Борис Раевский - Только вперед

— Иван Сергеевич, — как мог спокойнее, сказал он. — А если я захочу в театр?

— Придется пока отложить...

— Так... А в кино?

— Это пожалуйста... На дневной сеанс!

— Понятно, — Леонид, уже не скрывая злости, в упор смотрел на тренера. — Ну, а если надо подготовиться к семинару?

— Днем готовься...

— А если...

— Разговорчики! — резко перебил Галузин. — Никаких «если»! И учти: буду контролировать. Приду в половине одиннадцатого, увижу не в кровати — баста. Сразу прекратим тренировки...

К этой бумажке была приколота другая. В ней перечислялись различные блюда, которые отныне должен есть Кочетов.

«Фрукты, овощи, фрукты, — думал Леонид, глядя на бумажку. — Капуста, брюква и еще какая-то петрушка!»

— Иван Сергеевич! — взмолился он. — Вы меня травоядным сделаете! Утром — травки и фрукты, днем — фрукты и травки, вечером — опять травки.

Но тренер так грозно взглянул на Леонида и косматые брови его при этом так плотно сомкнулись на переносице, что тот сразу понял: никаких поблажек теперь не жди.

— Да, кстати, — сказал Галузин. — Ты курить снова не выучился? Только без вранья!

— Честное комсомольское, — поклялся Леонид. — С того самого раза ни-ни...

Года полтора назад, еще будучи школьником, Леня однажды, выйдя с ребятами из бассейна, закурил. Нет, он вовсе не так уж любил дымить. Просто — как раз накануне вечером, когда тетя чинила радиоприемник, — Леня устроился рядом с ней на кухне и смастерил из плоской металлической коробки замечательный портсигар. Приоткроешь крышку — пружинка сама выталкивает папиросу. И теперь ему не терпелось похвастать своим изделием перед ребятами. Портсигар переходил из рук в руки.

— Ловко! — хвалили мальчишки.

— Занятно, — заинтересованно сказал кто-то сзади.

Леонид оглянулся и увидел тренера.

— Занятно, — повторил Иван Сергеевич. — Давно небо коптишь?

— Года два...

— Хорошая штучка, — Иван Сергеевич снова с любопытством щелкнул крышкой самодельного портсигара. — Плавать хочешь? — неожиданно спросил он.

Леня даже растерялся:

— А как же!..

Тренер вдруг сделал легкое движение, и новенький портсигар, вертясь в воздухе, как бумеранг, полетел в воду.

— Пловцы не курят, — отрезал Иван Сергеевич. — Запомни...

Больше Леня ни разу не держал во рту папиросы.

— Честное комсомольское? — переспросил тренер. — Вот и ладно...

Галузин взялся за дело серьезно. В тот же день, перед заплывом, в бассейне появился институтский массажист Федя.

Коренастый, подвижной массажист был страстным болельщиком. Он отлично разбирался во всех тонкостях футбола и плавания, бокса и бега на лыжах, гимнастики и тенниса, хотя сам не занимался ни одним видом спорта.

Лицо Феди было ярко расцвечено веснушками, которые не сходили с его щек и носа ни зимой, ни летом. Они так густо покрывали Федино лицо, что кое-где сливались в большие рыжие пятна. Словно не умещаясь на щеках и носу, веснушки взбегали даже на лоб. Впрочем, они нисколько не портили настроения массажисту. Все привыкли видеть Федю вечно улыбающимся. Трудно было даже представить его грустным и, тем более, мрачным.

Федя, шутя и балагуря, уложил Леонида на скамью.

Ловкие быстрые пальцы массажиста то неслышно, мягко, словно бархатные, касались тела пловца, то вдруг наливались сталью и разминали каждый мускул рук, ног, плеч, груди, спины.

Леонид поднялся со скамьи легким и свежим, как никогда.

— Будьте здоровы, живите богато! — попрощался массажист. — Вечером ждите меня снова.

Тренировки начались.

Седоволосый Галузин будто помолодел. Он неутомимо бегал по бортику бассейна, с удивительной легкостью неся свое грузное тело. Первые три недели Иван Сергеевич не позволял Леониду плыть быстро. Каждое движение рук пловца, каждый толчок ногами расчленялись на десятки составных мельчайших движений, И каждое из них в процессе плавания проверялось и тщательно отшлифовывалось.

Было испробовано множество вариантов положения рук и ног пловца. Эти варианты так незначительно отличались друг от друга, что непосвященный вообще не заметил бы разницы.

То слегка округлялась кривая, описываемая ногами пловца; то немного изменялось положение кисти при гребке. Но в предстоящей напряженной борьбе за десятые доли секунды каждое малейшее улучшение работы рук или ног играло большую роль. Тут не было мелочей.

Они искали упорно и стремились найти самую лучшую комбинацию движений.

Однажды Иван Сергеевич привел Кочетова в маленький институтский кинозал. Было это днем, сразу после лекций. Пустой зал заливало солнце.

«Зачем мы пришли сюда?» — удивился Леонид, но промолчал.

Галузин был замкнут и рассеян. Леонид уже знал — значит, у тренера, как говорил Гаев, «зарождается идея». В таких случаях лучше молчать.

Иван Сергеевич переходил от окна к окну, спуская черные тяжелые шторы. Даже сквозь их плотную ткань пробивались острые солнечные лучики, и от этого вдруг обнаружилось, что в маленьком, чистеньком, недавно отремонтированном, кинозале в полутьме клубятся целые потоки пыли, словно тут шел ремонт или уборка.

Опустив все шторы, Галузин сел рядом с Леонидом. Больше в зале не было ни души.

«Так и будем сумерничать? — подумал Леонид. — Или тренер решил развлечься: специально для нас двоих прокрутят новый фильм? Как для особо важного начальства...»

Его злило молчание Ивана Сергеевича, и он нарочно ничего не спрашивал у тренера.

— Давай! — крикнул Галузин, повернувшись назад.

Под потолком застрекотал аппарат. На экране появился пловец. Он то мчался, рассекая воду, как глиссер, то полз нарочито медленно, и каждое движение его Рук продолжалось неестественно долго,

Вот он вытягивает вперед кисти рук... Вот руки, обращенные ладонями вниз, уже выпрямлены перед головой. Пловец поворачивает их ладонями наружу и начинает разводить в стороны, пока они не достигнут одной линии с плечами.

Видно даже, как мелкие брызги отрываются от поверхности воды, медленно поднимаются вверх, достигают высшей точки, на секунду замирают там и так же медленно опускаются в воду.

Это была так называемая «лупа времени» — особый хитроумный способ скоростной съемки. Кинооператор, снимая пловца, вращал ручку киноаппарата во много раз быстрее обычного. И поэтому на экране получался эффект замедленного движения. Каждый гребок пловца четко распадался на отдельные составные элементы.

С того дня Кочетов и Галузин замучили киномеханика, заставляя его снова и снова крутить одни и те же ленты. Им хотелось понять, в чем секрет скорости. Они то копировали движения лучших советских пловцов-чемпионов, то видоизменяли их, приспосабливая к Кочетову, то пытались найти еще лучшие, еще более совершенные приемы.

Через три недели Галузин позволил Леониду первый раз пройти дистанцию в полную силу. 2 минуты 41,6 секунды показали стрелки секундомера, Ля-Бриель был побит, но прославленный француз уже не интересовал Кочетова: до всесоюзного рекорда не хватало еще целой секунды.

Теперь Леонид каждый день на утренней тренировке по многу раз неторопливо проплывал двухсотметровку, отшлифовывая свою технику. По вечерам два раза в неделю он делал «прикидку»: плыл в полную силу, «на время». 2 минуты 41,7 секунды, 2 минуты 41,6 секунды, 2 минуты 41,8 секунды — из этого заколдованного круга он не мог выйти. Казалось, 2 минуты 41,6 секунды стали пределом. Последнюю секунду, отделявшую его от рекорда, сбросить не удавалось.

Наступил очень напряженный, ответственный период, и Галузин это отлично знал. Сколько спортсменов вплотную подходили к рекорду, но срывались, когда победа была уже рядом! Последние сантиметры, последние секунды всегда самые трудные. И «сбросить» их может лишь сильный волей, упорный и вдумчивый спортсмен.

Жена теперь не узнавала Ивана Сергеевича. Раньше, по вечерам, придя домой, он сразу сбрасывал с себя брюки и пиджак, сковывавшие его, надевал старенькую просторную пижаму и садился за письменный стол.

До поздней ночи, в тишине огромного засыпающего дома, занимался Иван Сергеевич тайным делом, которое держал в секрете даже от ближайших друзей.

Уже давно задумал он написать воспоминания о первых годах советского спорта.

И вот уже несколько лет он отдавал своим мемуарам все вечера.

...В последние дни Ивана Сергеевича было не узнать. Приходя домой, он разоблачался, но не садился за стол, а, стоя у окна, задумчиво ковырял ногтем замазку и подолгу глядел на шумную улицу.

Жена чувствовала: тяжелые думы тревожат его. И она не ошибалась.

«Леонид еще совсем «зеленый». Ты, старый черт, за все в ответе. Ты должен обеспечить рекорд», — внушал себе Галузин.

А как? Как «обеспечить», когда Леонид зашел в тупик и эту последнюю проклятую секунду ни за что не сбросить?

Галузин резко изменил методы тренировки.

Прежде всего он перестроил графики заплыва. Кочетов обычно плыл первые пять двадцатипятиметровок немного резвее, чем три последних отрезка пути. Галузин попробовал сделать наоборот. Он заставил Кочетова вначале плыть медленнее и нажимать на финише. Финиш был удлинен. Обычно пловец плывет с наивысшим напряжением лишь последнюю двадцатипятиметровку. Галузин предложил Леониду испробовать «длинный финиш» — плыть без всякой экономии сил последние пятьдесят метров. Могучий организм Кочетова быстро втянулся в эту работу, преодолел дополнительную нагрузку. Так удалось сбросить еще 0,3 секунды.