Дроздов вышел из кабинета по срочным делам отделения. Коваленко увела с собой Савушкина, чтобы отобрать от него подписку о невыезде и вернуть документы.
— Федор Георгиевич, — сказал я, — а если Савушкин соучастник, что тогда?
— Не допускаю этого, — возразил майор.
— Хорошо. Но ведь он каждую минуту может вам понадобиться.
Гончаров писал, сидя за столом. При моих словах он отложил ручку, внимательно посмотрел на меня.
— Что же из этого?
Я пожал плечами. По-моему, вопрос был понятен.
— Савушкин совершил проступок, — сдержанно ответил Федор Георгиевич, — его накажут, но он не уголовный преступник, и держать его под стражей, хотя бы одни час, — нарушение социалистической законности.
— Значит, его сообщничество вы полностью отметаете?
— Да. Судя по всему, Савушкин в деле случайная фигура.
— Уж не так-то Савушкин не виновен.
— Что же из этого? Имейте в виду, сомненья всегда решаются в пользу обвиняемого. Этот гуманистический принцип положен в основу советского правосудия. И потом нельзя же в таких делах руководствоваться соображениями удобства для следствия. Каждое наше действие, будь то допрос, задержание, освобождение из-под стражи, — все определено законом. Если хотите, в значительной мере в этом наша сила, авторитет. Мы служим народу и охраняем не только покой и имущество каждого советского человека, но и его права, и народ понимает это и помогает нам. Не все, конечно, но подавляющее большинство. Возьмем, к примеру, Савушкина. Он повинен, и очень повинен, но я уверен, что после сегодняшней встряски, после того как мы показали ему пропасть, куда он катился, он станет другим человеком. В этом немалое воспитательное значение нашей работы. Я не удивлюсь, — Гончаров улыбнулся, — если узнаю, что Савушкин после сегодняшней встряски станет активным дружинником. Честное слово!
Увы, и этот так интересно начавшийся разговор пришлось прекратить. В комнату вошли Коваленко и Дроздов. Вслед за ними вкатился невысокого роста тучный человек лет пятидесяти с объемистым портфелем в руках. Его красное одутловатое лицо было точно обожжено солнцем. Человеку было жарко, его мучила одышка, и он то и дело вытирал влажный лоб и затылок цветным носовым платком.
— Что же это делается, товарищи начальники! — заговорил он низким, сиплым голосом, одновременно протягивая нам мягкую горячую руку. — Ужас какой! Первоклассная столовая, ни одной жалобы, ни одного замечания, переходящее знамя третий год — и вдруг такое событие! Лучшего работника, замечательного человека убили! Это же кошмар!.. А почему? Ротозейство! Одни раз недоглядел, лично не проверил, и вот, извольте видеть, результат! Убили человека, забрали деньги. В бухгалтерии неразбериха. Позор!
Человек не говорил, а бросал фразы одну за другой, ожесточенно вытирая платком потное лицо и голову.
— Товарищ Никитин, почему вы так поздно? Обещали быть в двенадцать, а сейчас сколько? — строго спросил Дроздов.
Никитин развел руками.
— Что я могу сделать? Где только сегодня я не был! Все вызывают, все ругают — Никитин виноват, Никитин недоглядел, а в чем я виноват? Вчера вечером меня даже в столовой не было, и сегодня с утра в бегах.
— Вместо того чтобы по городу бегать, лучше бы пораньше к нам явились. Мы ведем расследование, а вас нет.
Никитин только горестно махнул рукой.
Коваленко пододвинула ему стул.
— Садитесь, успокоитесь и расскажите, что произошло. Почему Орлов сам понес деньги? Ведь обычно за выручкой приезжает инкассатор?
Директор тяжело опустился на стул, положил возле себя портфель и, вздохнув, заговорил:
— Вчера во второй половине дня, изволите ли видеть, я ушел в горторготдел на совещание. Закончилось оно поздно, на работу я не вернулся. Утром прихожу, мне рассказывают, что вечером Орлова убили и деньги отняли. Спрашиваю, как убили. Какие деньги? Мне говорят: наши деньги, столовой. Стал разбираться. Как? Почему? Оказывается, только я ушел, звонок по телефону из банка. К телефону подошел Орлов. Говорят, что сегодня — вчера, значит, — инкассатор не приедет, просят деньги доставить своими средствами. Старшая кассирша идти отказалась, у нее уже несколько дней болела нога. А Орлову все равно идти домой мимо банка, вот он и понес деньги сам. А вскоре как ни в чем не бывало приезжает инкассатор. Ему, конечно, объяснили, что к чему, он к телефону, да разве сразу толку добьешься? А когда проверили, выяснили, что никто из банка к нам не звонил.
— Скажите, товарищ Никитин, — спросил Гончаров, — кто из ваших сотрудников мог знать, что Орлов собирался относить деньги в банк?
Никитин наморщил лоб.
— Многие, — наконец ответил он. — Изволите ли видеть, аппарат у меня сработался, люди между собой дружат.
— А кто из ваших работников подходит под такие приметы: мужчина лет двадцати восьми — тридцати, высокого роста.
Никитин уверенно ответил:
— Таких нет. Тридцати лет, говорите? Нет, никого нет.
— Может, все-таки есть? Не торопитесь, постарайтесь вспомнить.
— Я в этой столовой уже много лет, и вы напрасно думаете, что Орлова убил кто-нибудь из моих служащих, — с обидой проговорил толстяк. — У меня мужчин-то раз, два — и обчелся, да и то все пожилые или мальчики-ученики, а убил Орлова, говорят, какой-то водитель такси...
— Может быть, кто-нибудь из знакомых Орлова подходит под эти приметы? — продолжал настойчиво допытываться Гончаров.
— Орлова я знаю давно. Всех его знакомых по пальцам пересчитаю. Нет, нет, таких не имеется. Эх, если бы что-нибудь узнать или хоть маленькое подозрение иметь! Все бы дела бросил, к вам прибежал...
Гончаров продолжал:
— Многие из ваших сотрудниц курят?
— Как изволили сказать? — не поняв вопроса, уставился Никитин на майора.
— Я говорю, многие ли из ваших сотрудниц курят?
— Курят? Да! Некоторые курят.
— Нет ли в числе курящих крашеной блондинки с шестимесячной завивкой?
Никитин растерянно развел руками.
— Женщин у меня много, одних официанток двенадцать, а потом еще поварихи, раздатчицы, хлеборезы, буфетчицы... Курит, говорите... Да, по-моему, многие из них курят и делают перманент. Крашеная блондинка... Кто их знает! Надо будет присмотреться. А какая она из себя — толстая, худая, большая, маленькая?
— Не знаю, — вздохнул Гончаров.
— Ах, вот оно что. Вы сами не знаете. Жаль! Очень жаль.
— Значит, вы никого не подозреваете? — продолжал Гончаров.
— Ума не приложу... Ах, какое горе! Вы бы видели, что у Орлова дома делается... Тяжело. Слов нет, как тяжело. — Никитин всхлипнул, но сдержался и торопливо добавил: — Я анкеты всех своих служащих с их фотокарточками прихватил. Подумал, может, понадобятся просмотреть, допросить кое-кого. Мало ли что...
— Вот за это большое вам спасибо! — вырвалось у доселе молчавшего Дроздова.
Никитин открыл портфель, вытащил объемистую папку и протянул ему.
— Я всей душой... Поскорей бы найти... — скороговоркой бормотал он.
Капитан стремительно вышел из кабинета. Я понял, он торопился застать Савушкина, документы которого, возможно, еще оформлялись в отделении. Сейчас здесь в ближайшие минуты могла наступить развязка. Для этого достаточно было, чтобы Савушкин на одной из фотографий опознал вчерашних пассажиров. Томительно тянулось время. Минут через двадцать Дроздов вернулся. Словно отвечая на наши вопросительные взгляды, он отрицательно покачал головой.
— Забирайте, товарищ Никитин. — Дроздов протянул анкеты. — Интересующего нас человека здесь нет.
— Я так и знал! — обрадовался Никитин. — За своих головой ручаюсь. — Он посмотрел на часы и заторопился: — Мне пора. Надо еще побывать на квартире покойного, да и на работе бог знает что делается...
— Одну минуту! — Коваленко задержала руку Никитина. — Припомните, пожалуйста, не было ли у вас за последнее время случаев увольнения? Может, кто по собственному желанию?
Никитин не дослушал. Он хлопнул себя по лбу и с волнением произнес:
— Запамятовал. Совсем запамятовал... Она! Конечно, она! Крашеная блондинка. Голова пушистая, в мелких локончиках.
— О ком вы говорите? — быстро спросила Коваленко.
— О Марчевской. О Вале Марчевской. Она, точно она. Пять дней назад Валя взяла расчет... Ни с того ни с сего... По собственному желанию...
— Долго Марчевская у вас работала?
— Года два.
— Вы не знаете никого из ее знакомых?
У Никитина словно перехватило дыхание. Он растерянно оглядел всех нас.
— Вот в том-то и дело. Только сейчас вспомнил. Несколько раз к ней заходил мужчина высокого роста, лет под тридцать, а может, чуток помоложе, ждал, когда она окончит работу, и провожал ее.
«Опять след. Неужели и на этот раз ложный?» — подумал я.
— Опишите подробнее Марчевскую, — попросила Коваленко.
