Потянулась «чистая публика» к «Уюту» наследников Кулакова. У нее были свои вкусы и требования.
Тогда еще не вполне знал Петр всю механику трактирных удач и промахов. А потом случайно эту сложную игру раскрыл ему тот же хитрый Назар. Тогда только узнал Петр, что, помимо хозяев-трактирщиков, есть и другие соперники, с которыми надо держать ухо востро.
Захаживал к Петру в «Уют» огородник Степанов, на вид добрый и чудаковатый мужик. В десяток лет стал он богачом, — так считали окружающие, — поставлял овощи первейшим в Москве зеленщикам и ресторанам. Впрочем, в чужом кармане легко считать.
Как-то поманил он Петра:
— Слышь-ка, хозяин, сказать тебе хочу. Присядь-ка. Вижу я, Петр Алексеевич, пришло тебе время развертываться. Вот ты к своим посетителям присмотрись. Замечаешь, что ль? Изменились. Другого им надо, чего получше, подороже… Да нет, не здесь новые порядки заводить, а ставить новое заведение с новыми порядками для таких, кто уже в купцы глядит. И название тому заведению — «Приволье». Разумеешь?
— А «Уют» как же? — помолчав, спросил Петр.
— Когда тебе штаны тесны становятся, ты их татарину продаешь, a caм новые покупаешь, попросторнее. Так ведь? Найдется покупатель и на «Уют», все-таки дело старое, известное…
— Спасибо, Иван Сергеевич. Подумать надо, прикинуть.
— А как же? Коли надумаешь, скажи.
— Насчет чего?
— Ну, вообще… Порадуюсь за тебя, посоветую…
И Петр стал думать, узнавать, прикидывать. То вспыхивал крестьянской жадностью, предвидя удачу, то сомневался и падал духом. Увлекся расчетами и не замечал времени. А жизнь шла своим чередом. Тихая вдова Кулакова, поев чего-то, скончалась так же тихо, как жила, и легла на Лазаревском кладбище рядом с мужем.
Когда издалека прибыли ее родичи за наследством, Петр предъявил законную купчую на трактир «Уют», со всем инвентарем проданный ему, крестьянскому сыну Петру Алексееву Шубину, за недорогую цену в знак его верной службы; выдал он родственникам носильные вещи вдовы и выпроводил с честью. Затем вызвал из деревни мать, посадил ее хозяйкой в кулаковский трактир, а сам вплотную занялся новым «Привольем».
Так и этак прикидывал, видел, что надо доставать денег. Как? Под вексель? Рисковать «Уютом»? Или войти в компанию? А то, может, бросить эту затею? Нет, нельзя, нельзя такой момент упускать… Еще больше стал он прислушиваться к рассказам и сплетням трактирных посетителей, мучительно стараясь заполучить ту ниточку, которая приведет к правильному решению. Помог опять-таки Назар, затянувший в пьяном виде акафист великому дельцу и хитрецу Иоанну свет Сергеичу…
Когда неторопливый Степанов вновь явился посидеть за столиком в «Уюте», Петр сам подсел к нему и стал жаловаться, что на новое дело нужны слишком большие средства, а сам чутко следил за собеседником. Это был его первый опыт дипломатии. И сразу понял, что огородник интересуется его делом. Значит…
— Так я подсчитал, — смиренно сказал Петр, — что никак мне одному такого дела не поднять.
— Одному где ж, надо компаньона, — рассудительно ответил тот. — Тут ведь особо считать надо. Выстроить да всю обстановку и посуду там приобрести — это еще не все затраты. Нельзя на первое время на доход рассчитывать — вот что. А сколько оно продлится, это первое время, неизвестно. Денежный человек — капризный. А тут для него все удовольствия будут.
— Значит, пожалуй, отказаться?
— Нет, зачем же? — как-то слишком быстро ответил огородник, и Петр сразу понял его игру.
Такого человека надо иметь компаньоном, а не конкурентом. И пошел напролом:
— Одному мне не по силам. Идемте со мной в долю?
— Да что ты, парень? Я же в этом деле ничего не понимаю.
— Ну, как же… Человек вы торговый, во всем хорошо разбираетесь, не чета мне, неучу. Что я, кроме своего трактира, знаю?
— Ну, ты в своем деле, в трактирном, мастер.
— А разве вы не мастер?
— Как же, мастер, конечно… Шесть лет в твой трактир хожу, вот этот стул просидел…
— А с антиповским трактиром вы неплохо управились.
Недобрая искра мелькнула в тусклых глазах огородника.
— Арсений рассказал? — овладев собой, спросил Степанов.
— Нет. Арсений на меня зол.
Помолчали.
— Кто? — в упор спросил Степанов.
Петр понял, что разговор идет в открытую, медлить нельзя: или себя спасай, или других топи.
— Назар Никитич.
— Вот как? — усмехнулся Степанов. — Старик, а болтун какой! Ну, мне пора. А насчет того… я подумаю.
Ночью Петр разбудил старого повара в его клетушке.
— Назар Никитич, а Назар Никитич, проснитесь!
— Ну, чего, чего тебе? А, это ты, хозяин…
— Назар Никитич, слушайте меня. Можете вы меня слушать тихо? Очень серьезное для вас дело, Назар Никитич. Вот деньги. Спрячьте их. Это на дорогу. Вам нужно уехать в деревню. Понимаете?
— В деревню? А что у меня есть в деревне? Что ты, хозяин, придумал? Что мне там делать?
— А я говорю: поезжайте, Назар Никитич, поезжайте скорее. Вот прямо сейчас и уезжайте.
— Да с чего это вдруг?
— Слушайте: Степанов узнал, что вы рассказали про его дело с антиповским трактиром.
Разутый, всклокоченный Назар сразу вскочил на ноги.
— Как же это я? Да когда же? Неужто спьяна? — бормотал он, хватая одежду. Ничего в нем не осталось от Саваофа.
Утром поваренок Филька прибежал к Петру:
— Петр Алексеич, что делать-то? Назар Никитич пропал.
— Как так пропал?
— Наверно, и дома не ночевал!.. А нам сейчас плиту растоплять…
— Вот что, Филя: ты скажи Сереге и Никишке, чтобы поискали его где-нигде, а сам добеги до мамаши, доложи, как и что, пусть хозяйка позаботится.
Хозяйка позаботилась.
Впервые приехав из деревни в город к разбогатевшему сыну одна и оставив двух младших дочерей на попечение старшей, замужней, она проявила свою деловую политичность. В первом же разговоре с сыном выяснила границы их отношений и соответственно повела дело. Умная женщина трезво оценила обстановку. Помимо своего собственного опыта, она должна создать сыну твердую опору в жизни. Опора — это друзья и деньги.
Проведав о денежных затруднениях сына, она по-своему считала, что верным выходом будет выгодная женитьба.
Свахи предлагали одну невесту соблазнительнее другой. Петр отмалчивался, отшучивался, но однажды обмолвился:
— Что ж, если человек хороший и с капиталом…
Теперь дело двинулось всерьез. Одна, дочь чиновника, «благородных кровей и на музыке может», явно не подходила — капитала не было, и дворянская сваха ушла в обиде.
Вдова бакалейщика из Дорогомилова хотя имела капитал, но характера оказалась строгого — прямая угроза будущей свекрови — и тоже была отвергнута. Наконец, сваха пришла сияющая:
— Нашла, матушка, клад, сущий клад!
После торжественных обещаний не обидеть в случае удачи рассказала о новой невесте, затмевающей всех прежних. Действительно, преимуществ было много. Единственная дочь. Отец держит свой лабаз на Болоте: фрукты-овощи. Живут в Замоскворечье, в лучшем месте, свой дом в Пыжовском переулке. Отец шибко нравный: сватались и купеческие сыновья, и благородные, один даже военный капитан, значит дворянин, — всем отказ, не нравятся; чего ему надо — и не понять. Деньги есть, немалые. И возраст невесты не так, чтобы большой — двадцать шестой годок, и собой мила. Вот главное препятствие— отец. А мать для дочери на все согласна.
Потолковали женщины, попили чайку и наливочки, и забегала сваха из Марьиной рощи в Замоскворечье и обратно.
Смотрины были организованы по купеческим правилам, пристойно. Петр посмеивался, но понимал, что следует уважать обычаи. Встреча была назначена на вербное воскресенье, в два часа дня, против памятника Минину и Пожарскому.
Вот она и состоялась, эта встреча. Что ж, и Петр кой-чего стоит! Капиталец хоть невелик, да в деле, и впереди помаленьку умножение предвидится. А коли сумеешь, так и рванешь кус по силам. Дело на руках неплохое. Мать-старуха нужду забыла, козырем ходит, сестрам помог, сам себе голова, налоги в срок вносит, перед воинской повинностью чист как единственный сын. Патент имеет, в любой день может в мещанское сословие переписаться, теперь купеческую дочь ему сватают.
Так что же все это? Одна удача? Нет, к удаче сколько-то и ума приложено, и смирения, и терпения… Не робей, Петруха, шагай дальше, в большие люди выйдешь!..
— Куда прешь, рыло? Пьян, что ли?
И резкий толчок в грудь встряхнул Петра. Он заморгал и пришел в себя. Перед ним стоял молоденький офицерик в обтянутом мундирчике, и рука его в белой перчатке вновь замахнулась.
— Виноват, ваше высокоблагородие, — залепетал Петр. — Простите великодушно! Шел замечтамшись…
— То-то, замечтавшись, — сбавил тон офицерик. — Ну, шут с тобой! — И, явно довольный такой развязкой, проследовал дальше.
