— Коньячок ставить?
— Ни в коем случае! Можешь быть свободен…
Хозяин проводил его глазами, приложил палец к губам и только тогда подошел к дверце сейфа, скрытой в стене.
— Пить не будем, — строго сказал он. — Но по глоточку, по случаю встречи… Ведь еще недавно много пил, много ел и был здоров, как бык. А ты смотришь на меня с укором: толстеть нельзя, сидеть целый день нельзя! А как же руководить страной?
Сизиф Антонович в тон собеседнику предложил:
— Может, руководить стоя?
Генсек усмехнулся и погладил ногу, в которой у него сидела пуля. Сагайдак знал о ее происхождении. На героической Малой Земле полковника, у которого тогда еще не было таких величественных бровей, другой офицер застукал на диване со своей женой. Полковник хотел выпрыгнуть в окно, но пуля его догнала.
— Болит? — заботливо спросил Сизиф Антонович.
— Поднывает…
— Тогда перейдем от международных дел к внутренним.
— Сагайдак поднялся, открыл «дипломат» и вынул оттуда мятый белый халат. — Где тут у вас раковина? Помочитесь! Я проверю напор струи.
— Разве это важно? — с опаской спросил хозяин, покосившись на Аллу.
— Очень! Она отвернется. Так… Напор пока ничего, неплохой…
— Ну вот! Я говорю, я еще кое-что могу! Послушай, Сизиф Антоныч, скажи мне как другу: а какой напор у… ну, ты знаешь, того, который всегда в тенечке?
— Так ведь… — начал было Сагайдак.
— Знаю, знаю! Медицинская этика… Но мне-то, по дружбе, можешь сказать? Хуже или лучше? Я ведь никому!
— Что поделаешь? Конечно… — стал выкручиваться доктор. И наконец нашелся. — Должен прямо сказать: у вас у обоих с этим делом хорошо. Оба вы готовы хоть сейчас на субботник… Впрочем, посмотрим… Снимайте штаны — и на четвереньки, как всегда в позу лошадки. Алла, девочка, мне перчатку и вазелин.
Покорно спустив брюки, больной взобрался на диван. Верхняя его часть в рубашке и галстуке все еще оставалась Генеральным секретарем, а нижняя, покрытая бледной кожей, оказалась обыкновенной частью рядового члена партии. Сизиф Антонович опытными движениями натянул на правую руку резиновую перчатку. Алла открыла баночку. Зачерпнув указательным пальцем порцию вазелина и пошлепав другой рукой больного, доктор заставил его подвинуться и присел на край дивана. Пальцем он провел по телу, разделяя его вдоль на две половины, будто намечая место для резекции, затем нащупал нужную точку и резким движением ввел палец.
— Ого!
— Тяжело в леченье — легко в гробу, — пошутил Сизиф Антонович. — Ну-с, поглядим, как там дела… Знаете анекдот? Уролог говорит больному: «Прошу вас наклониться». А тот ему: «Слушай, дорогой! В такую интимную минуту говори мне «ты»!» Больно?
— Не очень…
— А так?
— Ox! Больно!
— Кстати, у меня к вам небольшая просьба. Есть такой Макарцев, редактор «Трудовой правды».
— Знаю, как же!
Врач ласково водил пальцем поперек предстательной железы.
— Так вот, его сын в милиции.
— У Щелокова?
— Ну, может быть, не лично у него… Нельзя ли дело закрыть и мальчика выпустить?
Сизиф Антонович нажал посильнее.
— Ой-ой! Больно же!
Доктор краем глаза глянул на телефон, соединяющий со странами Варшавского договора. Хорошо, что до него сейчас не дотянуться, а то еще неизвестно, чем бы этот массаж кончился!
— Понимаю, что больно, — вдруг жестоко сказал он. — Но массаж необходим, дорогой! Будет лучше работоспособность и общий тонус. Так как насчет мальчика Макарцева? И нажал еще сильнее.
— Постараюсь…
— Вот и хорошо, — палец Сагайдака обмяк и ласково заходил поперек. — Ну, на сегодня хватит… Девочка моя, сделай укольчик новокаина.
Алла быстро извлекла шприц, отбила головку у ампулы. Потерев кожу чуть пониже спины ваткой, смоченной в спирте, она ловко сделала укол и поцеловала потертое место.
— Можете одеваться, — сорвал резиновые перчатки Сагайдак. — Я доволен.
— Спасибо, Сизиф Антоныч, министерский ты ум. Послушай, раз речь пошла о Макарцеве. Ведь это он поднял идею, и сейчас все ведомства хотят получить деньги от субботника. А ты бы куда их использовал?
— Если не шутите, давайте на импотентологию, а? Ведь будущее человечества от этого зависит!
— Знаю, знаю, от чего зависит будущее человечества! — хозяин похлопал доктора по плечу. — Это по-твоему — от женилки. А вот министр обороны считает — от ракет. Кому мне верить? Ox, Сизиф Антоныч, если бы я мог сам решать! Все приходится пробивать, протаскивать, согласовывать. Иногда руки опускаются! Власть нынче у всех. Каждая кухарка власть имеет. Не захочет — не накормит, и ничего ей не сделаешь. У всех власть, потому что демократия. Один я без власти. От всех завишу. Вот я тебе пообещал насчет макарцевского сынка. Макарцев — наш человек. А как это сделать, и не знаю еще. Крутишься, как белка в колесе…
В воротах Спасской башни загодя засветились зеленые светофоры, и часовые напрягли спины. Машина промчалась через Красную площадь мимо Лобного места и памятника Минину и Пожарскому к улице Куйбышева.
Сизиф Антонович молча глядел на дорогу. Чем больше пользовал он человека с густыми бровями, тем большей симпатией к нему проникался. Конечно, ко мне он относится лучше, чем к другим. Все Четвертое Главное управление Минздрава дежурит возле него днем и ночью. А лечу его я, им он не доверяет! И что мне за дело до других? Он веселится, шутит, но не от радости. Это пляски на похоронах. Все несчастны в стране, а он даже более несчастлив, чем остальные. Ему в жизни не повезло. Все люди, а он вождь. Я по сравнению с ним — свободен! Он по сравнению со мной — раб. Тот, который в тени, стоит за спиной и дергает этого, но и тот не главней. Боже, какая страшная власть! Все скованы цепями и постоянно тянут друг друга, не зная куда идти. Рап прав: эта клетка постороена для всех. Не так ли, девочка моя?
В знак согласия Алла опустила ресницы. Она всегда читала его мысли и чаще всего принимала их без возражений.
Усевшись за стол, товарищ с густыми бровями пошевелил кожей на переносице и помассировал пальцами брови, что помогало бороться с перхотью. Он выдвинул средний ящик, вынул из него пачку сигарет. Он сражался с собой, оберегая голосовые связки, которые теперь пребывали в состоянии хронического воспаления. Ему велели ограничить себя одной сигаретой в час и привезли импортный автоматический портсигар, часовой механизм которого открывал крышку раз в час. Но уже через двадцать минут он не мог дождаться, когда она откроется снова. Пришлось пойти на хитрость. В другом кармане пиджака и в столе он стал держать резервную пачку сигарет и в промежутках курил их. А врачам говорил, что благодаря автоматическому портсигару курит меньше. От сигареты его отвлек телефонный звонок. Услышав голос, он обрадовался, глаза засветились.
— Папа, когда домой собираешься?
— Здравствуй, дочка. У меня очень много работы… Только сейчас заканчиваю…
Он был рад, что она позвонила. Домой не хотелось. Такие минуты полного покоя удавались редко.
— Приезжай скорей! Братец прилетел. И я тебя не дождусь.
— Дождешься! Раз вся семья в сборе, скажи матери, сейчас буду…
Жена дремала, сидя на кухне, но не ложилась. Она услышала, как хлопнула дверь лифта, и открыла сама, не дожидаясь звонка. Две собаки — дог и сибирская лайка — бросились с визгом в прихожую, обгоняя хозяйку. Обе подпрыгивали, норовя лизнуть хозяина в лицо. Он успокаивал их, ласково гладил, трепал за уши.
— Прошу тебя, не сердись на дочь, — быстро заговорила жена, опережая возможную реакцию. — Просит денег три с половиной тыщи — в долг. Надо дать…
— Знаю я ее «в долг»! — засмеялся он.
Жена повесила его плащ на тонкой меховой подкладке.
— Ты плохо выглядишь. Опять курил? Ужинать будешь?
— Некогда. Я привез документы, придется поработать… Он смотрел на ее доброе, круглое лицо с некрасиво торчащими в разные стороны зубами.
— Дай ей денег. Конечно, дай. Что с ней делать, раз у нее бес в одном месте!
— Уже дала.
Он переживал, что дочь относилась к нему потребительски и доставляла немалые огорчения. Родила девочку, оставила у нас и вовсе по рукам пошла. Скандалит, куролесит, пьет. Хорошо хоть за границу ездит инкогнито. Теперь доложили, что познакомилась и встречается с подполковником МВД. Нужно, чтобы он на ней женился, хватит меня позорить. Ведь сама-то не девочка — сорок!
Поцеловав дочь, разговаривать с ней он не стал, а направился в свою комнату, где у него стоял стол и диван, намереваясь лежа прочитать несколько бумаг. На диване лежал, подняв ноги в ботинках на спинку, сын. Возле дивана на полу стояли бутылка и рюмка. Coбаки приплелись следом, улеглись на ковре, постукивая хвостами об пол.
— Пьешь, значит, по-прежнему, сынок?
— А, батя, здоров! Совсем ты загулял.
