— Так то ж от молнии.
— Ты послушай меня, а тогда уже и возражай. — Прохор подсел ближе к Тимофею Ильичу. — Ток именно и есть самая настоящая молния, только на небе она как-то сама по себе вырабатывается — этого я не знаю, а тут она от машины идет… А силу имеет могучую!
— Так почему ж та молния не делает человеку вреда?
— А потому, что эта молния, сказать, ручная. Ученые люди приручили и таким путем ввели в обиход.
— Как же это понять? — насупив брови, спросил Тимофей Ильич. — Незримую вещь — и приручить?
— Поясню. — Прохор погладил усы и долго молчал, как бы давая этим понять, что пояснить не так-то легко. — Предположим, что мы имеем реку, — для примеру возьмем нашу Кубань… Что она делает в разлив?
— Известно, — проговорил Тимофей Ильич, — бушует! — А тебе, допустим, требуется полить огород, и ты направляешь ту реку на плантации… Что из этой затеи может получиться?
— Ну и чудак же! То ж стихия!
— Постой, постой! Стихия — это верно, но можно ее перепрудить, в цемент заковать, а потом уже провести трубы или ручейки и на грядки, и на водопой, и дажеть тебе в хату — и уже нет стихии, а имеется человеку одна выгода… Так оно получается и с током. С помощью таких разных приспособлений эту громадную силу можно направить куда хошь — и в лампочку, и в мотор, и в плитку, чтобы на ней сало жарить, и в чайник, и дажеть в утюг, чтобы было бабам облегчение… Вот в чем главная вещь!
— И ничего я тебе не верю, — склонивши голову, возразил Тимофей Ильич. — Ты говорил про воду — тут я согласен, потому как вода — зримая, ее можно в ведро зачерпнуть, умыться, и ежели она течет по трубам или ручейками, то все наглядно… А вот скажи: ты видел, как ток идет? Э! Не видел! А ежели своими глазами не видел, то и голову мне не морочь!
— Какой же ты непонятливый! — Прохор даже покачал головой. — Я бы тебе все доказал, да нужно мне спешить на курсы.
— А ты докажи, ежели можешь! Докажи!
— В другой раз докажу, — со вздохом ответил Прохор, вставая.
— Ну, ну, подучись, — с усмешкой сказал Тимофей Ильич, провожая гостя.
Всю дорогу от Тутариновых до школы Прохор не мог успокоиться и продолжал спор с Тимофеем Ильичом. В голове его вдруг появилось столько, как ему казалось, неоспоримых доводов, что хоть возвращайся обратно, да и только! Прохор даже хотел вернуться, и, надо полагать, разговор с Тимофеем Ильичом затянулся бы до полуночи, а то и дольше, но тут совсем близко засветилась окнами школа.
В коридоре собрались курсанты, и Прохор, поправив кубанку, подошел к ним. Вскоре прибыл и Виктор, но не один, а с Ириной, и учеба началась… В этот вечер курсанты изучали «Устройство сетей высокого и низкого напряжения» — тема, безусловно, важная, но мы не станем подробно излагать весь ход занятий, а скажем лишь о том, что Виктор очень понятно объяснял, какие бывают виды электропередач высокого напряжения; как устанавливаются линии специально сельскохозяйственного назначения; что собой представляют линии электропередач низкого напряжения, какой должна быть высота столбов и какое допускается расстояние между проводами и поверхностью земли в обычных местах и при пересечении дорог…
Словом, много интересного говорил в тот вечер Виктор своим ученикам. Но мы все это опустим и обратимся к будущим электрикам, людям в Усть-Невинской новым и, безусловно, интересным… Они заполнили все парты небольшого класса. Лампа-молния, свисавшая с потолка, освещала их лица, — посмотрите, посмотрите хорошенько, какая в них сосредоточенность, сколько во взгляде вдумчивости и пытливого внимания! Вот сидят два дюжих парня из Белой Мечети. Им тесно за партой — нельзя ни склониться, ни раздвинуть локти, но они слушают и записывают, забыв в эту минуту о неудобствах. За спинами у них — пожилой дядько с усами какой-то гнедой окраски. Он то подымает голову, то пригибается к парте. Его сосед посматривает на Виктора и что-то записывает с таким усилием, что ему время от времени приходится быстрым движением вытирать взмокший лоб, и этот жест как бы говорит: «Эх ты, черт побери, как трудно!» Молоденький паренек слушает Виктора с чуть приоткрытым ртом и с такими светящимися глазами, точно ему рассказывают занятную сказку. А Прохор важно откинулся на спинку парты и только иногда кивает головой и причмокивает губами. Сидящий с ним рядом суровый на вид мужчина не сводит с Виктора глаз и все покручивает ус.
Девушки — их было восемь — занимали передние парты и, казалось, ничего, кроме доски и Виктора, не видели: у той сбился на плечи полушалок, и она о нем забыла; у другой распустилась коса или выбился на лоб завиток, и она не поправляла ни завиток, ни косу, — все их внимание было обращено к столбам и проводам, которые рисовал мелом Виктор. Лена Коломейцева, — та самая Лена из «Светлого пути», — так пристально смотрела на доску, что вдруг увидела и степь вблизи своего хутора, и линию проводов, убегающую к горизонту. Ирина, сидевшая в паре с Леной, тоже мечтала о том недалеком времени, когда побегут столбы от станицы к станице, понимала, как важно знать то, о чем рассказывает Виктор, но ей казалось, что усвоить и понять все это значительно легче, чем ту программу, которую она изучала вместе с Виктором. Одна только Соня хотя и делала вид, что слушает, а думала о своем: не могла она понять, почему Виктор ни разу ее не проводил домой, а Ирину провожает на птичник каждый день. Ей было до слез обидно, что и Сергей и Виктор, которые когда-то любили ее, теперь не обращают на нее внимания и оба ухаживают за Ириной.
«И что они нашли в этой вознице такого прелестного? Видать, Сережа ее уже бросил, так она льнет теперь к Виктору», — думала Соня.
А когда урок был окончен, курсанты обступили своего преподавателя, — кто угощал табаком, кто задавал вопросы, а тот молчаливый мужчина, что весь вечер крутил ус, развернул тетрадку с записями и чертежами.
— А взгляни, Виктор Игнатьевич, — сказал он басом, — правильно я вершу дело?
Пока Виктор закуривал, отвечал на вопросы и рассматривал чертежи, Ирины в классе не оказалось.
«И что за своенравная ученица! — думал Виктор, выходя из школы. — Условились же час или два позаниматься, так нет же — опять убежала… Придется догонять…»
Вечер был морозный и тихий, небо иссиня-темное и чистое. Среди густой россыпи звезд гуляла молодая луна, а над уснувшей Усть-Невинской струился слабый свет. Виктор вышел за станицу и, увидев невдалеке Ирину, пустился бежать, а Ирина тоже побежала и остановилась только у порога хаты. Она стояла спиной к дверям, держась рукой за щеколду, и лицо ее было возбужденно-веселым.
— А что, догнал? — спросила она, тяжело дыша.
— Ирина, я тебя не понимаю, — угрюмо проговорил Виктор. — Таких диких коз, как ты, в станице я не встречал.
— Значит, одна еще осталась, — ответила Ирина, играя глазами.
— Ну, что же это такое, Ирина? — Виктор посмотрел на ее смеющееся лицо и сам улыбнулся. — Ты от меня убегаешь, как черт от ладана, мы же программу изучаем, а не в кошки-мышки играем.
— Ты сам пожелал меня обучать.
— Да что ж это за учеба? Лучше бросить всю эту затею.
— Зачем же ее бросать? Раз начали, то надо продолжать… А только вместе ходить не нужно.
— Что за странное условие!
— Обычное.
— Знаю: Сергея боишься!
— И ни чуточки.
— Неправда! Помнишь, как он рассердился? Но ты ему скажи, что не влюблюсь в тебя. Этого ты не бойся.
— А я и не боюсь.
— Тогда почему же мы не можем идти вместе?
— А так вот и не можем. Нельзя нам ходить вместе — вот и все!.. А ты на меня не сердись… Зараз я пойду в хату, зажгу лампу, все приготовлю, а тогда и тебя позову.
— Погоди, я еще не все сказал. — Виктор хотел взять Ирину за руку.
— Нет, нет, — она вырвала руку и скрылась в сенцах.
Марфа Игнатьевна еще не спала. Разбирая постель, она искоса, недовольным взглядом посмотрела на дочь.
— Опять с учителем явилась? — строго спросила она.
— С ним, мамо… Мы часок позанимаемся.
— Ох, гляди, дочка, как бы за тем ученьем чего другого не получилось… Полюбила одного, так и выбрось все из головы…
— Да я и так выбросила, — оправдывалась Ирина. — Мы ж с Виктором электричество изучаем.
— Ох, вижу я, заморочит он тебе голову тем электричеством! — со вздохом проговорила Марфа Игнатьевна.
Ирина ничего не сказала и пошла в свою комнату. Там она зажгла лампу, взяла фотографию Сергея, — он смотрел на нее почему-то очень строго, — поцеловала ее, снова поставила на стол, рядом положила книги, тетрадь и пошла звать Виктора.
В Рощенскую Сергей вернулся на рассвете, усталый и продрогший. Рождалось пасмурное, с морозом, утро, просыпалась станица — уже закурились трубы над заснеженными крышами, и дым кривыми столбами тянулся к холодному в тумане небу.
