– Да, Жамм. Тоска по воде, где плещется рыба. Жамм смотрел щелками серых глаз на пустыню.
Красный песок разрезал горизонт лезвием бритвы.
В гавани железной крысой лежал на якорях «Примоге». Тонким слоем пыли был покрыт деревянный столик. Жамм написал на нем пальцем: «Сет». Это была его родина.
Вечером лейтенант Ваньо выстроил команду на баке и объявил, что мы идем в Аннам для несения сторожевой службы. Сразу отлегло, – лишь бы не в Китай.
Ночью мы вышли в океан. Африка тонула в кромешной тьме и гуле прибоя.
От океана подымался пар. Я сидел в каюте. Пот стекал по манжетам на страницы тетради, в голове ныла хина, и хотелось пить без конца холодный сидр из глиняной кружки.
Из Индии шел не ветер, а сладкий сироп. Мысли увязали в нем, как мухи в липкой бумаге.
Пелье отдал секретный приказ: следить за командой и быть начеку.
– Мало ли что может прийти в голову людям от этой духоты, – сказал он за столом в кают-компании.
После Цейлона крейсер замолк. Люди перестали смеяться. Они молча терли палубу, молча ели, молча отбывали вахты и возились у раскаленных топок.
В густой воде чудовищными жаровнями пылал закат. Океан качал нас неустанно и зло. Мы потеряли веру в незыблемость земли. Жамму снились дурные сны.
– Угля мало, – говорил он с тревогой. – Жиро, я становлюсь идиотом, но мне кажется, что Сингапура уже давно нет на свете и мы напрасно лезем вперед.
– Это от жары, – ответил я.
За обедом доктор Равиньяк затеял с офицерами разговор о климате Сайгона.
– Этот воздух, – сказал он, – слишком густ для наших легких. Он трудно всасывается и вызывает малокровие мозга. Люди или тупеют, или впадают в буйство и крушат направо и налево. Необходимо дышать через распираторы, охлажденные льдом.
После обеда командир вызвал команду наверх. Люди собирались, хмурые и недоверчивые.
– Дети мои, – тихо сказал командир, почесывая бородку, – завтра мы станем на рейде в Сингапуре. Переход через океан окончен. Что говорить, – он был труден. Я думаю, что каждый рад оставить его позади. Вечером в кают-компании мы устраиваем маленький банкет по этому случаю, и я приглашаю вас выпить с нами немного вина и кофе.
Матросы молчали. Жамм делал мне страшные глаза.
– В чем дело? – шепнул я ему.
– От жары он стал демократом, – Жамм подмигнул на офицеров, не менее матросов пораженных этим приглашением.
– Ну-ну, – сказал Ваньо добродушно. – Приходите, ребята. Боцманы разобьют вас на смены, чтобы не было слишком тесно.
Вечером мы собрались на этот банкет. Матросы перешептывались, стоя у стен. Ваньо хлопал то одного, то другого по плечу, и они в ответ улыбались, показывая белые зубы.
– Из вежливости, – сказал мне Жамм. – Только из вежливости они скалят зубы, уверяю тебя, Жиро. Посмотрим, что будет дальше.
Вино развязало языки. Бомбардир Гамар запел бретонскую песню. Матросы дружно подхватили ее:
Святая дева, храни моряков
От стран горячих и смрадных,
От гаврских и брестских собак-шкиперов
И от мундиров парадных.
Святая дева, храни моряков
От старых служак-адмиралов,
От гаврских и брестских собак-шкиперов
И от кюре из Сен-Мало.
– К черту! – крикнул доктор Равиньяк. – Выпьем за колонии! Представьте себе. Жамм, мощь этих жарких и богатых земель, принадлежащих Франции: Сахара, Тимбукту, Кайенна и Сирия, Аннам и острова Полинезии. Латинская раса всюду несет культуру, рожденную во Франции. В Сахаре вы увидите «ситрены» и номера «Иллюстрасион», выгорающие от солнца. В Сайгоне вы можете купить последнюю книгу Бенуа и встретить школьного товарища, с которым ловили перепелок на полях и удили рыбу в тинистых речках. Океаны становятся домашними, как бульвары. Это называется– иметь колонии! За это я пью.
– В Сирии, – в тон ему продолжал Жамм, – можно увидеть бомбометы последней марки заводов Крезо. Равиньяк, я был в Сирии с генералом Серрайлем. Не дай бог, чтобы французам кто-нибудь вколачивал культуру так, как мы вколачиваем ее арабам.
Матросы засмеялись.
– Механик Жамм, – позвал Ваньо, – пойдите сюда.
Он взял Жамма под руку и увел из каюты. Постепенно нарастал шум. Матросам разрешено было курить. В иллюминаторы дул ветер от Суматры, мы шли проливом. На побережьях горели маяки.
Боцман Кремье был красен. По шее у него струился пот.
– Неспроста, – сказал он мне, – этот идиотский банкет. Заметьте, матросы не пьют. Команда не верит Пелье.
– Тише! – вдруг крикнул Ваньо. – Командир желает говорить.
Пелье встал. В руке он держал бокал. Старческое его лицо с острой бородкой вежливо улыбалось, как на светском приеме.
– Матросы! – сказал он. – Вы слышали, что говорил здесь доктор Равиньяк? Сердце каждого француза бьется при мысли о мощи Франции, о великих колониях этой прекрасной страны. Мы призваны охранять одну из этих колоний – Аннам, где было пролито столько французской крови и столько молодых матросов погибло от лихорадки. Мы высушили аннамские болота. Цветущие поля этой страны сейчас так же безопасны, как и любая улица в Париже. Но Восток коварен. В Китае происходит анархия, резня и междоусобица. У границ Аннама бушует кровавое море. Мы получили назначение охранять Аннам. Но лучшая оборона – всегда в наступлении. Поэтому не удивляйтесь, если через четыре дня вы будете в китайских водах.
Матросы молчали. Постепенно они начали исчезать из каюты. Через десять минут она была пуста. Пелье сел за стол и хрипло сказал:
– С завтрашнего дня крейсер переходит на боевое положение. За малейшее недовольство – каторга.
Так и объявить команде. Мне надоела возня с этими истеричными бабами. Кто мы – моряки или бесштанные философы с Монмартра, черт возьми?
Он ударил ладонью по столу.
Я вышел на палубу. Ночь неотступно шла за кормой. Там широко шумела вода. Берега Суматры обозначались тусклыми огнями.
Вот они – эти китайские воды, ставшие роковыми для лейтенанта Ваньо.
Вчера вечером он пошел на корму проверить лаг. Ему доложили, что лаг перестал отзванивать мили. Он был навеселе, слишком перегнулся через борт к лагу, потерял равновесие и сорвался в воду, не успев даже крикнуть.
Машины застопорили только через две минуты. Спустили шлюпки. Белая стрела прожектора вонзилась в гущу азиатской тьмы. Матросы бегали по палубе, перекликаясь, вахтенные свистели, боцмана ругались. Пелье взбежал на мостик и скрипел проклятья. Ваньо не нашли.
– Кто из офицеров был на корме во время гибели Ваньо? – спросил Пелье вахтенного.
– Кажется, никого…
– Отвечайте точно! – Пелье ударил кулаком по планширу. – Без всяких «кажется»!
– Механик Жамм.
– Позвать! Жамм пришел.
– Доложите, как это случилось! Жамм стоял навытяжку. Он был бледен.
– Лейтенант был пьян, – ответил он резко, – и потерял равновесие. Осмелюсь доложить, что лейтенант нарушил ваш приказ об особой бдительности офицеров в китайских водах. Он был неосторожен.
– А не в китайских водах этого бы не произошло? Так я должен вас понимать?
Жамм молчал.
Пелье отвернулся и пошел в радиорубку. Застрекотало радио, – командир говорил с флагманским кораблем, стоявшим на рейде в Шанхае. Ночью ко мне в каюту постучали.
– Кто там?
– Кремье.
– В чем дело?
– Механик Жамм срочно просит вас к себе. Я встал и впустил Кремье.
– Жиро, – сказал он мне, не называя моего чина. – Команда верит вам и механику Жамму. Матросы просят вас выйти. Надо потолковать. Мы пройдем незаметно. Всюду стоят свои.
Я оделся, и мы вышли. Я не узнал крейсера. Такой простой и мирный днем, изученный до последнего винтика, он был мрачен и накален ненавистью и тревогой.
Я понимал, что теперь отступления нет. Если даже я не буду согласен с матросами, то одно мое присутствие на этом митинге обяжет меня идти с ними до конца и умереть в случае нужды спокойно, как подобает моряку.
В темноте я слышал дыхание десятков людей. Потом раздался хриплый голос Жамма:
– Ребята, я буду говорить в открытую. Нас гонят убивать и умирать. Франции не угрожает ни малейшей опасности. Мы лезем в чужие дела. Мы наступаем. Мы будем жечь деревни и расстреливать людей. Нами вертят гнилые шаркуны из министерств и биржевые маклаки, – весь этот сброд, разворовывающий казну и разоряющий Францию. Какой идиот согласится умереть ради них, воевать ради «нуворишей»? К свиньям! Надо действовать. Беспорядки в Бресте и смерть Ваньо подействовали мало. Надо пугнуть еще. Но как?
– Убить Пелье, – сказал Гамар.
– Это не дело. Из-за убийства командира крейсер не повернут обратно.
– Нужно, – сказал я, – завтра утром вызвать Пелье и сказать ему: или мы идем обратно в Сайгон, или мы поворачиваем орудия на капитанскую каюту и берем крейсер в свои руки.
