Величайшая руина мира возникла в один миг! Ад разверзся под вами пылающе, даже кабину вашу наполнил отвратительным багровым светом, возможно, даже похожим на тот, который только что полыхал в зале дикарского этого приема... Пожалуй, изо всех приемов сегодняшний для меня самый тяжкий,- Заболотный дышал взволнованно.- Старался забыться, веселился, как другие, а оно снова накатывается, вновь терзает душу. Да что же это такое? Почему это совпадение? Почему так быстро забыты жертвы, живые "огарки" людей, почему как будто бы и нет уже тех пожизненых калек, которых мы видели в японском атомном лазарете?
- Эти "почему" и "почему",- говорю ему,- можно называть без конца. И в разных сферах...
- Ты имеешь в виду свои экологические проблемы?
- Их тоже. Хотя они настолько же мои, как и твои.
- Это верно. Планета неделима, каждый из нас за нее в ответе Соня, скажем, не может уже слышать охотничьего выстрела... Считает дикостью, что он еще узаконен.
Представляешь: вечер необыкновенный, заря полыхает в полнеба, а на озерах пальба, канонада...
- А Красная книга? Это ведь книга обвинений... И чем дальше, тем она больше разрастается...
- Необходимо предпринимать что-то кардинальное, повсеместное,- хмурит чело Заболотный.- Леса планеты, разве такой они требуют заботы? Реки, которые раньше называли пречистыми, а теперь... Есть поступки, которые ныне должны восприниматься как коллективный грех человечества, только так! И каждый из нас должен взять на себя частицу искупления, каждый должен проникнуться мыслью, что ты часовой планеты, отвечаешь на ней за всех и за все, иначе... иначе...
Я подал ему стакан воды. Меня встревожила чрезмерная его бледность, он тяжело дышал, хватал воздух. Лишь сейчас я заметил, что все в нем клокочет от внутреннего возбуждения, он крайне напряжен, подумалось, насколько нервы у моего друга расшатаны, если уж он разрешил себе сбросить свою постоянную внешнюю сдержанность и свою почти беспечную "о кейность". Глотнул воды, смущенно взглянул на меня, и с лица его сошла гримаса страдания, которую он, пожалуй, только в этой серой клетке тридцать пятого этажа позволил себе не скрывать. Я сказал, что пора бы ему действительно подумать об отдыхе, распружиниться укрепить нервишки, и при этих моих словах он вдруг знакомо и тепло улыбнулся - снова передо мной был Кирик Заболотный!
- 0 кей,- сказал он уже весело, словно за секунду перед тем не был таким, каким был.- Дело, в принципе, решено. Надеюсь, следующим летом встретимся дома. Вот увидишь, еще предстанет сей муж перед тобой, как Роман Винник, в пчелиной кольчуге...
И все же было мне почему-то щемяще больно на него смотреть. Власть лет - это все-таки власть... Не тот и Кирик. Может быть, только от его юной, нестареющси улыбки временами проблескивало то, что было в нашей жизни и что никогда уже не вернется...
Закурив сигарету, он неожиданно ударился в лирику:
- Да, брат, вот аж где они встретились, пасленовы дети. И вербы наши уже вырублены в балках, где соловьи гнездились... Колючую акацию посадили по глинищам и оврагам... В Чернечьей балке даже лисиц видели...
- Посадили лес, чтоб эрозию приостановить,- говорю я.
- А как мы тогда оставляли Тсрновщину... Помнишь, как бабуся с Ялосоветкой стояли возле мельницы...
В этот вечер вспомнился нам почему-то еще и рабфак, наша студенческая юность в парусиновых туфлях - о, как мы их, бывало, белили зубным порошком перед тем, как идти в общежитие к девушкам... Вспомнили и тот день, когда мы, сдавая нормы ГТО, пошли прыгать с парашют ной вышки.
- Как я ждал того дня! - оживляется мои друг.- Стою потом на вышке, лямки пристегнуты, собрался с духом, готовый к прыжку... Делаю шаг назад, чтобы разогнаться, и вдруг слышу над ухом: "Пшел!" - и толчок в спину! Это наш инструктор-мурло подумал, что я испугался, и турнул меня сзади, чтобы, видите ли, придать храбрости! На глазах у девушек сделал из меня труса. До сих пор не могу ему этого простить. Ну и мурло, ну и дубина! - с улыбкой ругается Заболотный.- До него даже не дошло, что он лишил меня счастья по собственной воле, не по принуждению броситься в воздух, пережить праздник духа, первое блаженство полета...
- Может, назло ему ты и летчиком стал? - говорю Заболотному шутя.
- А что ты думаешь? Может, и это имело значение,- не приняв шутки, отвечает он.- Во всяком случае, именно после того конфуза я немедленно записался в аэроклуб.
- Прыжок твой затяжным оказался. С тех пор, можно сказать, все время в полете... В общем, достойно сложилась у тебя жизнь.
- На судьбу не жалуюсь... Пройти сквозь жернова пережитых лет, выдержать все перегрузки, да, друг, мы с тобой знаем, что это такое... Даже не то меня удивляет, что бывает человек изуродован, измордован, сбит с ног, удивляет другое: как, несмотря ни на что, вопреки всему злому человек в конце концов находит в себе силы снова подняться, выбраться из-под тех жерновов, выпрямиться душой и телом, и снова обретает неодолимую тягу души к источнику того истинного и светлого, что только и делает нас людьми...
- Досталось нам от жизни, это правда... Многим можно гордиться, а кое о чем хотелось бы, пожалуй, и забыть... О, если бы молодость знала!..
Заболотпьгй молча глядит в потолок, углубленный в собственные мысли.
- Это верно,- слышу его спустя некоторое время,- были полеты, были и приземления... Порой смеялись над тем, над чем не стоило бы смеяться. Преклонялись перед тем, что не выдержало потом испытаний правдой суровой...
Сквозь какие дебри заблуждений, ослепления приходилось продираться людям нашего поколения, а, что ни говори, движение все же шло по восходящей! К прозрению, к истине или, образно говоря, к открытию каждым своей Мадонны...
-Светлеет мир. Энергии прибавляет познание. Да только годы богут... Устал?
- "Жить на пределе" ты слышал такое выражение? - после короткой паузы взглянул на меня Заболотный.- Было такое в обиходе у ребят нашей эскадрильи.
Все время находиться в состоянии наивысшего напряжения, на грани, на предельной черте так это у нас тогда понималось...
- Где-то я читал, что ни у кого из^фронтовых летчиков не зафиксирован инфаркт во время полета... Ты как считаешь, это отвечает истине?
- По крайней мере, я не припомню у нас ни одного такого случая... Даже тяжело раненный, даже смертельно-и тот в конце концов дотягивал до аэродромного поля... Умирали потом, но не в полете.
- Выходит, наука могла бы сказать, что в полете смертный пребывает на пороге бессмертия?
- Шутки шутками, а пока летишь, напряжение нервов, очевидно, действительно такое, что его не просто преодолеть... И вообще в человеке много загадочного... Если верить йогам и тем же фронтовым летчикам,улыбнулся Заболотный,- человек обладает потенциалом возможностей поистине фантастических, до конца еще никем не исследованных...
- Соня говорила, что после той японской аварии тебе врачи запретили летать. Даже в ранге обыкновенного пассажира?
- В прошлом году во время отпуска впервые прорвался в небо! Можешь себе представить, каково летчику после продолжительного перерыва снова очутиться на борту, даже если это всего-навсего скромный наш "Ан-24"... Чувствуешь себя так, ну, словно действительно впервые,- петь хотелось, ей-же-ей... Еще и не взлетели, а уже несется воздушная струя, вижу, как ветер гонит под крылом самолета аэродромную траву... "Соня! - кричу,смотри!" А она только смеется... Кстати, как там она, верная моя Хранительница?.. Дай-ка позвоню.
Разговаривая с Соней по телефону, Заболотный время от времени хмурится.
- Знаю, знаю,голубушка... Все будет в порядке. О перемене рейса мне еще днем сказали в секретариате.- И, положив трубку, резко обернулся.- Вот, брат, снова лечу!
Вместо того, чтобы домой, лечу на "Черный континент"...
Для меня это было полной неожиданностью. Ведь в последние дни только и разговоров, что Заболотные, отбыв уже здесь свое, вот-вот должны возвратиться в Союз, домой к своим мифическим пчелам, которые всегда вызывают улыбку среди окружающих, и вдруг такое...
- Это окончательно?
- Обсуждению не подлежит. Миссия весьма важная.
Мне, впрочем, не привыкать, полот так полет, а вот Соню жалко,- говорит Заболотный.- Она совсем уж настроилась домой. Женам нашим вообще достается. Когда долго приходится быть в разлуке, где-то в дальней командировке, то самым трудным оказывается все-таки это: а как там она?
А что с ней? В особенности если в такую дыру попадешь, что и связаться с домом невозможно, не имеешь никакой весточки оттуда... Тогда, пожалуй, острее всего чувствуешь себя моральным должником перед ней, перед самым близким в жизни человеком. Всю жизнь она ведь посвятила тебе! Любовь, способности, безмерную щедрость души, не знающую усталости заботливость все отдала тебе и детям, от чего-то, может, взлелеянного в мечтах отказалась, без колебаний приняв иную судьбу - кочевать по градам и весям со своим вечным странником, делить с ним все, что выпадет на его долю.
