Подхватили. Негромко:
—«Не могу, не могу, не могу,
могу, могу!»
Снова повел Степан. Он не пел, скорее, проговаривал:
—«Сял комарик на ногу,
Сял комарик на ногу...»
Все:
—«На ногу, на ногу, на ногу,
ногу, ногу!
Ой, ноженьку отдавил,
Ой, ноженьку отдавил,
Отдавил, отдавил, отдавил,
давил, давил!
Подай, мати, косаря,
Подай, мати, косаря,
Косаря, косаря, косаря,
саря, саря!
Рубить, казнить комара,
Рубить, казнить комара,
Комара, комара, комара,
мара, мара!
Отлетела голова,
Отлетела голова,
Голова, голова, голова,
лова, лова!»
За окнами стало отбеливать.
Вошел казак, доложил:
— Со стены сказывают: горит.
Степан налил казаку большую чарку вина, подал:
— На-ка.. за добрую весть. Пошли глядеть.
Далеко на горизонте зарницами играл в небе отблеск гигантского пожара: горел Камышин.
— Горит,— сказал Степан.— Поминки твои, Стырь.
— Славно горит!
— Молодец, Пронька. Добрый будет атаман на Царицыне.
Раскатился вразнобой залп из ружей и пистолей...
Постояли над могилками казаков, убитых в бою со стрельцами. Совсем свежей была могилка Стыря.
— Простите,— сказал Степан холмикам с крестами. Постояли, надели шапки и пошли.
С высокого яра далеко открывался вид на Волгу. Струги уже выгребали на середину реки; нагорной стороной готовилась двинуть конница Шелудяка.
— С богом,— сказал Степан. И махнул шапкой.
Долго бы еще не знали в Астрахани, что происходит вверху, если бы случай не привел к ним промышленника Павла Дубенского. Начальные люди астраханские взялись за головы.
— Как же ты-то проплыл?
— Ахтубой. Там переволокся, а тут, у Бузана, вышел. Я Волгой-то с малых лет хаживал, с отцом ишшо, царство ему небесное...
— Сколько ж у его силы?
— То стрельцы-то сказывали: тыщ с десяток. Но не ручались. А на Царицыне атаманом Пронька Шумливый. Завели в городе казачий...
— Ты плыл, Камышин-то стоял ишшо?
— Стоял. А потом уж посадские сказали: спалили.
Митрополит перекрестился.
— Говорите,— велел воевода.— Как их, подлецов, изменников, к долгу обратить?
— Зло сталь очшень большой,— заговорил Давид Бутлер, корабельный капитан.— Начшальник Стенька не может удерживать долго флясть...
— Пошто так?
— Са ним следовать простой чшеловек, тольпа — это очшень легкомысленный... мм... как у вас?..— Капитан показал руками вокруг себя — нечто низменное, вызывающее у него лично брезгливость.
— Сброд? Сволочь?— подсказал Прозоровский.
— Сволючшь!.. Там нет ферность, фоинский искусств... Дисциплин! Скоро, очшень скоро там есть — попалам, много. Фафилон!
— Жди, когда у его там Вавилон будет!— воскликнул подьячий Алексеев.— Свои-то, наши-то сволочи, того гляди, зубы оскалют.
— Надо напасть на их в ихном же стане!— заключил молодой Прозоровский.— Другого выхода нету. Напасть и рассеять. Тогда и наши хвост прижмут. Сколько у нас всех?
— Всего войска — с двенадцать тыщ,— ответствовал Иван Красулин.
Боярин Прозоровский хлопнул себя по ляжкам.
— А если у его, вора, больше?!
— Не числом бьют, Иван Семеныч,— заметил митрополит.— Крепостью.
— Где она, крепость-то? Стрельцы?.. Они все к воровству склонные.
— Подвесть их под присягу!..
— Они вон жалованья требуют.
— Подвесть под присягу,— еще раз сказал митрополит.— Острастку сделать...
Из-под яра вывернулись семеро конных — Разин с окружением.
Конница Шелудяка растянулась далеко по дороге. Ехали шагом.
Увидев впереди Разина, Шелудяк выехал вперед.
— Чего, батька?— издали еще спросил Шелудяк.
— Ничего, попроведать вас захотел.
— А-а... Здорово, атаманы!
— Здорово. Задницы не посбивали ишшо?
— Жарко, ну ее к дьяволу!..
Степан отъехал в сторону от дороги.
— Дед,— обратился он к Любиму,— есть у тебя проворный хлопец?
— У меня. все проворные.
— Мне всех не надо. А одного найди — в Астрахань поедет, к Ивашке Красулину.
— Гумагу?..
— Никаких гумаг. Взять все в память.
Мимо шла и шла конница. Со Степаном здоровались.
— По чарочке ба, Степан Тимофеич? Глотки повысыхали.
Степан усмешливо щурил глаза. Вдруг увидел кого-то.
— Макса Федоров!
Молодой казак (знакомый нам игрок в карты) придержал коня.
— Ехай суды.
Макса подъехал. Степан улыбался растерянности парня.
— Чего ж не здороваисся? Не узнал, что ли? Я вот тебя узнал.
— Здоров, батька.
— Здоров, сынок. Как, в картишки стариков обыгрываешь?
— Нет!— выпалил Макся. И покраснел. Степан и есаулы засмеялись.
— Чего ты отпираться-то кинулся! Старика обыграть — это суметь надо. Они хитрые.— Степан спрыгнул с коня.— Иди суды.
Макся тоже спешился и отошел с атаманом в сторону. Тот долго ему что-то втолковывал. Макся кивал головой. Потом Степан приобнял парня, поцеловал и отпустил.
Конница все шла.
Степан сел на коня, тронул тихим шагом. Есаулы — за ним.
Степан думал о чем-то. Обернулся, позвал:
— Матвей!
Матвей Иванов подъехал, пристроил своего конька к шагу разинского.
— Чего ты мне про бога говорил? Я забыл...
— Полюбить я его хотел, бога-то.
— Ну?
— Ну и не мог.
— Пошто?
— Не знаю, не мог... Барин он, бог-то. Любит, чтоб перед им на карачках ползали. А он ишшо поглядит — помочь тебе или нет. Какой это бог! От таких-то богов на земле деваться некуда.
— А царь?
— Что?
— Царя любишь?
— А ты?
— Я тебя спрашиваю.
— А мне интересно, как ты.
— Хитрый ты. Все мужики хитрые.
— А ты не хитрый?
— Чего ты заладил: «а ты», «а ты»?
Матвей усмехнулся.
— А что, хитрый?— спросил Степан.
— Хитрый,— честно сказал Матвей.— Да рази это плохо? Тебе и надо хитрому быть — эвон люду-то сколь!
— Где ж я хитрый, к примеру?
— Да с царем с тем жа... Всем говоришь, что ты за государя, а сам... Знаю я, как ты про его думаешь. Я тоже так думаю. Обложил он нас со своей державой, как зверей... Сокольник, змей ползучий. Совсем теперь привязал мужика к поместнику — вместях травить будут. Теперь и не уйдешь никуды! Бессрочные мы теперь... Эх, Степушка!..
— Такой жа вить человек — тоже баба родила! Пошто так повелось-то? Взяли одного посадили и давай перед им лбы расшибать. Что, с ума, что ль, все посходили? Али затмение какое нашло?
— Дьявол его знает! Боятся. А ему уж — вроде так и надо, вроде уж он не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось. А небось перелобанить хорошо поленом, дак и ноги так же протянет, как я, к примеру.
Степан слушал Матвея.
Матвей смолк.
— Ну?— спросил Степан.
— Чего?
— Перелобанить, говоришь?
— К примеру, мол.
— Чижолый у тебя пример. Да ишшо если осиновый пример.
Засмеялись.
— А что Никон?— спросил вдруг Степан с искренним интересом.— Глянется мне этот поп! Взял с царем переругался... А?
— Ну и что?
— Как жа?.. Молодец! А к нам не пошел, хрен старый. Тоже, видно, хитрый.
— Зачем ему? У его своя смета... Им как двум медведям — тесно в одной берлоге. Это от жиру.
— Нет, я таких стариков люблю. Возьму вот и скажу, что Никон со мной идет. А?
— Зачем?
— Так... Народ повалит, мужики.
Матвей молчал.
— Делай как знаешь...
— А ты как думаешь?
— Опять ведь за нож схватисся?
— Да нет!..
— Дурость это — с Никоном-то. «Народ повалит!» Эх, как знаешь ты народ-то!.. Так прямо и кинулись к тебе мужики — узнали: Никон идет. Тьфу! Поднялся волю с народом добывать, а народу-то ни хренашеньки и не веришь. Стало быть, мало мужику, что ты ему волю посулил, дай ему ишшо попа? Ну и дурак... Пойдем волю добывать, только я тебя обману. Так?
Степан уставился на Матвея неподвижным взглядом.
Матвей, недолго думая, подстегнул коня и скрылся в рядах конников.
Пыточный подвал в Астраханском кремле.
На дыбе — Макся. Он уже «куняет» — почти без сознания: так избит. Устали и заплечные, и пищик, и подьячий.
Вошли старший Прозоровский с Иваном Красулиным.
— Ну, как?— спросил воевода.
— Молчит, дьяволенок. Из сил выбились...
Воевода зашел с лица Максе.
— Ух, как они тебя-а!.. Однако перестарались! Зря, не надо так-то. Ну-ка, снимите его, мы с им сейчас поговорим. Эк, дорвались, черти!
Максю сняли с дыбы. Рук и ног не развязали, положили на солому. Воевода подсел к нему.
— К кому посылали-то? Кто?
