Отец и сын обнялись молча, даже с каким-то жестковатым выражением лиц. Но за этой видимой холодной жестковатостью каждый пытался скрыть огромную нежность. Сын гордился отцом. Отец гордился сыном. Петр Егорович знал, на какое ответственное задание правительство посылает Дмитрия. И ведь выбор-то пал не на кого-нибудь, а на Каретникова, на его сына. А в многотысячном коллективе завода высококвалифицированных мастеров не одна сотня. И другое, кроме гордости, беспокоило Петра Егоровича: старый он стал, и сердечко уже не так, как даже десять лет назад, гонит кровь по жилам. Ровесники с каждым годом все уходят и уходят из жизни, а сын уезжал на два года. Два года — не два дня, и семьдесят семь — это уже солнце на закате.
Дмитрий посмотрел в глаза отцу и по воспаленным векам, по притушенному, печальному выражению лица понял, что тот был на кладбище.
— Как там, все в порядке?
— На левую сторону немного памятник накренился. Поправил и цветы полил.
Не успел Петр Егорович войти в столовую, как шею его обвила Светлана. Лицо старика просияло. Доставая из кармана шоколадку, он, как бы защищаясь от звонких поцелуев внучки, пробурчал:
— Ну, будет, будет тебе, коза-егоза… Этак ты меня зацелуешь.
— Дедушка! — озорно воскликнула Светлана. — Ты теперь будешь моим главным шефом. А Стеша — твоим заместителем. Буду слушаться тебя, как бога!.. А ты… ты будешь разрешать мне все, все… как своей единственной московской внучке. Лады? — Светлана левой рукой энергично подхватила кисть правой руки деда и по-мужичьи, словно она вела азартный базарный торг, плюнула в свою нежную розовую ладошку и наотмашь, звонко ударила ею по широкой ладони Петра Егоровича.
Высокий, сутулый, в своем темно-синем костюме, который мешковато сидел на его худой, костистой фигуре, Петр Егорович чем-то походил на Максима Горького в последние годы жизни писателя. Такие же жесткие усы, которые он трогал по-горьковски, такая же густая, наступающая на морщинистый лоб седоватая щетка волос. Многие ему говорили, что он походит на Горького, и это льстило старику. Он даже усы подправлял сам, боялся, как бы усердные столичные парикмахеры, работающие по шаблону, не обкорнали их.
— Не думай, что дам поблажку. Так закручу гайки, что запищишь! — с напускной сердитостью ответил Петр Егорович, по-хозяйски осматривая столовую, словно определяя, не наделали ли в ней каких-нибудь глупостей за те две недели, которые он не был здесь. — Лучше сыграй что-нибудь или спой, пока гостей нет.
Но сыграть Светлане не пришлось: в передней раздался звонок, и она кинулась открывать дверь.
Пришли Капитолина Алексеевна и Николай Васильевич Лисагоровы.
Капитолина Алексеевна с огромным букетом белых гладиолусов сразу же, не задерживаясь, прошла на кухню, по пути, как бы между делом, чмокнула в щеку Светлану. Генерал резко остановился у порога, вытянулся по стойке «смирно» и, отдавая честь, по-солдатски громко отрапортовал:
— Как было приказано, явился ровно в девятнадцать ноль-ноль!
Светлана вытянулась в струнку, поднесла ладонь правой руки к уху и со свирепым выражением лица («Ешь глазами начальство!..»), поджав губы, выпалила что есть духу:
— Вольно! — Гримасничая, она сделала резкий шаг в сторону, давая проход генералу.
Петр Егорович любовался из распахнутых дверей столовой озорством внучки.
— Вылитая актерка!.. Хоть сейчас в компанию к Райкину. Такой и учиться незачем.
С приходом Капитолины Алексеевны и генерала трехкомнатная квартира Каретниковых была захлестнута говором, смехом. Увидев в коридоре чемоданы, Капитолина Алексеевна всплеснула руками:
— Дикари!.. Варвары!.. Провинциалы!.. Да вы что, с ума сошли?! В цивилизованную заграницу с рязанскими зачехленными чемоданами!.. Сейчас же снять!..
На щеках Елены Алексеевны, накрывавшей на стол, пробился стыдливый румянец.
— А что здесь позорного? — словно извиняясь, растерянно спросила она, глядя то на сестру, то на генерала, который незаметно для жены сделал жест, означающий: «Слушай ты ее, сумасбродку».
— Да вас же осмеют на первой таможне! — грудной смех Капитолины Алексеевны заколыхался в столовой. — Не хватало еще, чтобы вы в этот свой зачехленный чемоданчик положили две пары полосатых пижам из штапеля!
Румянец на щеках Елены Алексеевны стал гуще.
— Что здесь осудительного? Чехол как чехол — новенький, куплен в универмаге. И пижамы тоже новые, шелковые. Тоже куплены в ГУМе.
Выражение игривой усмешки, плясавшей на лице Капитолины Алексеевны, сменилось такой скорбной гримасой горького сострадания и искреннего сочувствия, что даже Светлана, знавшая характер тетки, которая из мухи умела делать слона, и та стыдливо застыла у стола и с жалостью смотрела на сконфуженную мать.
— Убила!.. Совсем убила!.. Да знаешь ли ты, моя милая сестричка, что нас, русаков, коломенских баб и тамбовских мужиков, за границей узнают по широченным брюкам, полосатым пижамам, плиссированным юбкам и чемоданным чехлам?! Ну что вы молчите, мужики? — Выхоленный указательный палец Капитолины Алексеевны был направлен в сторону маленького чемодана, сиротливо стоявшего в углу коридора.
Все молчали. И это молчание было неловким, тягостным.
— Петр Егорович, — обратилась Капитолина Алексеевна, — скажите свое веское слово ветерана с завода Михельсона.
Петр Егорович, пытаясь утопить в усах ухмылку, ответил не сразу, а после того, как прокашлялся.
— Я, Лексевна, свое мнение по этому вопросу скажу за столом, после третьей рюмки. Уж больно вопрос-то заковыристый, сразу-то и не сообразишь, чем крыть твоего козыря.
— Ну и хитер… хитер, старина! — захлебнулась в раскатистом грудном смехе Капитолина Алексеевна, подошла к столу и начала помогать сестре и Светлане расставлять посуду.
— Володя-то небось тоже придет проводить? — тихо, как бы по секрету, спросила Капитолина Алексеевна, не глядя на Светлану. И это ее желание облечь в тайну свое любопытство, чтобы лишний раз подчеркнуть, что она все давно знает и обо всем догадывается, смутило Светлану, которая в эту минуту думала о Владимире. Мельком вскинув взгляд на племянницу, тетка, как бы давая знать, что умеет держать язык за зубами, поспешила тут же успокоить Светлану: — Чего ты вспыхнула? Боишься, не придет?.. Никуда он не денется, придет, как миленький.
Светлана замерла, склонившись над столом, и посмотрела на тетку так, будто хотела резануть сплеча: «Какое вам дело, придет он или не придет?! И что вы вмешиваетесь в мои отношения с Володей?..» Но так она только подумала. А ответила, как и полагается отвечать воспитанной племяннице, когда к ней обращается родная тетка, не чаявшая в ней души:
— У него сегодня вечерние и ночные съемки.
Сказала, развернула веером голубые бумажные салфетки, воткнула их в тонкий стакан и вышла из столовой.
Не было только Дмитрия Петровича. Он должен с минуты на минуту возвратиться из булочной. А когда он вернулся с целой сеткой хлеба, то гости только тогда заметили, что за богато накрытым столом не было главного.
Но вот подан и хлеб. Раскупорили коньяк, вино, водку — ее купили специально для Петра Егоровича, который коньяк не брал в рот. Гости и хозяева уселись за стол.
Стешу, как всегда, когда у Каретниковых бывали гости, пришлось уговаривать. Стеснялась. Когда на кухню за ней пришла Светлана, она попробовала отшутиться:
— Уж вы давайте сами там компанствуйте, мне и на кухне хлопот полон рот. Я и тут рюмочку красненького выпью за здоровье Дмитрия Петровича и Елены Алексеевны.
Пришлось идти за ней самому Дмитрию Петровичу. Зная характер Стеши, он решил сыграть на ее больной струнке — на совестливости:
— Вы что, Стеша, не хотите пожелать нам доброго пути?!
— Господь с вами, Дмитрий Петрович! Да как это у вас язык на такое поворачивается?
Дмитрий Петрович оборвал ее:
— Прошу сейчас же к столу, иначе не только я и Елена Алексеевна, но и гости обидятся.
Стеша вздохнула, поправила перед осколком зеркала волосы, сняла фартук и с поклоном вошла в столовую.
— Здравствуйте, дорогие гостечки.
Николай Васильевич проворно встал и строго, по-военному (чем очень смутил Стешу), отчеканил:
— Здравия желаем, Степанида Диомидовна! Просим к нашему шалашу хлебать лапшу!
Шутка генерала смягчила напряжение, с которым Стеша вошла в столовую.
Ее посадили рядом с Петром Егоровичем, напротив Николая Васильевича. Пока она усаживалась, генерал не удержался, успел подмигнуть ей и бросить очередную шутку:
— Садись, Стеша, садись смелее… С таким орлом, как Петр Егорович, не пропадешь. А если бы он сбрил свои усы, я бы его завтра же определил главным интендантом в часть мою.
— Уволь, генерал! Сроду не ходил в каптенармусах. Поищи что-нибудь поподходящей для старого гренадера!.. — отшутился Петр Егорович.
