— Приходи — узнаешь.
— Ладно.
Ксандра ушла. Колдун остался и повел с Авдоном такой разговор:
— Ты помнишь, как работал у меня пастухом?
Дело было давнее, но Авдон хорошо помнил его. Лет десяти он остался без отца и поплыл по жизни, как щепка в половодье, куда кинет волна: плавал в студеном море с рыбацкой артелью зуйком, пас чужих оленей.
У колдуна он проработал два года. За это время волки зарезали восемь оленей, и колдун прогнал его.
Теперь он потребовал:
— Отдай мне за этих олешков машинку!
— Верни мне отца с матерью! — ответил на это Авдон.
— Они умерли, — сказал колдун. — Мертвые не возвращаются.
— И олешки умерли. А мертвые ничего не стоят.
— Я прибавлю тебе одного живого быка.
— Поезжай сам в студеное море и зарабатывай такую машинку!
— Дам двух быков, — обещал колдун.
— Съезди в море сам! — посылал его Авдон.
В другой раз колдун добавил еще быка, потом — важенку, наконец, поднял цену до пяти оленей. Но Авдон твердил свое:
— Поработай сам в студеном море! Я, пока жив, не продам машинку. Она пойдет от меня Тайме.
Несмотря на такой категорический отказ, колдун продолжал заходить к Авдону и все допытывался:
— Ты, может, передумал? Скажи твою цену!
Прошло несколько лет. Машинка работала верно, аккуратно. Народ привык доверять ей больше, чем небу, солнцу, ветру, вообще всем иным предсказателям погоды.
И вдруг машинка споткнулась. Дело было во второй половине зимы, когда сплошная «темная пора» кончилась и каждые сутки всходило солнце. У этой поры есть свое неприятное — пурги. Обычно они рождаются внезапно: в ясный солнечный день или в ясную лунно-звездную ночь откуда-то налетит дикий ветер со снегом, свистом, воем и безумствует день, два, три, неделю.
И в тот раз было, как всегда: ветер так налетал на тупы, что они скрипели и дрожали, дым камельков, бессильный против ветра, не выходил наружу, а плотно скапливался в тупах. Людей, сидевших в дыму, одолевал кашель, слезы. За стенами в бешеном сумраке пурги им чудился вой волков, крики и рев убиваемых оленей.
У всех дымно, холодно, голодно, страшно. И только в тупе Авдона, несмотря на пургу, дым, холод и голод, было весело. У камелька сидели хозяева, несколько человек соседей, Ксандра. Школа не работала. Ребятишки пережидали пургу по домам. Ксандра тоже боялась выходить из школы: пурга может любого человека сбить с ног и похоронить под сугробом снега. Но и одной отсиживаться было жутко, и бесстрашная Тайма, которая в своей родной Большеземельской тундре попадала в пурги пострашней лапландских, увела ее к себе. Тайма угощала чаем. Мяса не было. Авдон угощал всякими россказнями и предсказаниями.
— Пурга скоро издохнет. Будет большое солнце. Долго большое солнце, — и тыкал пальцем в барометр, где стрелка стояла прямехонько над словом «ясно».
Пурга бесновалась уже четвертые сутки. Рискуя заплутаться и погибнуть, люди приходили к Авдону по два-три раза в день узнать, что сулит «хозяин погоды». Стрелка упрямо держалась над «ясно».
Надоев всем и даже себе россказнями о своих путешествиях, Авдон перешел на сказки. И рассказал среди прочих такую:
— Счастье и горе не надо искать за горами и морем — они есть везде. Жил в наших местах бедный лопарь с женой. Пришла зима, а с ней — пурга. Она прыгала две недели и начала прыгать третью. Лопари съели все мясо и всю рыбу, осталась возле них одна лайка.
— Я скоро умру, и лайка умрет, — сказала жена.
Лопарь решил убить своего единственного оленя, на котором ездил, вылез из тупы и долго звал его. Но олень не пришел: его уже съели волки. Тогда лопарь побежал к морю наловить рыбы. Долго ходил по берегу, искал свою лодку. Ветер сильно толкал его в воду, морские волны тянулись к нему, хотели потопить в своей пучине.
Походил и ничего не нашел: море разбило лодку о берег. Вернулся лопарь домой с пустыми руками. А жена говорит:
— Я умираю.
Подумал лопарь, что надо убить лайку и накормить жену. Но какая жизнь без собаки? Лопарь без нее не жилец. И отложил это дело.
Новым днем жена сызнова говорит:
— Я уже умерла наполовину, не чувствую своих ног. А собака вся холодная, вся мертвая.
Лопарь шевельнул лайку — верно, холодная, мертвая, можно сварить и спасти жену. Но у лайки не оказалось мяса, были одни умершие от голода кости.
Тогда лопарь вышел из тупы и закричал в пургу громко-громко:
— Великий Старюн-коре, бог моего народа, скажи, что делать мне? Чем накормить жену и себя?
Не мешкая нисколько, бог подкатил к нему на шестерке белым-белых оленей и сам весь белый, как пурга, только глаза зеленые, волчьи.
— Зачем звал меня? — спросил бог.
— Мы с женой умираем от голоду. Дай мне одного оленя!
— Нельзя! Я — бог, мне положено ездить на шестерке. И мои олени не годятся на убой — они бессмертны.
— Тогда угомони пургу!
— Тоже нельзя. Ее подняли мои оленьи стада, они переходят с голодного пастбища на сытое. Ты, глупый лопарь, учись у медведя. Он сосет свою лапу.
— Мои руки и ноги высохли, из них ничего не высосешь! Сделай нас с женой жирными медведями!
— Ладно, — сказал бог и уехал.
Лопари сделались медведями и до тепла, до вскрытия озер, сосали свои лапы. И потом каждый год, до зимы, до пурги, с первыми осенними холодами обращались в медведей и всем хвалили бога Стар-юнкоре: какой он добрый и мудрый…
Авдон замолчал. Никто ни единым словом не отозвался на сказку, только сильней стали дымить и сопеть трубками.
— Что, плоха сказка? — спросил нетерпеливый Авдон.
— Хороша. Хорошо смеется хитрый Авдон над голодным народом, — отозвался Оська. — А что говорит твоя машинка?
— Сказывает тепло, ясно.
— Врет она. Злая, проклятая машинка! Она посылает нам пургу. — Охотник выхватил из кучи дров полено и запустил в машинку. — Вот ей! Так ее!
Полено не задело машинку. Но разъяренный Оська потянулся к другому. Тогда Ксандра подскочила к машинке и заслонила ее, висевшую невысоко, своей головой.
— Не смей! — крикнула она Оське. — Что, раньше, до машинки, не бывало у вас пурги?!
— Зачем она говорит неправду? — наступал Оська. — Смеется над нами.
— Не смеется, а сломалась.
— Да, наверно, сломалась. Стрелка давно уж перестала ходить, — заговорили люди и повалили домой.
Тупа Авдона сделалась неинтересна, как осыпавшийся цветок. Из пришлых осталась в ней одна Ксандра. Всегда каменно-спокойная, Тайма в этот момент была до крайности встревожена, плевала в сторону машинки и каркала по-вороньи мужу:
— Брось ее, брось! Не бросишь — Оська придет бить тебя.
Авдон нежно глядел на барометр и расхваливал его:
— Он всегда говорил правду. Скажет «ясно» — и придет солнце, скажет «буря» — придет шторм, пурга. Колдун давал за него пять быков.
Ксандра попыталась втолковать ему, что машинка испортилась, вечного ничего нет, а показать, что испортилось в барометре, не могла: она плохо понимала его устройство. И Авдон остался при своем убеждении: машинка цела, ее оклеветали завистливые люди — Оська и колдун. Пурга скоро кончится, станет ясно, уже можно собираться на охоту.
На ночь Тайма проводила Ксандру в школу, а через недолгое время прибежала снова и сказала, что Авдон, должно быть, ушел на охоту: вместе с ним исчезли из дома ружье, заплечный мешок, кое-какие продукты, лыжи.
Обе побежали по поселку тревожить и поднимать людей на поиски. Пурга не утихала, а ночь сгущалась, чернела, и все поиски ничего не дали. Авдон не мог уйти далеко, но в такую непроглядь, какая дула, можно было потеряться в нескольких шагах от своего дома.
После этого пурга бесилась еще двое суток и занесла не только следы Авдона, а весь поселок до крыш. Поискали Авдона по окрестным лесам, горам — не нашли и решили: знать, далеко завели его глупы ноги.
Начались весенние притайки. Народ полез с лопатами на крыши своих туп, чтобы сбросить оттуда снег. Сбросив с высоты, принялись отгребать от стен и возле крайней тупы откопали замерзшего Авдона. Он лежал у глухой стены. Громко постучаться в нее или переползти к другой, за угол, где было крыльцо и окно, знать, не хватило сил. Ни ружья, ни мешка, ни лыж при нем не оказалось. Это все нашли брошенным поблизости, когда притайки усилились.
Похоронив мужа и наплакавшись досыта над вещами, оставшимися после него, Тайма принялась собираться обратно в свою Большеземельскую тундру. Тупу отдала школе: делайте что угодно, хоть живите, хоть жгите. Машинку отнесла колдуну и сказала:
— Я согласна отдать ее за пять быков.
— Дорого. — Колдун фыркнул. — Она худая, обманная.
— Хорошая, погляди сам! — Тайма показала на машинку. — Видишь «ясно». — Затем показала на небо: — И там ясно.
