожиданности, — мелькнуло в его голове. — Сейчас она спросит, хорошо ли я все продумал, напомнит, что у нее ребенок».
— Я все продумал, — начал он, не дожидаясь вопросов. — И ваш сын не будет помехой. Мы с ним поладим. Я ведь такой. И знаете: может, сегодня наплюем на ваши уроки-мороки. Пойдем-ка сейчас прямым порядком в загс и подадим заявление. А потом сходим поужинать. Эх, и закатим пир…
Белла порывалась что-то сказать. Ему казалось, что хотела поблагодарить за оказанную ей честь, но он не давал ей раскрыть рта. Ему не нужна была ее благодарность.
— Скажу без утайки. Мне бы хотелось, чтобы рядом со мной всегда находился друг, — продолжал он, любуясь самим собой, своими словами. — Вы можете быть другом, таким, какой нужен мужчине. Я понял: вы самая чудесная женщина на земле. Вы…
— Да подождите вы, наконец! — почти выкрикнула Белла. И это ее восклицание было таким неожиданным, что он умолк на полуслове. Лицо у нее было бледным и растерянным.
