— Жаль, гражданин Закурдаев, что дела ваши расходятся со словами… Очень жаль!..
Закурдаев почуял в тоне Третьяка жесткость и даже угрозу, вильнул глазами и поспешно заверил:
— Завтра — как штык. Сам займусь этим делом…
— Полк уходит сегодня.
— Догоним… непременно догоним, — вильнул опять глазами. — Кони у нас добрые.
— Кони-то добрые, только нас больше интересуют люди.
Часу в одиннадцатом полк оставил Топольное и двинулся по тракту — на Черный Ануй. Настроение у многих было мрачное и подавленное. Случай с топольнинскими «добровольцами» подействовал удручающе и на Третьяка В первый момент он даже растерялся, не зная, что пред принять и как поступить в этом случае… Теперь немного успокоился, обдумал все и решил, что где-то он, комиссар Третьяк, допустил просчет, проявил слабость и не довел дело до конца.
А тут еще Буньков подлил масла в огонь:
— Вот видите, как оно получается, товарищ комиссар? Не захотели — и не пошли. И никто им не указ…
Третьяк посмотрел на него строго и ничего не сказал Проехали еще немного. Вдруг Третьяк повернул коня, съехал на обочину и приказал остановить полк.
— Зачем? — не понял Огородников, негодуя в душе, хотя и не показывая виду на то, что он числится командиром полка, а командует Третьяк — последнее слово за ним. «Если и дальше так пойдет — пользы от этого будет мало», — подумал Огородников. И переспросил: — Зачем останавливаться?
— Есть соображение, — сказал Третьяк. — Надо выделить один взвод и немедля вернуться в Топольное.
— Только что из Топольного… Что мы там забыли? Третьяк озабоченно помолчал.
— Забыли кое-что. Ушли оттуда, как говорится, не солоно хлебавши.
— И что же теперь?
— Теперь надо вернуться, — твердо сказал Третьяк. — И провести поголовную мобилизацию.
— Это как мобилизацию?
— Как и положено: по приказу штаба полка. Призовем всех способных держать в руках оружие… в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Теперь, когда начинаются решающие схватки с врагами революции, полагаться только на добровольцев недостаточно, — пояснил. — Защита Советской власти — дело всеобщее.
— Но и полк засорять такими людьми, как топольнинцы, нежелательно, — возразил Огородников. — Да и небезопасно.
— Опаснее будет другое, — настаивал Третьяк, — если топольнинцы соберутся завтра и ударят нам в спину. Допускать этого нельзя. А с мобилизованными будем вести разъяснительную работу. Найдутся и среди топольнинцев люди с пониманием…
***
Отрядили взвод под командованием Акимова. И тот блестяще выполнил приказ. Около трехсот топольнинских мужиков и молодых парней были в тот день мобилизованы.
Правда, когда Акимов догнал полк, выяснилось, что среди мобилизованных — немало старше, а иные младше «призывного» возраста… В спешке Акимов перестарался. Пришлось исправлять ошибку — и человек семьдесят отпустили домой. Остальные же были рассеяны по взводам и эскадронам.
Поздно ночью, 23 сентября, полк Степана Огородникова подошел к Черному Аную, остановился верстах в трех и стал ждать донесений разведки. А часа через полтора стало известно: Черный Ануй еще вчера был занят частями Второго партизанского полка. Разведчики предупредили ануйцев о приближении огородниковского полка. И вскоре навстречу ему выехали Какорин, Чеботарев и Пимушин…
Радость, которую испытывали в этот момент бойцы обоих полков, была неописуемой. Еще бы, такие силы собрались вместе! Казалось, ничто их теперь не сможет остановить, никакие другие силы… Чуточку опьяненные первыми успехами, многие и не предполагали, что главные бои, самые тяжелые испытания еще впереди и что белогвардейцы, хорошо осведомленные о продвижении и формировании партизанских полков, тоже не дремали, а спешно стягивали основные силы и закреплялись на самых важных участках Горного Алтая, преимущественно по Чуйскому тракту,[7] который они держали под особым контролем… Черный Ануй, по существу, находился в кольце. Казачья линия опоясывала его, и эта петля в любой момент могла захлестнуться намертво — казаки яростно и безоглядно поддерживали в те дни колчаковскую диктатуру. Кроме регулярных белогвардейских частей, действовавших по всему Горному Алтаю, немалую силу представляли добровольческие дружины, сформированные из кулаков и других контрреволюционных элементов, в том числе и алтайцев, обманутых и спровоцированных наглой пропагандой всевозможных военспецов и политических авантюристов, вроде Сатунина, Анучина, Кайгородова… Последний в те дни как раз вернулся из Омска. Вернулся, можно сказать, на белом коне и с «благодарностью» Колчака за формирование, так называемого, «туземного дивизиона». Случай же, заставивший Кайгородова искать защиту у самого верховного правителя, сам по себе заурядный, каких в то время было немало: однажды, будучи в Бийске «по делам службы», подъесаул сильно подгулял, столкнулся на ночной улице с комендантским патрулем, вступил в «пререкания», оскорбил чешского офицера, был задержан и вскоре… разжалован «военными властями» в рядовые. Протрезвевший Кайгородов был возмущен: как, его, полного георгиевского кавалера, защитника туземного населения — в рядовые? И кинулся за поддержкой в Омск. Адмирал принял «разжалованного» карателя приветливо, обещал дело уладить, советовал не придавать этому пустяку большого значения, а главное — направить и употребить свои силы на то, чтобы поднять на борьбу с большевизмом весь Горный Алтай, все туземное население… И Кайгородов помня «отеческий» наказ адмирала, особенно старался в эти дни — уймонским повстанцам все труднее и труднее становилось сдерживать натиск хорошо вооруженного «туземного дивизиона».
Об этом рассказал с великим трудом добравшийся до Черного Ануя командир одного из уймонских отрядов Семен Красков. Его пригласили на совещание штаба бригады, только что сформированного из двух полков. И он горячо просил и настаивал: «Товарищи, уймонцам нужна поддержка — незамедлительная».
Комбриг поинтересовался:
— Какая численность уймонских отрядов?
— Если объединить вместе — около тысячи человек наберется, — ответил Красков. — Но беда в том, товарищ Третьяк, что уймонцы не имеют связи с другими, а слухи распространяются самые нежелательные и действуют на повстанцев разлагающе…
— Кто же вам мешает объединиться? — спросил Третьяк.
— Собственная нерасторопность, товарищ комбриг, — подумав, ответил Красков. Подумал еще и вздохнул. — Есть, должно быть, и другие причины… Одно мне ясно: без вашей поддержки уймонцам придется нелегко.
— Нам тоже приходилось нелегко, — сказал Третьяк. — Но я согласен: уймонцам надо помочь.
Решили выступить через три дня.
Бригада к тому времени значительно возросла — за счет местных добровольцев и мелких повстанческих отрядов, которые, узнав о нахождении партизан в Черном Ануе, один за другим выходили из лесов, спускались с гор… И вскоре численность бригады — к дню ее выступления на Уймон — достигла двух с половиной тысяч.
В эти дни и случилась у Степана Огородникова двойная радость. Однажды, как уже было не раз, ему доложили о прибытии небольшого повстанческого отряда, который желал присоединиться и быть в составе Первого конно-партизанского полка… Огородников пошел посмотреть на людей, только что прибывших; одни стояли подле ограды небольшой кучкой, иные сидели прямо на земле, привалившись спиной к пряслу, и жадно курили, тихо о чем-то переговариваясь… Когда Огородников подошел, разговоры оборвались, и все не спеша и как бы с ленцой стали подниматься, подтягиваться. Какой-то парень быстро и коротко глянул из-под козырька низко надвинутой фуражки и замер, будто застыл в этой позе… Степан, перехватив его взгляд, круто повернулся — и оба несколько секунд стояли друг против друга, еще не веря в случившееся, остолбенев от неожиданности.
— Павел?
— Братка!..
Шагнули одновременно, порывисто обнялись.
— Откуда ты, как? — изумленно и радостно спрашивал Степан, потом, чуть отодвинувшись, разглядывал его, — то ли похудевшего, то ли возмужавшего… вон и усики над верхней губой топорщатся, и глубокая складка, похожая на шрам, над левой бровью… Возможно, шрам и есть? — присматривался Степан. — А мы тут тебя, по правде сказать, уже…
— Похоронили? — опередил его Павел и тихонько, радостно засмеялся. — А я вот живой, как видишь… Самому не верится. Ну, а вы тут как?
— По-разному, — ответил Степан. — А в общем — ничего. Собираем силы.
Поговорить как следует удалось чуть позже.
— Значит, и ты угодил к ним в лапы? А я тогда три дня тебя прождал… — признался Степан. — А тут еще рана… Хорошо, Варя Лубянкина помогла.
— Варя? Она разве здесь?
